Завершая эту книгу, я хочу рассказать кое-что из своей биографии: не весть какие важные вещи для города и мира, но для меня - судьбоносные.
В 1960 году, когда я был студентом Московского инженерно-строительного института, но на лекциях почти не бывал, просиживая целые дни в редакции институтской многотиражки под не очень аппетитным названием "За строительные кадры", в эту газетку пришло письмо из отдела науки "Комсомольской правды". В нем говорилось, что "Комсомолка" хочет привлечь к сотрудничеству студентов технических вузов, умеющих и любящих писать. Опыт газеты показывает, говорилось в письме, что тем, кто пишет о науке, научно-технические знания важнее диплома факультета журналистики. Аналогичные письма были разосланы в многотиражки других технических вузов.
В назначенный день и час на шестом этаже здания "Правды", в Голубом зале, за огромным столом, собралось около двадцати студентов. Во главе стола сидел заведующий отделом науки Михаил Васильевич Хвастунов - высокий, тучный и (как я потом мог убедиться) душевно щедрый человек, а рядом с ним - штатные сотрудники отдела: Ярослав Голованов (ныне известный автор книг по истории космонавтики, биограф главного конструктора Королева, недавно выпустивший трехтомник интереснейших, как мне говорили, дневников и воспоминаний, которых я еще не видел) и Дмитрий Биленкин, ставший позднее писателем-фантастом, к сожалению, рано умерший. Хвастунову (тоже рано ушедшему) было тогда лет 45. На его счету был десяток популярных книг о науке, переведенных на многие языки (он писал под псевдонимом М. Васильев), а его сотрудники были всего на четыре-пять лет старше нас, студентов. Собравшиеся читали стихи, рассказы, заметки, юморески. Волновались, как на экзамене, и, стараясь этого не показывать, много острили. Засиделись далеко заполночь. Подводя итог этому "смотру молодых сил", Михаил Васильевич Хвастунов (МихВас, как все его звали) сказал:
- Безнадежных здесь нет. Двери отдела науки для вас всегда открыты. Мы вам поможем. Остальное будет зависеть от вас. За каждую опубликованную строчку мы платим. (Последнее было немаловажно, учитывая мизерность стипендий).
Мы стали бывать в отделе науки, но большинство через какое-то время отсеялось. Остался костяк из шести-семи человек. В отделе науки стояло три рабочих стола, несколько стульев, большой кожаный диван и - постоянный треп. Рассказывали анекдоты, забавные истории. МихВас часто читал наизусть стихи поэтов серебряного века, которых хорошо знал, - лучше всего Брюсова и запретного Гумилева. У МихВаса, Димы и Славы всегда для нас было время. Для меня было загадкой, когда они, собственно, работают. Впрочем, в горячие дни - для отдела науки это были дни космических запусков - они работали быстро, и всем, кто приходил в такой день, хватало дела: мы помогали вычитывать гранки, рубить "хвосты", придумывать заголовки, аншлаги; поздно ночью нас развозила по домам редакционная "Волга".
Мои рукописи чаще редактировал Дима Биленкин, реже - Слава Голованов. Дима был замкнут, суховат, слегка ироничен, требователен. Слава был более снисходителен. Но оба сажали меня рядом с собой и, фраза за фразой, перебирали весь текст. Удалялись языковые штампы, лишние слова, иной раз перестраивалась композиция. Это была школа, стоившая нескольких университетских дипломов. Через какое-то время я печатался не только в "Комсомолке", но в "Науке и жизни", "Технике молодежи", в других изданиях. Окончив институт, я - по распределению - попал на водопроводный участок N 13 в подмосковном Люблино, работал сменным инженером, но будущего уже не мыслил вне печати и литературы.
О том, что в "Комсомолке" пасется молодежь, разбирающаяся в естественных науках, было известно во многих редакциях, и когда появлялось штатное место, звонили МихВасу. Его рекомендации весили много, и постепенно весь наш выводок разошелся по разным изданиям - от "Пионерской правды" до ТАСС, от журнала "Изобретатель" до "Известий". Все - кроме меня, хотя с некоторого времени МихВас именно меня сватал особенно усиленно, не скупясь на похвалы. Все понимали, хотя и не говорили вслух (во всяком случае, при мне), что мне "не везет" из-за пятого пункта. Но МихВас не сдавался. В журнале "Советский Союз" я даже начал работать - условно, на волонтерских началах. Сделал два больших материала, в их числе очерк о работах известного генетика Б.Л. Астаурова, получившего тогда "диплом на открытие". Открытие - действительно крупное - было им сделано еще в 1947 году на тутовом шелкопряде, но лысенковцы его подвергли остракизму. И вот появилась возможность "вставить перо" всесильному Трофиму Денисовичу.
Для оформления меня в штат ждали возвращения из-за границы главного редактора журнала Николая Грибачева. Плохой поэт и закоренелый сталинист, сделавший карьеру на погроме космополитов (зловещая троица Кочетов-Сафронов-Грибачев), он в основном представительствовал, разъезжал по свету, в текущую работу журнала не вникал и рядовых сотрудников едва замечал. Полагали, что коль скоро заведующий отделом науки и ответственный секретарь хотят меня взять, главный подмахнет не глядя. Но бдительный цербер знал свое дело
В 1962 году в редакции книжной серии "Жизнь замечательных людей" издательства "Молодая гвардия" открылась штатная единица редактора.
"Молодая гвардия" была самым реакционным из центральных книгоиздательств. Ее продукция была выдержана в духе ортодоксальной партийности, во главу угла ставилось ура-патриотическое воспитание молодежи. Соответственно подбирались штатные работники и внештатные авторы. Серия ЖЗЛ была животворным оазисом в этой пустыне. Заведовал редакцией Юрий Николаевич Коротков - человек вулканического темперамента и неуемной энергии. Серия, как известно, была основана Максимом Горьким, но в атмосфере позднего сталинизма, когда каждое живое слово вытравлялось как покушение на единственно верное учение, она захирела. Выходило всего три-четыре книги в год, в основном это были помпезные тома о "русском приоритете", густо усыпанные цитатами из классиков марксизма.
Возглавив редакцию вначале хрущевской оттепели, Коротков ее возродил из пепла. Но заметно хромал "бесхозный" раздел биографий ученых. Все сотрудники были гуманитариями, естественные науки их мало интересовали. Выбив дополнительную штатную единицу, Коротков решил подтянуть этот раздел.
Он проинтервьюировал многих и остановил свой выбор на неком Саше Левине, работавшем, кажется, на студии научно-популярных фильмов. Но когда дошло до его оформления в штат, директор издательства (директора часто менялись, в ту пору был Ю.Н. Мелентьев) поморщился и предложил подыскать кого-нибудь другого.
- В чем дело, - спросил Коротков, - почему он тебя не устраивает?
- А вот видишь, - ответил Мелентьев, - у него в трудовой книжке записан выговор за опоздание на работу.
- Но это было пять лет назад, выговор давно снят.
- А все-таки - был выговор!..
Это лицемерие возмутило Короткова. Придя в свою маленькую редакцию, он дал выход распиравшему его гневу:
- Если бы он прямо сказал, что не хочет брать еврея, я принял бы это к руководству. Но он не хочет еврея с выговором, так я найду без выговора.
"Евреем без выговора" оказался я.
Не буду говорить о трудностях, которыми сопровождалось мое оформление, но случай был уникальный. За десять лет работы в "Молодой гвардии" я был единственным евреем на все книжные редакции, а после моего ухода не осталось ни одного. Но еще за три года до меня заставили уйти Короткова. Поскольку доброе дело не остается безнаказанным, то именно моя книга "Николай Вавилов", признанная идеологически вредной (то есть более правдивой, чем власти хотели допустить), послужила одним (хотя и не единственным) из поводов к его изгнанию. Надо было знать Короткова, знать, как дорога была ему серия ЖЗЛ, чтобы понимать, каким это было для него ударом!
Выпуская мою книгу - сильно урезанную, но все-таки опасную, ибо шел 1968-й год, когда советские танки вторглись в Чехословакию, и из Кремля тянуло не то, что холодом, а трескучим морозом, - Коротков понимал, чем рискует. Мы пытались заслониться внутренними рецензиями, но верстка застряла у одного академического вельможи. Он долго меня избегал, а когда мне удалось до него дозвониться, сказал: "Я прочитал вашу книгу. Она не может быть издана. Сейчас, в свете чехословацких событий это невозможно!" Я заметил, что в книге ни слова нет о чехословацких событиях, на что последовала фраза, которую невозможно забыть: "А вот это неправильное заявление. Это полемическое заявление!"[1]
Разговор я передал Короткову. Он мрачно усмехнулся и - подписал корректуру в печать - в какой-то мере, приговор самому себе
На место Короткова был взят "правильный" человек, "патриот", Сергей Николаевич Семанов.
Судя по последней публикации Семанова (уже в постперестроечные годы) в журнале "Наш современник", он получил доступ к "Особой папке" (то есть наиболее секретным документам) брежневского политбюро. Наряду с материалами, раскрывающими закулисную возню вокруг таких памятных событий, как высылка А.И.Солженицына и ссылка А.Д.Сахарова, в его статье опубликован такой документ:
"Дорогой Леонид Ильич!
Одним из главных объектов идеологического наступления врагов социализма является в настоящее время русская культура, которая представляет историческую основу, главное богатство социалистической культуры нашей страны. Принижая роль русской культуры в историческом духовном процессе, искажая ее высокие гуманистические принципы, отказывая ей в прогрессивности и творческой самобытности, враги социализма тем самым пытаются опорочить русский народ как главную интернациональную силу советского многонационального государства, показать его духовно немощным, неспособным к интеллектуальному творчеству.
Особенно яростно, активно ведет атаку на русскую культуру мировой сионизм, как зарубежный, так и внутренний. Широко практикуется протаскивание через кино, телевидение и печать антирусских идей, порочащих нашу историю и культуру, противопоставление русского социалистическому. Симптоматично в этом смысле появление на советском экране фильма А. Митты "Как царь Петр арапа женил", в котором открыто унижается достоинство русской нации, оплевываются прогрессивные начинания Петра I, осмеиваются русская история и наш народ. До сих пор многие темы, посвященные нашему национальному прошлому, остаются запретными. Чрезвычайно трудно, а часто невозможно устроить выставку русского художника патриотического направления, работающего в традициях русской реалистической школы. В то же время одна за другой организуются массовые выставки так называемого "авангарда", который не имеет ничего общего с традициями русской культуры, с ее патриотическим пафосом
Деятели русской культуры, весь советский народ были бы Вам бесконечно благодарны за конструктивные усилия, направленные на защиту и дальнейшее развитие великого духовного богатства русского народа, являющегося великим завоеванием социализма, всего человечества.
С глубоким уважением, Михаил Шолохов.
14 марта 1976 г."[2]
Комментируя это письмо, Семанов добавляет: "Ныне к этому письму уже необходимы некоторые пояснения. Фильмик про царя Петра и его арапа вызвал по выходе в 1976 году большой, хоть и негромкий скандал. Режиссер А.Митта (Рабинович) единственным достойным наследником Петра Великого показал его арапа в исполнении Владимира Высоцкого. Суть картины очевидна: в дикой России только нерусский человек может быть умным и благородным. Сценарий слепили опытные драмоделы Ю.Дунский и В.Фрид, а взвинченную музыку сочинил А.Шнитке - будущий "великий гений", а тогда лишь скромный лауреат Госпремии РСФСР имени Н. К. Крупской"[3]. И затем самое интересное: "Русофобское это киноизделие тогда вызвало многочисленные письменные протесты. В августе 1970 года [в дате явная путаница] автор данной статьи [то есть сам Семанов] привез эти материалы к Шолохову в Вешенскую"[4].
Итак, Семанов расписывается: шолоховский донос был инспирирован лично им! А дальше он многословно возмущается тем, что в ЦК не сумели оценить порыв советского классика. По его словам, "русско-патриотическим заботам писателя дали полный отлуп": ""Изображать дело таким образом, что культура русского народа подвергается ныне особой опасности, связывая эту опасность с "особенно яростными атаками как зарубежного, так и внутреннего сионизма", - означает определенную передержку по отношению к реальной картине совершающихся в области культуры процессов. Возможно, т. Шолохов оказался в этом плане под каким-то, отнюдь не позитивным, влиянием"", - заключил секретарь ЦК М. В. Зимянин[5].
И ведь правильно заключил! Товарищ Шолохов оказался под влиянием специально приехавшего к нему товарища Семанова. Что не мешает Семанову задним числом негодовать: "Вот как! Писателю уже шьют "групповщину". А никакого сионизма в СССР нет. Тысячи граждан в Израиль не уезжают. И Высоцкий, исполняющий в русофобском фильме Митты главную роль, не носит постоянно галстук с могендовидом"[6].
Думаю, теперь понятно, в какие патриотические руки попала серия ЖЗЛ. Правда, перевести ее на красно-коричневый путь Семанову удалось не сразу, хотя он рьяно взялся за дело. Биографический жанр трудоемок, книги пишутся долго, у серии был большой момент инерции. В редакцию продолжали поступать договорные рукописи, заказанные при Короткове, а черносотенная (прощу прощения - патриотическая) продукция стала поступать лишь года через два-три. Тогда уже оставаться в серии мне было немыслимо.
Какое отношение это имеет к книге Солженицына?
Попробую объяснить.
Перед выходом в свет первого тома "200 лет вместе" "Московские новости" опубликовали интервью с автором. Из него можно узнать, что книга родилась "прямо органически из "Красного колеса"". Собирая материал для многотомного романа о революции, автор все время "сталкивался с вопросом русско-еврейских отношений". Накопился обширный материал. "И что было мне с ним делать? Вводить его плотно, подробно в "Красное колесо" было бы совершенной ошибкой, потому что это бы придало "Красному колесу" неверный наклон, акцент: объяснение всего происшедшего еврейским вмешательством. Я сознательно этого не сделал"[7].
Как это понимать? Мною показано, что в столыпинских главах "Красного колеса" настойчиво проводится мысль и создается эмоциональное впечатление, что российская катастрофа стала именно результатом "еврейского вмешательства", и не исторический материал ответственен за этот "неверный наклон", а его подача автором. К такому же выводу привело бы детальное сопоставление романной линии Ленин-Парвус с историческими материалами, ее подстилающими: третьестепенный авантюрист Александр (Израиль) Лазаревич Парвус (Гельфонд) поднят до уровня Вселенского Царя Зла - Мефистофеля, который является Ленину-Фаусту, купить его душу[8]. Так что наклон и акцент, перекладывающий на евреев вину за российскую катастрофу, в "Красном колесе" плотно присутствуют.
Из интервью с В. Лошаком видно, что Солженицын сознает: этот акцент неверен. Но тот материал, который он, по его словам, не использовал в романе, чтобы не создавать "неверный наклон", положен в основу его научного труда! Говоря словами автора, "вот когда кончил ["Красное колесо"], смотрю - у меня много осталось таких ветвей от главного ствола, которые я не успел охватить. Вот линия большевиков, революционных демократов, либералов. Вот тамбовское крестьянское восстание. Вот все эти еврейско-русские вопросы. И я с 90-го года сел за эту работу". Значит, сел за работу, которая, по его же логике, самим своим материалом обречена на неверный наклон и акцент!
В этой логике много странного, и перво-наперво - материал сам по себе не может создавать что-либо неверное, вопрос в том, как он используется. (Из одного и того же строительного камня можно возвести светлый храм, а можно - мрачный каземат: все зависит от замысла). Однако логика этих рассуждений соотносится с основным посылом всей его книги, который состоит в том, что существует "каленый клин" "еврейско-русских вопросов" и что "каленость" эта вызвана взаимными обидами и претензиями двух народов.
Я пытался показать фундаментальную ложность этого исходного тезиса. У евреев - как у народа - нет и не может быть никакого счета к русскому и любому другому народу, хотя у них есть - и навсегда останется неоплаченным - счет к антисемитам. "Вопросы русско-еврейских отношений" создаются искусственно теми, кто, нагнетая ненависть к евреям, выдает себя за "ум, честь и совесть" всего русского народа. Конечно, и среди евреев имеются неумные прямолинейные люди, принимающие это за чистую монету. Они либо верят клевете и сами начинают клеветать на свой народ, либо верят тому, что ненавистью к евреям одержим весь русский народ. Но, как писал после Кишиневского погрома Владимир Жаботинский, "фигура народа царственна и не подлежит ответственности". То есть в погроме повинны конкретные погромщики и подстрекатели, а не весь народ.
У меня никогда не было и не могло быть счета к прекрасному, доброму, душевно щедрому русскому человеку Михаилу Васильевичу Хвастунову, или к Юрию Николаевичу Короткову, или к ныне здравствующему Ярославу Кирилловичу Голованову, к подавляющему большинству моих коллег по отделу науки "Комсомолки", по редакции ЖЗЛ, по другим редакциям, как к большинству моих нелитературных друзей, знакомых, сослуживцев. Но у нас у всех - евреев и русских - был и остается счет к начальственным держимордам, к погромным идеологам типа Грибачева, Семанова, Шолохова - не того Шолохова, который написал "Тихий Дон" (если он его написал), а того, кто громко призывал к "революционной расправе" над Синявским и Даниэлем и тихо подписал донос на создателей "сионистского" фильма и, вероятно, немало похожих доносов.
Когда мы читали в слепых самиздатских копиях романы Солженицына, когда ловили иностранные радиоголоса, чтобы узнать о том, как бодается отважный теленок с дубом советской системы, то все наше горячее участие было на его стороне - независимо от того, кто из нас был русским и кто - евреем.
А (уходя глубже в историю) какие претензии, какие счеты могут быть у евреев, например, к писателю и православному священнику С. И. Гусеву-Оренбургскому? Годы гражданской войны он провел на Украине, где неутомимо собирал материалы о еврейских погромах, а потом подготовил и издал потрясающую, беспощадно правдивую "Багровую книгу", предтечу "Черной книги" - первого объемного документального повествования о Холокосте. Но "Черную книгу" создавал большой коллектив авторов при поддержке официальных советских властей (запретили её лишь на последнем этапе, когда она уже была подготовлена к печати), тогда как Гусев-Оренбургский составлял свою книгу один, на свой страх и риск. В ней задокументированы убийства 54 тысяч евреев, оценена степень неполноты этих данных и дана консервативная оценка общего числа жертв: не менее двухсот тысяч. Показано, что громилами оказывались попеременно войска Симона Петлюры, благородное офицерство добровольческой армии Деникина, автономные банды и - советские отряды. Сведения о красноармейских погромах были без согласия автора изъяты при издании книги в 1921 году советским издательством Гржебина, под редакцией и с послесловием М. Горького, который бесцеремонно обошелся с авторским текстом, вплоть до изменения названия книги и произвольного уполовинивания общего числа жертв[9]. В полном виде книга была издана в Харбине в 1922 году мизерным тиражом и тотчас стала библиографической редкостью, каковой и осталась даже после переиздания в Нью-Йорке в 1983 году - тоже ничтожным тиражом[10]. Кроме прямых кровавых злодеяний Гусев-Оренбургский задокументировал и действия подстрекателей. В приложении приводится статья из газеты В.В. Шульгина "Киевлянин" (от 6 октября 1919 года). Вот маленький отрывок:
"Поймано и расстреляно множество шпионов, а также коммунистов, в том числе - еврей, стрелявший из пулемета с Николаевской церкви, убивший 15 офицеров, врач-венеролог еврей Грубер, стрелявший из дома по Лютеранской улице, две еврейки, сообщавшие по тайному телефону, установленному на крыше дома, сведения о передвижениях добровольческих частей, и десятки других евреев и евреек, пойманных с пулеметами и ручными бомбами Благодаря массовому участию евреев в наступлении на Киев, а также благодаря деятельной поддержке красных со стороны местного еврейского населения, зарегистрированным возмутительным случаям стрельбы из засад и разным видам шпионажа, среди христианского населения царит с трудом сдерживаемое властями негодование"[11].
Следом Гусев-Оренбургский приводит заявление киевской "Лиги борьбы с антисемитизмом", в котором последовательно опровергаются все газетные сообщения подобного рода - как шульгинского "Киевлянина", так и другой черносотенной газеты - "Вечерние огни". Гусев-Оренбургский приводит полный состав организаций, входивших в "Лигу борьбы с антисемитизмом": Киевский областной комитет Союза городов, Всероссийский Земский союз, Международный Красный Крест, даже такая необычная организация, как Общество истинной свободы имени Льва Толстого - всего полтора десятка[12]. Полагаю, что ни у одного здравомыслящего еврея, как и у здравомыслящих русских, нет и не может быть претензий к С.И. Гусеву-Оренбургскому. А вот к В.В.Шульгину - одному из тех, кто развязал в России междоусобную бойню, лживыми публикациями подстрекал к погромам, а потом лицемерно их осуждал, - есть очень серьезный счет и у русских, и у евреев. Вряд ли надо объяснять, "что нам в нем не нравится".
В дореволюционной России, которая так люба Солженицыну, травля евреев, дискриминация, ограничительные законы, погромная агитация, распространение мифов о жидо-масонском заговоре, об иудейских ритуальных убийствах, о еврейском засилье, спаивании, так называемой еврейской эксплуатации, уклонении от воинской повинности, о ведущей роли евреев в революционном движении - были не самоцелью, а оружием борьбы властей против русского народа. Я привел тому множество исторических доказательств, их можно множить и дальше. Суть происходившего лучше всех выразил В.Г.Короленко - в обращении "К русскому обществу" в связи с делом Бейлиса. Я его цитировал, но не вижу греха повторить:
"Те самые люди, которые стоят за бесправие собственного народа, всего настойчивее будят в нем дух вероисповедной вражды и племенной ненависти. Не уважая ни народного мнения, ни народных прав, готовые подавить их самыми суровыми мерами, - они льстят народным предрассудкам, раздувают суеверие и упорно зовут к насилиям над иноплеменными соотечественниками".
Солженицын этого не понимает либо, понимая, не принимает. Он исходит из того, что царь и народ - едины, власть и народ - едины. И этим ловит себя в капкан.
Я не успел поставить точку в этом повествовании, как пришло известие о выходе второго тома солженицынского труда (но пока еще не сам том). Судить о нем по появившимся в интернете сообщениям и интервью было бы преждевременно, но некоторые представления о новом фолианте составить можно.
Виктор Лошак, снова взявший интервью у Солженицына, поинтересовался, почему второй том вышел с таким опозданием: ведь он был обещан сразу же после первого, а появился через полтора года. На это Александр Исаевич ответил, что его жена Наталья Дмитриевна, она же редактор книги, "задумала такую ревизию - все сноски заново пересмотреть по широкому контексту. Это была адова работа, потому что надо было все источники опять доставать, брать эти цитаты и читать вокруг каждой по многу страниц. Вот так она проверяла. А сносок-то - полторы тысячи"[13].
Сказанное интересно в двух аспектах. Во-первых, как косвенное признание того, что в первом томе "ревизию сносок" не произвели, из чего последовала часть конфузов, отмеченных критикой. А, во-вторых, приподнята завеса над технологией творческого процесса в четыре руки. Оказывается, между автором и редактором существует четкое разделение труда - в духе известной шутки Ильфа и Петрова: "Как мы пишем вдвоем? Да так и пишем вдвоем. Как братья Гонкуры. Эдмонд бегает по редакциям, Жюль стережет рукопись, чтобы не украли знакомые". У четы Солженицыных разделение не шуточное, а вполне серьезное: разыскивание и сверка цитат - вотчина Натальи Дмитриевны; Александр Исаевич этой "адовой работой" не занимается - то ли это ему не по чину, то ли не по возрасту. Он дает общий наклон и акцент, а она поставляет документальное наполнение. То есть материал подводится под заранее созданную конструкцию. То, что в нее не укладывается, в дело, конечно, не идет. При такой научности можно и 15 тысяч цитат выверить до последней запятой, а к истине не приблизиться.
Я показал, как во многих конкретных случаях автор "Двухсот лет вместе" манипулирует материалом в угоду своим пристрастиям (вспомним, хотя бы, как в его повествовании Распутин "облеплен евреями", тогда как выдвигавшиеся им на высшие посты антисемиты и черносотенцы вовсе отсутствуют). Но ярче всего такую методику использования материала теперь обнаружил сам Солженицын - на примере обращения с хронологией, этой основой основ всякого исторического повествования. Был ведь обещан двухтомный труд, охватывающий 200 лет, и четко были отмерены сроки: 1795-1995; но из интервью выясняется, что во втором томе повествование доведено только до начала 1970-х. Усекновение последних двадцати с лишним лет обосновано теоретически: "До середины 90-х годов я просто уже не могу дотянуть прежде всего потому, что историком современности быть невозможно. Очень многие явления происходят за кулисами, не публикуются, их подробности будут известны лет через 20, а то и 50. А значит, писать серьезно и ответственно невозможно"[14]. Эти соображения не убедительны[15], но пусть так: автор скорректировал первоначальный замысел - в этом его суверенное право. Значит, двухтомник охватывает 180 лет, а не 200 - не правда ли? Нет, говорит Солженицын, труд все равно охватывает 200 лет, "и очень точно". Просто, теперь он решил вести отсчет своего повествования не от последнего раздела Польши (1795), а от первого (1772). Такая история[16]!
"Комсомольская правда" привела несколько отрывков из второго тома, вот один из них:
"Это слишком не новая тема: евреи в большевиках. О ней - уж сколько было написано. Кому надо доказать, что революция была нерусской или "чужеродной", - указывают на еврейские имена и псевдонимы, силясь снять с русских вину за революцию семнадцатого года. А из еврейских авторов - и те, кто раньше отрицал усиленное участие евреев в большевицкой власти, и кто его никогда не отрицал, - все единодушно согласны, что это не были евреи по духу. Это были отщепенцы. Согласимся с этим и мы. О людях - судить по их духу. Да, это были отщепенцы. Однако и русские ведущие большевики также не были русскими по духу, часто именно антирусскими, и уж точно антиправославными, в них широкая русская культура исказительно преломилась через линзы политической доктрины и расчетов. Поставить бы вопрос иначе: сколько должно набраться случайных отщепенцев, чтобы составить уже не случайное течение? Какая доля своей нации? О русских отщепенцах мы знаем: их было в большевиках удручающе, непростительно много. А насколько широко и активно участвовали в укреплении большевицкой власти и отщепенцы-евреи? И еще вопрос: отношение народа к своим отщепенцам. Реакция народа на отщепенцев может быть разной - от проклятия до похвалы, от сторонения до соучастия. И проявляется это суждение, это отношение - действиями народной массы, - русской ли, еврейской, латышской, - самой жизнью, и только в малой, отраженной степени - изложениями историков. И что ж - могут ли народы от своих отщепенцев отречься? И - есть ли в таком отречении смысл? Помнить ли народу или не помнить своих отщепенцев, - вспоминать ли исчадье, которое от него произошло? На этот вопрос - сомнения быть не должно: помнить. И помнить каждому народу, помнить их как своих, некуда деться. Да и нет, пожалуй, более яркого отщепенца, чем Ленин"[17].
В этом отрывке - неожиданные повороты авторской мысли, да и сам язык для Солженицына неожиданный. При его-то пристрастии к старине, к архаичным словам и выражениям, выуживаемым из давнишних словарей, а нередко им самим изобретаемым под старину, вдруг вылезает агитпроповский отщепенец.
Кто только не попадал в отщепенцы у советской власти! Не самого ли Солженицына клеймили этим клеймом? Не диссидентов ли? Не безродных ли космополитов? Не художников ли авангардистов? Не кулаков ли с подкулачниками, меньшевиков с эсерами, троцкистов - действительных и мнимых, не всяких ли уклонистов и оппортунистов? Не отщепенцами ли Ильич назвал своих подручных Каменева и Зиновьева, когда они, в канун Октябрьского переворота, убоявшись последствий, выдали планы большевистского ЦК в меньшевистской газете? Не поручусь сейчас, что именно это словцо он употребил по отношению к бывшим друзьям (скоро, впрочем, прощенным), но если и другое, то вполне синонимическое.
И вот теперь сам Ленин отщепенец, да еще наиболее яркий, и, как следует из солженицынского контекста, русский.
Не слишком ли это просто? Хотя советская власть в России давно ликвидирована, Ленин продолжает лежать в мавзолее, и партия Ленина-Сталина остается самой крупной и самой хорошо организованной политической партией России, и голосует за нее - стабильно - около трети избирателей. Можно сильно не любить компартию и ее основателя, но чтобы записать его в изгои, надо не слышать "музыку революции", о которой говорил Александр Блок. "Мы на горе всем буржуям/ Мировой пожар раздуем/ Мировой пожар в крови - / Господи, благослови!.. Революционный держите шаг!/ Неугомонный не дремлет враг!../ В белом венчике из роз - / Впереди Исус Христос". Потому и сработали большевистские лозунги - "Мир народам", "Хлеб голодным", "Грабь награбленное", - что значительная часть народа (заранее вооруженного царем; в их числе и те двенадцать) их хотела услышать. (Вот лозунг "Вся власть учредительному собранию!" - лишь "большой лоскут", годный только на портянки). Способны ли отщепенцы так угадать настроения миллионов? Они прекрасно знали, в какую почву сеяли свои ядовитые семена, а почву для них вспахала черная сотня, внушавшая массам, что грабить награбленное (евреями) очень даже хорошо и богоугодно! Большевики отшелушили одно слово от черносотенного лозунга, сделав его еще проще и понятнее. Многолетняя политика царизма, плюс погромная агитация, плюс бессмысленная война - вот что довело "человека с ружьем" до того нравственного одичания (о чем еще тридцатью годами раньше предупреждал Владимир Соловьев), которое так мощно - и, как ни странно, сочувственно - отобразил в своей поэме Блок.
Как видим, в отщепенцы Ильич явно не попадает.
Ну а попадет ли в русские? Александр Исаевич особо выделяет близких ему по духу писателей "деревенщиков", предлагая называть их "нравственниками", и к их числу относит покойного В. Солоухина[18]. Представляю себе, как возмутился бы этот "нравственник", доживи он до сего дня. Солоухин целую поэму в прозе сочинил, не без опоры на "еврейские" источники, чтобы убедить читателей, что потомственный русский дворянин и вождь Октября был четверть-еврей. А еще на половину - калмык. А еще на четверть - разный прочий швед. Русских кровей в нем Солоухин не отыскал; а если бы отыскал, то это ничего бы не значило: еврейская кровь такую порчу в себе несет, что остальные три четверти полностью отравляет[19]. Так что ответ на вопрос, от русских или не от русских отщепился Ильич, зависит от того, на чью колокольню удалось втащить более мощные пулеметы. (Нравственность ли это или нравственное одичание, - судить читателю).
Но пусть большевистские главари - сплошь безродные отщепенцы, а не русские, не евреи, не грузины, не поляки. Все корни обрублены, тела и души выварены в плавильном котле интернационализма, ничего общего ни с одним народом Земли у них нет, как у инопланетян. На том и поставить бы точку. Но именно в этом месте мысль Солженицына делает разворот на 180 градусов. Наклон ее таков, что если число "случайных отщепенцев" перевалит за критический уровень (какой именно, не уточняется), то это уже "не случайное течение", а "широкая и активная поддержка" народом "своих" отщепенцев. Сказано это не прямо, а в форме вопроса, да ведь риторический вопрос в себе несет и ответ! И уже без всякой вопросительности предлагается каждому народу за своих отщепенцев держать ответ! Это значит, что евреи должны отвечать за своего Троцкого, грузины - за своего Сталина, поляки - за Дзержинского, а Солженицын, как русский человек, готов взять на себя Ленина. (Только позволит ли Солоухин?)
К добру ли это растаскивание "отщепенцев" по национальным квартирам? Большевики-то приучили нас к коммуналкам. И вот неприятность: как не стараюсь, а никакого сродства с Троцким или Зиновьевым, которое бы делало их для меня более своими, чем Ленин, Сталин, или Ежов, или Дзержинский, или Клим Ворошилов, я не испытываю. Скорее наоборот. Потому что я сызмальства приучен, что "один сокол Ленин, другой сокол Сталин". И что железный Феликс - тоже гордая птица. А Троцкий - это чудовище. Почти такое же, как Фанни Каплан, как убийцы в белых халатах, как да разве перечесть всех, на кого советская власть науськивала, растлевая неопытные наши души. А Солженицын хочет большевистскую рать пересортировать по пятому пункту, чтобы выявить, кого из них мне следует принять на свой баланс, а кого позволяется перебросить через забор соседу.
Нет уж, увольте, пусть этой сортировкой занимаются те, "кому надо доказать, что революция была нерусской или "чужеродной"". Пусть трудятся на этой ниве и те, кто (как Семанов и Шолохов) доказывает противоположное: "русский народ [есть] главная интернациональная сила", "русская культура [есть] главное богатство социалистической культуры"; а Митты (Рабиновичи), Троцкие (Лейбы Бронштейны), Высоцкие (Высоцкие) - это "враги социализма с магендовидом на галстуках".
Я в эти игры не играю, и Александру Исаевичу бы не советовал, но, похоже, что во втором томе он в них играет с еще большим азартом, чем в первом. В "Комсомольской правде" помещен отрывок, особо выразительный в этом плане:
"Если бы я там [в ГУЛАГе] не был - не написать бы мне этой главы Национальность - едва ли не главный признак, по которому зэки отбираются в спасительный корпус придурков. Всякий лагерник, достаточно повидавший лагерей, подтвердит, что национальные соотношения среди придурков далеко не соответствовали национальным соотношениям в лагерном населении. Именно прибалтийцев в придурках почти совсем не найдешь, сколько бы ни было их в лагере (а их было много); русские были, конечно, всегда, но по пропорции несомненно меньше, чем их в лагере (а нередко - лишь по отбору из партийных ортодоксов); зато отметно сгущены евреи, грузины, армяне; с повышенной плотностью устраиваются и азербайджанцы, и отчасти кавказские горцы"[20].
Что это? Наука такая или - "будем мочить в сортире"?
Солженицын в лагерной теме - первый авторитет, но все-таки ведь не единственный. О советских тюрьмах и концлагерях целая библиотека написана, но не встречал я таких "придурочных" наблюдений ни у Варлама Шаламова, ни у Евгении Гинзбург, ни у Льва Разгона, ни у Михаила Розанова, автора двухтомного исследования о Соловках[21], ни даже у Ивана Солоневича[22], одного из пионеров этой темы и - воинственного антисемита. У самого Солженицына в трехтомном "Архипелаге" - книге, несомненно, великой, но неровной, - содержится много всякого, в том числе такие пассажи о евреях, которые с энтузиазмом цитирует американский расист и антисемит Дэвид Дюк, новоявленный разоблачитель всемирного еврейского заговора[23]. В Америке его книгу игнорируют как бред сумасшедшего, а в России она стала бестселлером. Но даже этот воитель не отыскал в "Архипелаге ГУЛАГ" ни малейшего намека на то, что "спасительный корпус придурков" отбирался по национальному признаку, - а то не преминул бы процитировать.
Около 20 лет я знаком с Семеном Юльевичем Бадашом, живущим в Германии врачом и журналистом, автором небольшой, но очень содержательной книги "Колыма ты моя, Колыма В ней, между прочим, читаем: "В бригаде Панина ходил зэк-нормировщик, постоянно с папочкой нормативных справочников, - это был Саша Солженицын"[24]. В то время как еврей Бадаш вместе с другими рядовыми зэками на сорокаградусном морозе долбили окаменевшую глину и лопатами, в две-три перекидки, выбрасывали ее из котлована, Александр Исаевич в теплой конторке вел учет их работе. Нормировщик он, видимо, был хороший, потому что скоро был произведен в бригадиры.
.Ю.Бадаш, человек редкой скромности, был не просто лагерником, а активным участником лагерного сопротивления. В Экибастузе он был одним из организаторов забастовки и голодовки зэков, рисковал головой, но, к счастью, был "всего лишь" этапирован в Норильск. Там снова участвовал в восстании заключенных, снова чуть не погиб, в последствии - этапирован на Колыму. Вот что написал мне Семен Юльевич в электронном послании от 7 января 2003 года.
"В Степлаге, в Экибастузе, придурком был Дмитрий Панин - бригадиром, который пристроил прибывшего А. С[олженицына] на должность нормировщика. К моменту нашей забастовки и голодовки зимой 1951/1952 года А.С. был уже на придурочной должности бригадира. (Об этом он признавался в своем "АГ"). Последний год его пребывания в Экибастузе мне неизвестен из-за этапирования в Норильск. Помимо обоих русских: Панина и Солженицына, был еще русский бригадир (придурок) по фамилии Генералов. Придурком был русский врач Панченко в санчасти, который якобы должен был его [Солженицына] оперировать по поводу "рака". Были еще другие русские на придурочных работах, в процентном отношении [это] соответствовало их численности в лагере. Ибо от 60 до 75% во всех Особых лагерях были западные украинцы, которые принципиально не шли на придурочные работы. Евреи были тоже на придурочных работах, но в соответствии с их общей численностью в лагере - 1%. Всегда и везде этот 1% - и в Экибастузе, и в Норильске, и на Колыме[25]. В Экибастузе было два "повторника", отсидевших в 30-е годы свои сроки и взятые повторно, - евреи: Матвей Адаскин, нарядчик, и Гиндлин в КВЧ. Был еще в придурках Яша Готман - зубной врач, инвалид войны, который начал работу после того, как моя мама, по моей просьбе, из Москвы прислала ему весь полагающийся для работы зубоврачебный инструмент. Ни одного бригадира-еврея не было. Два барака заселяли одни русские, с отличительными номерами на одежде КТР - каторжане, имевшие все сроки по 20 лет каторги по указу В[ерховного] С[совета] от 1943 года за прислужничество оккупантам: [бывшие] полицаи, бургомистры. У них были свои бригадиры из русских. Остальные русские с обычными четырьмя номерами составляли русские власовцы или служившие в плену в эсэсовцах (у них в подмышке были полагающиеся в СС татуировки с группой крови)"[26].
Как же это осенило А.И.Солженицына сортировать и лагерных придурков по пятому пункту - через столько-то лет и после тысяч им же написанных на данную тему страниц!? И не слишком ли кстати поставлены в ряд с евреями все кавказские народы ("кавказцы", по сегодняшней терминологии). Неужели мало той ненависти к кавказцам, какая и без того сейчас разлита по России - чуть ли не в большей степени, чем к евреям!
Согласно интернетовской gazeta.ru, "Главную идею книги [Солженицына] можно пересказать одной фразой: ответственность за "великий перелом" России в XX веке вместе с русскими делят и евреи; и тем и другим необходимо раскаяние, "раскаяние взаимное - и ВО ВСЕЙ ПОЛНОТЕ СОВЕРШЕННОЕ"".
Главная или не главная, я пока судить не могу, но приведенные подлинные слова автора вряд ли могут оставить сомнение: такова, по крайней мере, одна из его идей.
Я, как умел, показал, что "великий перелом" в России произошел в результате самоубийственной, саморазрушительной политики царя и его окружения. Царский режим был антинародным, и такой же была его политика; потому ни русский народ, ни еврейский, ни какой-либо другой ответственности за него не несет. А если бы и можно было говорить о народной вине в каком-то высшем, метафизическом плане, то непонятно, в чем следует ее видеть - в том ли, что народ слишком долго терпел царский режим, или в том, что его сбросил. В любом случае, все народы России искупили эту гипотетическую вину такими колоссальными жертвами, что колоть им ею глаза - жестоко и немилосердно.
Раскаяние - акт индивидуальный, интимный. Оно не может быть взаимным. Оно требует внутренней сосредоточенности, а не ревнивых оглядок на соседа: во всей ли полноте совершенного он кается, или не во всей? Столь же ли он усерден в своем раскаянии, как я? Не обвешивает ли меня втихомолку? А вдруг недодаст кусочек своего раскаяния, а я передам! Такое "раскаяние" - мелочный торг, а не духовное очищение.
У меня нет никакого желания оправдывать тех евреев, которые лично участвовали в преступлениях коммунистического режима, как нет и потребности каяться за их грехи. (Свои бы грехи осознать, в них бы найти силы покаяться). И тем более у меня нет стремления умалять причастность евреев к тем потрясениям, которые переживала Россия до революции, во время революции и после революции, или к тому, что страна переживает сегодня. Евреи жили в одной стране с русским и другими народами империи, а, значит, содействовали всему хорошему и плохому, что в ней происходило. А так как образовательный ценз у них был более высоким, чем в среднем по стране, то и участие их во всем значимом (в революции и контрреволюции, в разрушении и созидании, в межпартийной и внутрипартийной борьбе, в науке и искусстве, в литературе и журналистике, в экономике и медицине) было соответствующим. Нравились они кому-то или не нравились, но они были такими, какими были, и иными быть не могли. Перефразируя известный афоризм, можно сказать: человечество в целом, каждая страна в отдельности и Россия в особенности имели, имеют и будут иметь таких евреев, каких они заслуживают.
Поиски виноватого за соседским забором - это верный путь к повторению прошлого. Для того, чтобы его преодолеть, требуется прямо противоположное: осознать прошлое и трезво его оценить. To come to terms with the past, как говорят американцы.
У России, у ее интеллектуальной и духовной элиты нет более важной и насущной задачи. Книга "Двести лет вместе" ее решению не способствует; второй том - судя по отрывкам, дошедшим до нас раньше самой книги, - в этом отношении мало отличается от первого. Если это подтвердится (буду рад, если это не так) то анализировать второй том столь же подробно, как первый, не будет никакой надобности.
"Человеку всякая правда нравственно нужна", - говорит Солженицын. Это так же верно, как и то, что ни у кого нет монопольного права на правду.
--------------------------------------------------------------------------------
[*]Окончание. Начало см. "Вестник" #8(293), 2002 г.
[1] Подробнее этот эпизод рассказан в моей книге "Дорога на эшафот", Нью-Йорк, Третья Волна, 1983, стр. 18.
[2] Сергей Семанов. Идеологические "качели". "Наш Современник", 2002, N 11, компьютерная распечатка, стр. 6-7.
[3] Там же, стр. 7.
[4] Там же.
[5] Там же.
[6] Там же.
[7] Виктор Лошак. Раскаленный вопрос. "МН", N 25, 26.06.01, компьютерная распечатка, стр. 1.
[8] А.И. Солженицын. Ленин в Цюрихе. Главы. YMCA-PRESS, Париж, 1975.
[9] См. С. Гусев-Оренбургский. Книга о еврейских погромах на Украине в 1919 г. Составлена по официальным документам, докладам с мест и опросам пострадавших. Редакция и послесловие М. Горького. Изд-во З.И. Гржебина, Петербург-Берлин, 1921; С.И. Гусев-Оренбургский. Багровая книга. Погромы 1919-1920 гг. на Украине. "Ладога", Нью-Йорк, 1983. (Репринт издания 1922 г. в Харбине, снабженный предисловием Р. Бронской).
[10] Я знаю людей, которые тщетно разыскивали ее по всем книжным магазинам и библиотекам США, а в России ее найти еще труднее.
[11] Цит. по: Багровая книга, 1983, стр. 248.
[12] Багровая книга, 1983, стр. 249-251.
[13] Виктор Лошак. "Русские? Евреи? Русские евреи?" МН, 24.12.02, вторник. Выпуск 50, год 2002. [далее Лошак- 2] Компьютерная распечатка, стр. 1.
[14] Лошак-2, стр. 3.
[15] Меня эта теория не убеждает хотя бы потому, что книгу "Красное и коричневое" я завершил в 1991 году, и повествование доведено до 1991-го, "Нацификацию России" я завершил в 1996, доведя повествование до 1995-го, "Растление ненавистью" завершил в 2001-м, доведя повествование до 2000-го. Я не претендую на научность этих книг, но во всех, в меру моих возможностей, рассказал правду. Конечно, я не могу поручиться, что это вся правда и ничего кроме правды. Со временем всплывут новые материалы, которые могут заставить кое-что уточнить или пересмотреть. Но так в большинстве случаев происходит с любыми историко-литературными произведениями, даже если они посвящены античной древности.
[16] Лошак-2, стр. 3.
[17] "Комсомольская правда", 24 декабря 2002 г. Компьютерная распечатка, стр. 1.
[18] А.И. Солженицын. Слово при вручении премии Солженицына Валентину Распутину 4 мая 2000. "Новый мир", 2000, N5, цит. по компьютерной распечатке, стр. 1.
[19] В. Солоухин. При свете дня. Москва, 1992, 224 стр.
[20] "Комсомольская правда", 24 декабря 2002, Компьютерная распечатка, стр. 1
[21] Мих. Розанов. Соловецкий концлагерь в монастыре. 1922-1939. Факты-домыслы-"параши". Обзор воспоминаний соловчан соловчанами. В двух книгах. Книга первая, 1979. Книга вторая, 1980. Издание автора.
[22] Иван Солоневич. Россия в концлагере, 1936.
[23] См. Дэвид Дюк. Еврейский вопрос глазами американца. Москва, 2001, стр. 50-51.
[24] Семен Бадаш. Колыма ты моя, Колыма
Effect Publishing, New York, 1986, стр. 44.
[25] Может удивить сравнительно малый процент зэков-евреев, отмечаемый С.Ю. Бадашом, но надо помнить, что в послевоенные годы основную массу зэков составляли бывшие военнопленные или жители оккупированных территорий, обвинявшиеся (справедливо или несправедливо) в сотрудничестве с нацистами. Евреев среди этой категории практически не было - об этом "позаботились" гитлеровцы.
[26] Письмо С.Ю. Бадаша от 7 января 2003. Архив автора.
http://www.vestnik.com/issues/
viperson.ru
Док. 517072
Перв. публик.: 08.11.02
Последн. ред.: 05.03.11
Число обращений: 234
О нем...
|
