Результатом покушения Гусевой стало то, что вернуться в Петербург по призыву царицы старец не смог. Более того, с быстротою молнии распространилась весть о его гибели, что вызвало бурю ликования в Думе и во всей стране; но она оказалось преувеличенной . А пока старец выкарабкивался с того света, Европа сползала в пропасть войны. С больничной койки он слал телеграммы, "умоляя государя не затевать войну, потому что с войной будет конец России и им самим [царствующим особам] и положат до последнего человека".4 Вырубова лично передала одну из таких депеш царю. Она свидетельствует, что тот принял телеграмму с глухим раздражением, а, по другой версии, даже разорвал на мелкие кусочки.
События на Балканах не раз уже приводили Россию на грань войны "за славянское дело", хотя мало кто понимал, в чем, собственно, оно состоит. Освобождаясь от владычества Турции, малые балканские народы тотчас вступали в борьбу друг с другом, а это открывало калитку в их задний двор для Австрии. Россия бряцала оружием, но к войне готова не была. В 1910 году роковое развитие событий предотвратил Столыпин, в 1912-м - Коковцов. В 1914-м (премьером был уже "вынутый из нафталина" Горемыкин) отчаянную попытку остановить царя предпринял Витте. Давний сторонник континентального союза (Франции-Германии-России), он понимал, что война между ними может привести только к гибели. Но Витте был ненавистен слабому и лукавому самодержцу и повлиять на события не мог. Если у кого был шанс остановить его, то только у Распутина. Старец был убежден, что, будь он в тот момент в Петербурге, войны бы не допустил. Так это или нет, проверить невозможно, так как история не знает альтернативных вариантов. Она пишется набело.
Согласно доминирующему мнению, Первая мировая война открыла путь к революции. Такова основополагающая концепция советской историографии; из нее исходил и Солженицын, когда начинал раскрутку "Красного колеса" с августа 1914 года.
Между тем, внутреннее положение России было таково, что война отодвинула революционный взрыв, а не приблизила его. После позорного провала дела Бейлиса и распутинских скандалов власть находилась в глухой изоляции от страны и общества. Грозно нарастало забастовочное движение, сопровождавшееся массовыми демонстрациями под красными флагами, с пением революционных песен. За первые четыре месяца 1914 года, суммировала газета "Русские ведомости", в России бастовало 447 тысяч рабочих - против 95 тысяч за такой же период 1913 года, тоже далеко не спокойного.5
Но наиболее важным признаком надвигающегося взрыва был не сам по себе рост рабочего движения, а солидарность с ним почти всех слоев общества. Даже съезд промышленников, словно для намеренного посрамления марксистской ортодоксии, поддержал рабочее движение. В телеграмме на имя премьера Горемыкина съезд указал, что забастовки вызваны причинами, которые лежат "вне сферы действия торговли и промышленности". "Власть борется с рабочим движением средствами, которые промышленники не могут одобрить. Задача промышленности - ввести рабочее движение в должные рамки и смягчить его, а не обострять; между тем, правительство в своей борьбе с рабочими знает один лишь лозунг, держится одного лишь принципа: хватай!" - говорили делегаты съезда.6
Правительство насаждает "повсеместный административный произвол", "создает недовольство и глубокое брожение в широких и спокойных слоях населения",7 - констатировала резолюция Государственной Думы, принятая большинством в две трети голосов, то есть ее поддержали не только революционные партии, не только умеренная кадетская оппозиция, но и партия октябристов.
"Наше объединенное правительство лишено творческих сил и государственного понимания... На одно только у объединенного правительства хватает энергии и страсти - на борьбу с обществом, - мотивировал резолюцию умеренный депутат-прогрессист8 Ефремов. - Земства и города всячески стесняются, школы и суд разрушаются. На права народного представительства [Думы] ведется систематический поход. Только в этом правительство объединено, только в этом здесь оно действует последовательно... Антагонизм различных ведомств во всем, что не касается борьбы с обществом, интриги сановников, своеволия местных властей, вмешательства союзничес ких [Союза русского народа] организаций и прикрывающихся религиозным мистицизмом развратных проходимцев [Распутин], вмешивающихся в назначение высших должностных лиц и в управление государством, - все это служит ясным показателем разложения и анархии власти".9
Обстановка грозно напоминала 1905 год, причем становилась все более накаленной. С начала июля на Путиловском заводе начались волнения в знак солидарности с бастовавшими бакинскими нефтяниками, беспорядки быстро перекинулись и на другие предприятия.
"4-го июля, с утра в течение дня, прекратили работу рабочие фабрично-заводских предприятий и типографий, в числе около 60 000 человек, причем большая часть из них, выйдя на улицу, пыталась петь революционные песни и по пути следования снимать с работ небастующих еще рабочих, но чинами полиции демонстранты были немедленно рассеиваемы", - писала газета "Ранее утро".10 В столкновениях с полицией было убито несколько человек; их похороны вылились в еще более грозные демонстрации. Когда против демонстрантов вызывали казаков, демонстранты не разбегались, а строили баррикады.
Забастовки протеста охватили многие предприятия Москвы, Харькова, Варшавы; в Риге бастовало 40 тысяч рабочих, восемь тысяч - на верфи в Николаеве. Волнения охватили крестьянство, так и остававшееся по преимуществу безземельным и малоземельным.
Но вот - объявлен манифест о войне, и, словно по волшебству, революционные выступления превращаются в "патриотические" манифестации. Улицы запружены народом, но вместо красных флагов над толпами развеваются национальные, вместо революционных песен - звучит "Боже, царя храни!"; с балконов и с возвышений раздаются пламенные речи, но не "долой самодержавие!", а - в защиту "братьев-славян". Председатель Думы Родзянко, смешиваясь с толпой, с изумлением узнавал, что она состоит в основном из тех самых рабочих, которые только что "ломали телеграфные столбы, переворачивали трамваи и строили баррикады".11 "Аграрные и всякие волнения в деревне сразу стихли в эти тревожные дни, - продолжает тот же свидетель, - и как велик был подъем национального чувства - красноречиво свидетельствуют цифры: к мобилизации явилось 90% всех призываемых, явились без отказа и воевали впоследствии на славу. Настроение было далеко не революционное, а чисто патриотическое и воодушевленное".12
Лидер кадетов Милюков и вся его партия без колебаний выступили за войну. Более того, в поддержку войны выступили наиболее авторитетные лидеры революционной эмиграции Плеханов, Кропоткин и другие, а Бурцев вернулся в Россию, чтобы лично участвовать в борьбе с врагами отечества, но был арестован и отправлен в ссылку. Ленин, конечно, заклеймил "социал-предателей", но большевистские лидеры в самой России, зная доминирующие настроения рабочих, растерянно мялись и не знали, каких лозунгов держаться...
Я далек от мысли, что война была развязана с сознательным расчетом - остановить революционный подъем, как это безуспешно пытался сделать Плеве десятью годами раньше. Тут был не расчет, а инстинкт самосохранения власти, и он сработал безошибочно. Войну в Европе, в непосредственной близости от жизненных центров страны, население восприняло иначе, чем далекую японскую.
Непонятно было только одно - какова цель войны. Милюков, считавшийся специалистом по иностранной политике, и в особенности - по Балканам, пытался дать "общее понимание смысла войны, ее значения для России, ее связи с русскими интересами, [на чем] предстояло объединить русское общество". Он написал об этом сотни статей, которые "могли бы составить несколько томов", а добился только ироничного прозвища Милюков-Дарданелльский.13 Вот ради чего русский мужик должен был покинуть родную хату, мерзнуть в траншеях, кормить своим немытым телом тифозную вошь. Вот для чего предстояло ему погибнуть или остаться калекой, вот для чего надо было осиротить целое поколение детей, в конец разорить и без того бедствовавшую русскую деревню, заморить голодом и холодом города, поставить на карту само существование России! Ради Дарданелл.
Мало того, что, ввязавшись в небывалую по масштабам войну, страна не сумела определить своей национальной цели, - под мудрым руководством неунывающего военного министра Сухомлинова она оказалась ужасающе неподготовленной. Правда, по его оптимистическим подсчетам, армия была всем обеспечена сверх головы - на шесть месяцев! А поскольку война должна была закончиться раньше, то беспокоиться было не о чем.
Похоже, что так считал и назначенный главнокомандующим великий князь Николай Николаевич. Патронов войска не жалели, снарядов не берегли, чем и обеспечивались относительные удачи первых месяцев. Правда, армия генерала Самсонова, уверенно двинутая в
Восточную Пруссию, попала в окружение и погибла; зато австрияков русские войска вытеснили из Галиции, вторглись и в австрийскую часть Польши. Потери были велики, но с этим командование не считалось: людишек в России хватало. Вот боеприпасы и снаряжение быстро истощались, а пополнений почти не поступало.
Как свидетельствует Родзянко, уже в ноябре 1914 года его вызвал в ставку великий князь и взмолился: "Я в безвыходном положении, армия без сапог, помогите!"
Понадобилось четыре миллиона пар сапог. Много это или мало? Для казенных предприятий, на которые только и ориентировалось правительство, то было непосильное бремя, но не для частной промышленности. Всего-то и дела - собрать съезд представителей общественных организаций, обсудить положение и распределить заказы по предприятиям - в зависимости от их реальных возможностей. Но когда Родзянко обратился к министру внутренних дел Н.А. Маклакову за официальным разрешением на проведение съезда, тот ответил:
"Я не могу дать вам разрешение на созыв такого съезда; это будет нежелательной и всенародной демонстрацией в том направлении, что в снабжении армии существуют непорядки. Кроме того, я не хочу дать этого разрешения, так как, под видом поставки сапог, вы начнете делать революцию".14
Правительство оказалось неспособным обеспечивать фронт оружием, боеприпасами, продовольствием; но, как собака на сене, не позволяло мобилизовать на это дело общественные организации и частную промышленность.
"При поездке моей в Галицию на фронт, весной 1915 года, я был свидетелем, как иногда отбивались неприятельские атаки камнями, и даже было предположение вооружить войска топорами на длинных древках", - пишет Родзянко.15
В конце концов, фронт был прорван, началось беспорядочное отступление, враг вторгся на территорию России. Срочно понадобилось на кого-то свалить вину, но в этом деле расторопности было не занимать. Протопресвитер российской армии и флота отец Георгий Шавельский не без иронии писал:
"Если в постигших нас неудачах фронт обвинял Ставку и военного министра, Ставка - военного министра и фронт, военный министр валил все на великого князя, то все эти обвинители, бывшие одновременно и обвиняемыми, указывали еще одного виновного, в осуждении которого они проявляли завидное единодушие: таким "виноватым" были евреи".16
"Завидное единодушие" трансформировалось в действия:
"В виду развившегося шпионажа со стороны евреев, немецких колонистов и разного рода пришельцев, главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта приказал...": "Воспрещаю прибытие в крепостной район лиц иудейского вероисповедания, выселяемых по военным надобностям из Курляндской, Лифляндской и Ковенской губерний и вообще из района военных действий..." "На основании телеграммы Сувалкского губернатора предписываю немедленно выселять поголовно всех евреев, находящихся в Гмине..." "Главнокомандующий приказал приостановить массовое выселение евреев из пунктов не районов военных действий [значит, и из тыловых районов высылали]. Евреям, выселенным из таких пунктов, главнокомандующим разрешено возвратиться в место своего жительства под ответственность заложников, неправительственных раввинов и богатых влиятельных евреев". "Верховный главнокомандующий признает поголовное выселение евреев крайне затруднительным и вызывающим много нежелательных осложнений. Главнокомандующий допускает применение поголовного выселения только в исключительных случаях и считает необходимым взять заложников из неправительственных раввинов и богатых евреев с предупреждением, что в случае измены со стороны еврейского населения заложники будут повешены".17
В книге Солженицына такие официальные документы не цитируются, зато, в свойственной ему манере, нанизаны цитаты - преимущественно из "еврейских" источников, - подобранные таким образом, чтобы показать, будто гонения на евреев были организованы то ли немцами, то ли поляками, то ли инопланетянами. Начальник генерального штаба Н.Н. Янушкевич в связи с этим попадает в разряд "поляков, принявших православие". Такое указание тоже отыскивается в "еврейских источниках". Не отыскано, пожалуй, только то, что главнокомандующий Николай Николаевич и поставивший его император Николай II были "немцами, принявшими православие". (Благодаря династическим бракам, русской крови у Николая II было не больше одной тридцать второй, а у его двоюродного дяди великого князя - одной шестнадцатой).18
Солженицын, конечно, оговаривается: "Да, он [Янушкевич] мог такое [польское] влияние испытать, но мы не считаем этих объяснений достаточными или как-либо оправдывающими русскую Ставку". (Стр. 480) Что и говорить, трудно оправдать Ставку, тем более, если учесть, что ни одно ее указание не выполнялось на местах с такой инициативой и энтузиазмом, и уже без всяких чужеродных влияний.
Колоритно свидетельство украинского ученого академика Даниила Заболотного, известного бактериолога и эпидемиолога, о его встрече с одним из ведущих фронтовых генералов, А.А. Брусиловым. Ученый посетовал на то, что для некоторых экспериментов ему нужны обезьяны, но их трудно доставать, на что генерал "серьезно спросил: "А жиды не годятся? Тут у меня жиды есть, шпионы, я их все равно повешу, берите жидов"". "И не дожидаясь моего ответа, - продолжал ученый, - послал офицера узнать: сколько имеется шпионов, обреченных на виселицу. Я стал доказывать его превосходительству, что для моих опытов люди не годятся, но он, не понимая меня, говорил, вытаращив глаза: "Но ведь люди все-таки умнее обезьян, ведь если вы впрыснули человеку яд, он вам скажет, что чувствует, а обезьяна не скажет". Вернулся офицер и доложил, что среди арестованных по подозрению в шпионаже нет евреев, только цыгане и румыны. "И цыган не хотите? Нет? Жаль"".19
Не везде дело оканчивалось столь безобидно. Объявленное вне закона еврейское население стало объектом постоянного грабежа, насилия, погромов, бессудных расправ со стороны своей собственной - не вражеской! - армии. Воевать со своим мирным населением оказалось легче, чем с вооруженным врагом. Тысячи еврейских семей, со стариками, больными, беременными женщинами, детьми были изгнаны из своих домов и высланы во внутренние губернии, для чего даже пришлось отменить пресловутую черту оседлости. Появление огромного числа беженцев - бездомных и нищих - тотчас сказывалось на условиях жизни местного населения, и без того нелегких, что вело к уже и понятному ожесточению против непрошеных гостей. Не эти обстоятельства заставили власти прекратить массовые депортации, а полная дезорганизация транспорта. Фронт страдал от этого куда больше, чем от мнимого еврейского шпионства.
Ни о чем подобном Солженицын в своей книге не пишет, зато наполняет страницы новыми и новыми оговорками, клонящимися именно к оправданию этих дебильных репрессий: "неубедительно и нереально было бы заключить, что все обвинения [евреев в шпионстве] - сплошь выдумки". (Стр. 480) Убедительно же для него вычитанное у протопресвитера Георгия Шавельского (дабы не подумали чего дурного, отыскивается указание на его еврейское происхождение): ""Вопрос этот слишком широк и сложен... не могу, однако, не сказать, что в поводах к обвинению евреев в то время не было недостатка..."" (Стр. 482).
Нельзя не заметить явного противоречия между этим высказыванием протопресвитера и приведенным ранее, где он иронизирует (впрочем, вполне добродушно) над тем, как кивали друг на друга истинные виновники военных поражений и как дружно сжимали все свои указующие персты в один скулодробительный кулак, обрушенный на евреев. Но читатель книги "Двести лет вместе" этого противоречия не заметит, потому что найдет в ней только второе из приведенных здесь высказываний Шавельского, но не найдет первого, так что взгляды главы армейского духовенства представлены Солженицыным селективно. Еще очевиднее эта селективность видна в эпизоде, связанным с приездом в Ставку московского раввина Мазе (в то время известного всей стране - благодаря его яркому выступлению в качестве эксперта на процессе Бейлиса). Цитата урезана не только ради экономии места. Повторю ее здесь, обозначая выпущенные места курсивом.
"Беседа наша длилась около трех часов. Д-р Мазе пытался убедить меня, что все нападки на евреев преувеличены , что евреи - как и все другие: есть среди них очень достойные, мужественные и храбрые, есть и трусы; есть верные Родине, бывают и негодяи, изменники. Но исключение не может характеризовать общего. Все еврейство - верно России, желает ей только добра. Огульное обвинение еврейства является, потому, вопиющей несправедливостью, тем более предосудительной и даже преступной, что оно может повести к тяжелым кровавым последствиям... Д-р Мазе просил меня употребить все свое влияние, чтобы предупредить пролитие невинной еврейской крови. Как ни тяжело было мне, но я должен был рассказать ему все известное мне о поведении евреев во время этой войны. Он, однако, продолжал доказывать, что все обвинения евреев построены либо на сплетнях, либо на застарелой вражде известных лиц к евреям". "Друг друга мы не убедили, но расстались мы все же приветливо ". (Стр. 483)20.
Как видим, отец Георгий изложил аргументацию Мазе куда убедительнее, чем свои возражения. Почему же они "друг друга не убедили"? И в чем, собственно, раввин Мазе убеждал отца Шавельского? В том, что среди евреев нет трусов и негодяев? Ни в коей мере! Он говорил только о том, что за отдельных выродков нельзя делать ответственным весь народ. Но отец Георгий в концепции коллективной вины не видел ничего предосудительного. Почему же?
Умный и ироничный священнослужитель ядовито описывает, как припеваючи жила Ставка в то время, когда армия истекала кровью; как великий князь Николай Николаевич непременно почивал после обеда; как пекся о своем здоровье и никогда не разрешал шоферу вести автомобиль со скоростью больше 25 верст в час, дабы не приключилось какой неосторожности; и как окружил он себя целой сворой лощеных адъютантов, от скуки гонявших голубей под его окнами. Подстать ему был и начальник генерального штаба Н.Н. Янушкевич. Единственное его достоинство, отмеченное протопресвитером, состояло в том, что он сознавал свою некомпетентность и в военно-стратегическую работу генерального штаба не вмешивался, переложив ее на подчиненного ему генерала Данилова. Собственный боевой пыл он тратил на создание дымовой завесы вокруг военных просчетов и неудач, а когда скрывать их стало невозможно, - на поиски виновных.
Какой резон было протопресвитеру осложнять свою сладкую жизнь в Ставке, открывая военные действия против двух Николаев Николаевичей - великого князя и Янушкевича? Да пропади они пропадом, эти евреи! Не хотят, чтобы их - всех чохом - обвиняли в трусости и шпионстве, так пусть не чистоплюйствуют и принимают святое крещение! Он же сам не побрезговал, окунулся в купель, - и каких высот достиг!
Но если казенный духовник армии и флота умыл руки, то отношение подлинных духовных лидеров России к неслыханным гонениям на бесправный народ было совсем иным. Передо мной литературный сборник "Щит", 1915 года издания.21 Материалы в нем расположены в алфавитном порядке авторов - за исключением двух последних, добавленных, когда сборник уже печатался. Вот этот авторский коллектив, как он представлен в оглавлении: Л. Андреев, К. Арсеньев, М. Арцыбашев, К. Бальмонт, М. Бернацкий, акад. В. Бехтерев, В. Брюсов, С. Булгаков, И. Бунин, З. Гиппиус, М. Горький, С. Гусев-Оренбургский, Л. Добронравов, Кн. Павел Долгоруков, Вяч. Иванов, А. Калмыкова, проф. М.М. Ковалевский, проф. Кокошкин, Ф. Крюков, проф. И. Бодуэн-де-Куртене, Е.
Кускова, П. Малянтович, Вл. Соловьев, П. Соловьев, Ф. Сологуб, Теффи, Тихобережский, Гр. А. Н. Толстой, Гр. И.И. Толстой, Т. Щепкина-Куперник, А. Федоров, С. Елпатьевский, Вл. Короленко. Это цвет тогдашней русской культуры и литературы.
"Ненависть к еврею - явление звериное, зоологическое - с ним нужно деятельно бороться в интересах скорейшего роста социальных чувств, социальной культуры. Евреи - люди, такие же как все, и - как все люди, - евреи должны быть свободны... В интересах разума, справедливости, культуры - нельзя допускать, чтобы среди нас жили люди бесправные; мы не могли бы допустить этого, если бы среди нас было развито чувство уважения к самим себе... Но не брезгуя и не возмущаясь, мы носим на совести нашей позорное пятно еврейского бесправия. В этом пятне - грязный яд клеветы, слезы и кровь бесчисленных погромов... И если мы не попытаемся теперь же остановить рост этой слепой вражды, она отразится на культурном развитии нашей страны пагубно. Надо помнить, что русский народ слишком мало видел хорошего и потому очень охотно верит в дурное... Кроме народа есть еще "чернь" - нечто внесословное, внекультурное, объединенное темным чувством ненависти ко всему, что выше его понимания и что беззащитно... "Чернь" и является главным образом выразительницею зоологических начал таких, как юдофобство". Так писал Максим Горький.22
Я намеренно ограничиваюсь цитированием только одного из авторов сборника, и именно наиболее скомпрометировавшего себя последующим коллаборационизмом с кровавой диктатурой "пролетариата". Горький и в молодости не отличался большой нравственной чистоплотностью. Став редактором провинциальной газеты, он - на потребу нелучшей части публики - печатал залихватские статейки с пошленькими антисемитскими колкостями - пока не получил вежливый, но настоятельный выговор от своего наставника в литературе В. Г. Короленко: "При нашем положении прессы, когда многое говорить нельзя, нужно быть особенно осторожным в том, о чем говорить не следует". Этот урок Горький усвоил надолго. Но не навсегда. Прижизненно возведенный в классики и "назначенный" основополож ником, он не только смирился с тем, что под железной пятой большевизма о многом говорить нельзя, но вдохновенно насаждал то, о чем говорить не следовало. Мало кто с таким упоением и талантом потворствовал низменным инстинктам внекультурной ленинско -сталинской черни, "объединенной темным чувством ненависти ко всему, что выше ее понимания и что беззащитно". На переломах истории подобные метаморфозы происходят не так уж редко. Об этом, увы, свидетельствует и эволюция А. И. Солженицына.
В авторском коллективе сборника "Щит" нет евреев. Отсутствие евреев неслучайно: защитить беззащит ных русская литература посчитала делом чести русских по крови писателей. Таков был духовный климат тогдашнего российского общества. Если бы теперь было возможным появление аналогичного сборника, то не было бы нужды мне писать эту книгу.
Сегодняшнее российское "литературное пространство" залито ядом ненависти, она растлевает души и сердца миллионов; но не видно, чтобы принимались серьезные меры против этого оружия массового поражения. Сегодняшняя Россия, похоже, перестала сознавать, что племенная, религиозная, классовая и всякая групповая ненависть превращает культурный народ во внекультурную чернь, как это понимал, но позднее забыл Максим Горький. Даже русские интеллигенты еврейского происхождения не делают серьезных попыток противостоять культивированию антисемитских мифов, а многие старательно отмежевываются от своих еврейских корней, надеясь, видимо, что мутная волна через них перекатит и лично их не затронет.
Я двадцать лет уже не живу в России, но меня она почему-то затрагивает. Потому и занимаюсь ассенизаторской работой, стараясь в меру своих слабых сил (слишком слабых, увы) защитить евреев от поругания, а неевреев - от растления. Как сказал старший современник Иисуса Христа, еврейский законоучитель Гиллель (восхищавший, кстати сказать, Максима Горького), "если я не за себя, то кто за меня; но если я только за себя, то зачем я; и если не теперь, то когда?"
К чести властителей дум российского общества того времени, они были не только за себя.
В новой травле евреев общество безошибочно разглядело неуклюжую попытку властей свалить вину за военные поражения с больной головы на здоровую. Что касается реального шпионажа (странно, если бы его не было), то он проводился врагом очень умело. Единственным разоблаченным шпионом высокого уровня оказался полковник С. Н. Мясоедов. Скоропалительный военный суд приговорил его к смертной казни, и он тотчас же был повешен: чуть ли не из зала суда отправлен на эшафот. А затем, говоря словами британского историка Г.М. Каткова, "провели облаву по всей России. Арестовали жену Мясоедова, арестовали состоявшее главным образом из евреев [как же без них!] правление пароходной компании, членом которого был Мясоедов, арестовали множество лиц, имевших деловые или вовсе случайные контакты с Мясоедовым... После первого суда всех приговоренных к смертной казни казнили, а остальных судили во второй раз. И выносили новые приговоры - к смертной казни, к тюремному заключению".23
Однако и это кровопускание было устроено вовсе не для искоренения шпионажа. "Ставке нужен был суд над изменником, чтобы изменой объяснить неудачи на фронте, и особенно поражение Десятой армии. Когда пришло сообщение о казни Мясоедова, стало уже известно, что армии не хватает оружия и боеприпасов, это и была главная причина отступления летом 1915 года".24 То есть и Мясоедов, на поверку, оказался еще одним козлом отпущения. Выбор на него пал не случайно. Еще за два года до войны жандармского офицера Мясоедова, оказывавшего особые услуги военному министру, публично обвинял в шпионаже А. И. Гучков. Сухомлинов вступился за своего протеже и спас его от суда; Мясоедов дрался с Гучковым на дуэли. Словом, скандал был громкий, и Мясоедову пришлось уйти в отставку. Когда началась война, он был призван в ополчение, но напомнил о себе Сухомлинову, и с его помощью был направлен на фронт, в агентурную разведку Десятой армии, потерпевшей сокрушительное поражение. Таким образом, новые обвинения Мясоедова прямо били по Сухомлинову.
Перепугавшийся военный министр, вместо того, чтобы потребовать тщательного расследования дела, трусливо сдал ""этого негодяя", отплатившего ему черной неблагодарностью".25 Этого только и ждал Янушкевич, технично увязавший дело о шпионаже "с резкими жалобами на нехватку оружия и боеприпасов, а тут уж ответчиком, в конце концов, был сам Сухомлинов".26
Катков замечает: "В этой игре в кошки-мышки Сухомлинов выглядит недостойно и жалко. Он даже не пытался оспаривать голословные обвинения Янушкевича, которые, помимо болезненной шпиономании, отдавали антисемитизмом и садизмом".27 Если учесть, что книга Каткова написана с монархических позиций, то эта характеристика высокопоставленных скорпионов, грызущих друг друга у подножья трона в годину тяжелейшей войны, выглядит особенно выразительно.
Заставив фактически удалить незадачливого военного министра, генерал Янушкович должен был тот час же об этом пожалеть. Новый военный министр генерал Поливанов, назначенный вопреки его известной близости к Гучкову, увидев, в каком катастрофическом состоянии находятся дела, заявил в Совете министров, что "отечество в опасности" и больше всех в этом виноват генерал Янушкевич. Его поддержали некоторые другие министры - у них накопилось немало своих претензий к ставке. Обретя в лице Поливанова решительного лидера, они потребовали удаления Янушкевича, а в противном случае грозили коллективной отставкой. "Старик" Горемыкин пытался внушить коллегам, что в самодержавном государстве они только покорные исполнители воли государя и никаких условий ставить ему не могут. Он намекал, что их "бунт" может привести совсем не к тому результату, какого они добиваются. Это был намек на "фактор Распутина", но Поливанов и поддерживавшие его министры то ли не поняли его, то ли не придали этому значения. И были повергнуты в состояние шока, когда им было объявлено, что государь решил удалить из Ставки не только начальника штаба, но и Верховного - с тем, чтобы самому стать во главе войска.
Начался заключительный этап агонии российского самодержавия.
Продолжение следует.
--------------------------------------------------------------------------------
*Продолжение. Начало см. "Вестник" #8(293), 2002 г.
1 Матрена Распутина. Распутин. Почему? Воспоминания дочери. "Захаров", Москва, 2000, стр. 248-250.
2 Илиодор, Ук. соч., стр. 449.
3 Там же.
4 Вырубова, Ук. соч., т. 3, стр. 88-89.
5 Цит. по: Ив. Меницкий. Революционное движение военных годов (1914-1917), т.1, Изд-во коммунистической академии, Москва, 1925., стр. 25.
6 Там же, стр. 29.
7 Там же, стр. 27.
8 Партия прогрессистов занимала промежуточное положение между октябристами и кадетами.
9 Меницкий, стр. 27-28.
10 Цит. по.: Меницкий, стр. 33.
11 Родзянко, Ук. соч., стр. 242.
12 Там же.
13 Милюков, т. 2, стр. 159.
14 Родзянко, Ук. соч., стр. 247.
15 Там же, стр. 250.
16 О. Георгий Шавельский. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Том I, Изд-во им. Чехова, Нью-Йорк, 1954, стр. 271.
17 Архив Русской Революции, издаваемый Г.В. Гессеном, т. XIX, Берлин, 1928, стр. 247-258.
18 Согласно известному историческому анекдоту, император Александр III как-то потребовал от известного историка сказать ему правду о том, кто был настоящим отцом его прадеда Павла I. Помявшись, историк ответил, что, коль скоро император настаивает, то он вынужден сообщить, что наиболее вероятным отцом Павла был не Петр III, законный муж Екатерины, а ее любовник граф Салтыков. "Слава Богу! _ воскликнул царь. _ Значит, в моих жилах все-таки течет одна шестнадцатая часть русской крови!"
19 Цит. по: М. Хейфец. Цареубийство в 1918 г., Книготоварищество "Москва-Иерусалим", Иерусалим, 1991., стр. 142. В примечании автор поясняет: "Рассказ Д. Заболотного изложен в статье А.М. Горького "Война и революция", цит. по сборнику М. Горький "Из литературного наследия", Иерусалим, 1986, стр. 355-356".
20 Шавельский, Ук. соч., стр. 273.
21 "Щит. Литературный сборник". Под редакцией Л. Андреева, М. Горького и Ф. Сологуба, Петроград, 1915.
22 М. Горький. [Без названия.] Там же, стр. 52-57.
23 Г.М. Катков. Февральская революция. Перевод с английского Н. Артамоновой и Н. Яценко. YMCA-Press, Париж, 1984, стр. 141. Книга вышла с предисловием А. И. Солженицына _ в серии, издававшейся под его общей редакцией.
24 Там же, стр. 145.
25 Там же.
26 Там же, стр.144.
27 Там же, стр. 144-145.
http://www.vestnik.com/issues/2002/1211/win/reznik.htm
viperson.ru
Док. 517063
Перв. публик.: 08.11.02
Последн. ред.: 05.03.11
Число обращений: 232
О нем...
|
