"Человек-солнышко", -- говорила о Николае Крючкове сибирячка Марина Ладынина.
Сейчас, когда в моду вошли новые русские, Крючкова причислили бы к старым русским. И, наверное, Николай Афанасьевич не был бы против: тому, кто всегда в моде, никакая смена мод не страшна.
Фрагменты книги Константина Евграфова "Артист на все времена" печатаются с разрешения издательства "Эксмо".
Чтобы понять русский характер, надо непременно посмотреть хотя бы один фильм с участием Николая Крючкова. А лучше посмотреть все! Он один из "трех богатырей русской культуры советского периода" -- рядом с Борисом Андреевым и Петром Алейниковым. И пусть это были времена зашоренности, заидеологизированности, все равно искусство этих актеров, народность создаваемых ими характеров, узнавание зрителями в их персонажах своих современников помогали людям жить, надеяться, строить будущее... "Героям нашего времени" -- обаятельным, с душой нараспашку, сметливым и смелым, способным поднимать людей в атаку и на трудовой подвиг -- старались подражать. И для новых поколений им суждено остаться выдающимися ориентирами, знавшими когда-а еще, "как душу возвышать и полубогом быть..."
Но не менее интересны они и как просто люди-человеки...
"Вы виновник моих орденов"
На одной из послевоенных встреч со зрителями к Крючкову, звеня "иконостасом", подошел генерал:
-- Вы -- моя судьба, дорогой Николай Афанасьевич. Я посмотрел фильм "Трактористы" и, не раздумывая, пошел в военное училище. Так что это вы "виновник" моих орденов и медалей.
-- Что ж, я горжусь этой ролью. Я тогда инкогнито в настоящую бригаду устроился, пропылился весь, пробензинился, промаслился. И стал заправским трактористом. А потом зрители и имя мне сменили. Где ни появлюсь -- Клим да Клим...
Но сколько же пришлось претерпеть создателям шедевра, прежде чем он получил признание! Не успели закончиться съемки, как в районной газете появилась статья "Шкодливый фильм", в которой авторов обвиняли и в шовинизме, и в извращении украинской жизни, и в искажении национальных реалий! "На всякий случай" ленту все же послали в Кремль, и она очень понравилась Сталину. Иначе лежать бы ей на полке, как не раз бывало в советском кино... А так сам маршал Катуков однажды поприветствовал Крючкова: "Здравствуйте, товарищ танкист!"
Вот еще один рассказ. "В 1942-м я посмотрел фильм "Свинарка и пастух". И когда меня однажды выгнали с уроков, я взял дома гитару, вернулся к школе и спел под окном своего 7 класса: "Стою один я у окошка, печаль туманит мне глаза..." Тут распахнулась форточка в учительской, и наша завуч прокуренным голосом рявкнула:
-- Розанов! Я тебе такую печаль устрою, что не только глаза затуманит. Артист! Без родителей в школу не приходи.
И ведь накаркала", -- улыбается артист Воронежского драмтеатра Юрий Розанов.
А бывало и так... Как-то на Азовщине Крючков -- заядлый рыбак -- зашел в избу на околице, попросил попить. На нем резиновые сапоги, "кепарь", как он называл свою кепку, нахлобученный на глаза, да и подзарос маленько. Хозяйка подала ему ковш, он сел, поднял глаза и... увидел на стене собственный портрет.
-- Это кто ж такой будет? -- спросил. -- Родственник или знакомый?
-- Артист это, Крючков. Уж больно хороших людей играет, -- ответила женщина...
Этих "хороших людей" он и сам благодарил, выступая на своем 75-летии:
-- Я сейчас молод, как никогда. Посудите сами: убивать меня убивали, под расстрелом несчетное количество раз стоял, шальные пули задевали, а вот он я -- живой! Закрою глаза -- и передо мною ленты тех картин, в которых снимался. И люди, которых я играл, ведут меня за собой, грудью прикрывают от всех невзгод -- и от старости тоже. А слава? Что слава? Я ее заставлял работать, как и своих героев.
"Коль, помолчи, а!"
Сидят за столиком в театральном буфете три артиста: Сергей Мартинсон, Константин Сорокин и Николай Крючков. Пьют чай. А надо сказать, Сорокин увлекался русской историей. Расстрел царской семьи, судьба Шаляпина и тому подобные эпизоды, в которых тогда еще не было полной ясности, чрезвычайно его интересовали. И вот за столом он продолжает свою вечную тему.
-- Помнишь, Сережа, как после окончания оперы "Жизнь за царя" Федор Иванович встал на колени перед императорской ложей?
-- Как же, как же, Костя! Тогда вся общественность во главе с Горьким возмутилась верноподданническим поступком Шаляпина.
-- А ведь он всего-навсего просил государя повысить ставки хористам театра. Они бедствовали!
-- Я помню, Костя.
-- А о чем там была речь, ребята? -- вклинивается Крючков.
Мартинсон морщится:
-- Коль, ты этого не понимаешь, так помолчи.
И Сорокин продолжает:
-- А потом Шаляпин написал Рахманинову в Америку.
-- Да-да, Костя, я помню это письмо.
-- А что в нем было, ребята?
Мартинсон досадливо отмахивается:
-- Коль, ну помолчи!.. И вот когда Шаляпин должен был уже помириться с Горьким...
-- Мои друзья из Мариинского театра, -- подхватывает Сорокин.
-- И что друзья? -- Крючков.
-- Коль, отстань... Ты ведь этого не читал!
-- Минуточку! -- Крючков отодвигает чашку в сторону. -- А что написано у Карла Маркса? "Капитал", второй том, третий абзац сверху -- что написано?
Мартинсон тушуется.
-- Не знаю, не читал...
-- И я не читал, но я же не выпендриваюсь!
В этом весь Крючков! Он никогда не корчил из себя мэтра. Ни разу в жизни не надел шляпу. Оставался настоящим пролетарием. "Парень с Пресни" -- так себя называл бывший гравер-накатчик. Кто-то вспоминал, как на параде все задрали головы и смотрели на самолеты, а он грыз яблоко и глядел по сторонам.
"Вот так мы реагируем на сигналы!"
Как-то в 70-х Крючкову позвонили с киностудии "Казахфильм" -- предлагали роль. Он принял приглашение: места были знакомые. ("Что такое вас ист дас? Немцы драпают от нас!" -- весело распевали они в конце 1941-го с Михаилом Жаровым, снимаясь для очередного "Боевого киносборника". Знали, что после напряженных боев наши войска оставили такие-то города, что до Москвы осталось несколько десятков километров... Но понимали необходимость своей работы и веселились, чтобы поднять дух бойцов.)
-- Не понравится материал, так хоть порыбачу, -- объяснил "послевоенный" Крючков друзьям.
Опасения оправдались: сценарий оказался слабым, беспомощным, роль невыразительной (хотя при торжественном вручении папки начальник студии заверял, что такого материала у них еще не было!) "И слава Богу!" -- перевернув последнюю страницу, горько усмехнулся Крючков и с утра уехал на рыбалку. Но и тут не повезло: погода испортилась, рыба не клевала, он в дурном расположении духа вернулся в гостиницу... И тут звонок с киностудии.
-- Николай Афанасьевич? -- вкрадчиво осведомился вчерашний начальник. -- Прочитали?
-- Дрянь сценарий! -- отрезал Крючков.
Повисла пауза. Наконец трубка ожила:
-- Как это дрянь?
-- Да так, дрянь, -- повторил Крючков. -- Не стыдно было предлагать такое?
Опять долгое молчание.
-- Через два часа в просмотровом зале показ нашего нового фильма...
-- А я ваши фильмы и смотреть не хочу, -- не дал договорить Крючков. -- Что там может быть хорошего с такими сценаристами?
Короткие гудки, а через полчаса звонок из приемной секретаря ЦК компартии Казахстана:
-- Николай Афанасьевич? Вас ждет для беседы секретарь Центрального комитета товарищ... Сейчас за вами придет "Чайка".
Через 15 минут он уже входил в огромный кабинет.
-- Товарищ Крючков? Мне тут доложили, что вы оскорбляете казахскую нацию и культуру.
-- Да я ни с кем еще не разговаривал, -- изумился артист.
-- Как же? А с автором сценария, который вам предложили...
-- А-а! Так он еще и сценарист? Использует служебное положение? -- с этими словами Крючков вытащил из кармана небольшую книжицу и открыл на титульном листе.
В глаза секретарю сразу бросилась размашистая подпись Брежнева.
-- Вот Леонид Ильич узнал, что я еду в Алма-Ату, подарил мне свою книгу и попросил узнать, как тут идут дела после его отъезда. Вижу -- из рук вон! Так и доложу...
-- Ну зачем горячиться? -- подобострастно залепетал секретарь. -- Конечно, есть отдельные недостатки, но мы их оперативно исправляем. К примеру, тот человек, который вас оклеветал, уже не работает на студии... То есть работает, конечно, но -- дворником. Вот так мы реагируем на сигналы...
"Если бы я был тайменем..."
У Крючкова был свой принцип отбора сценария.
-- Вот я читаю на первой странице: "Долина. Идет дым..." Нет, ребята, это не по мне. Или "Автомобиль вздымает пыль" -- в этом я тоже сниматься не буду. А вот если "Раскинулось море широко" -- о, это годится: будет рыбалка!
Для него природа была отдушиной от лжи, конъюнктурных сценариев, вымученных героев. Как-то Сергей Столяров, вернувшись из Улан-Батора с кинофестиваля, стал рассказывать другу, каких красавцев тайменей он ловил в монгольских реках. Николай Афанасьевич тяжело вздохнул и спросил:
-- А теперь-то куда собираешься, Серега?
-- Коль, -- поделился Столяров своими планами, -- я сейчас сценарий пишу о Байкале и тамошних рыбаках. Может, поработаем вместе?
-- С удовольствием! -- загорелся Крючков. -- Я у тебя консультантом буду.
А спустя неделю он встретил Столярова-младшего, Кирилла.
-- Слушай, старик, -- взял его за пуговицу Николай Афанасьевич. -- Вот твой отец рассказывал про монгольского тайменя. А тут они сами пришли ко мне... эти... монголы. Роль предложили. Сценарий дрянь, старик, но поеду. Рыбалка превыше всего!
Через какое-то время они опять встретились.
-- Ну как Монголия, Афанасьич?
-- А что? Жара тридцать градусов, мухи, ночью свистун-дмухановский -- слабит нежно, не нарушая сна. А рыбалка? О, это не рыбалка, а рыдание! Я его на берег, а он меня в воду. Часа два боролись...
И начался рассказ с хемингуэевскими подробностями: как он леску ставил, как таймень переливался всеми цветами радуги и хватал "мыша"...
-- Старик, я такого "мыша" сделал! Если бы я был тайменем, я бы за него дрался. Красавец "мыш". Вот на него я тайменя и взял. На лунной дорожке.
О съемках ни слова... Наконец Кирилл не выдерживает:
-- Ну а фильм-то как, Афанасьич?
-- А что фильм? Отыграл нормально. Только на премьеру не пошел. Эти ребята... монголы... звали. Но я сказал: "Нет, ребята, я ваше кино смотреть не пойду".
-- Не обиделись?
-- А чего им обижаться? Я договаривался играть роль. И сыграл ее с полной отдачей. А смотреть эту ерунду я не подряжался.
Крючков сыграл в том фильме русского перевозчика, который переправлял через реку монгола-революционера. Действительно, охота на тайменя -- это куда интереснее. ^"К нам приехал наш любимый..."
В Сухуми артисты Николай Крючков и Лев Поляков решили ознакомиться с городом. Вышли после завтрака из гостиницы и сразу попали в водоворот разноязычной толпы. Тогда на набережной -- местном Бродвее -- круглосуточно о чем-то договаривались, обнимались, целовались абхазы, дагестанцы, русские, украинцы... И вдруг актеры услышали истошный женский крик. Николай Афанасьевич, как истинный рыцарь, бросился на помощь. Оказалось, цыганка вырвала из рук лоточницы деньги и убежала. В нескольких шагах от места происшествия она смешалась с группой своих соплеменниц, но пострадавшая узнала ее.
-- Пойдем! -- коротко приказал Крючков.
Они подошли к цыганкам, Николай Афанасьевич поманил воровку пальцем и, когда она подошла, протянул руку.
-- Сейчас ты положишь мне на ладонь деньги этой женщины. Быстро!
Только теперь его узнали по голосу.
-- Чавэлы, это же Крючков!
-- Коля Крючков?!!
Цыганки разом с руганью набросились на свою подружку.
Отдавая деньги лоточнице, артист по-отечески укорил воровку, а цыганки окружили его кольцом и не хотели отпускать.
-- Николай, ты прости ее, она еще молодая, глупая. Ну что ты хочешь, только скажи -- все для тебя сделаем.
-- Если так, спойте что-нибудь...
-- Чавэлы, "Величальную"!
Откуда-то появился поднос с рюмкой, зазвенела гитара, и грянул хор:
К нам приехал наш любимый
Никола-аша да-арагой!
Ну и как положено: "Пей до дна, пей до дна, пей до дна!" Пришлось уважить таборное племя. Проходя мимо лоточницы, Крючков спросил:
-- Тебе цыганка все отдала?
Та смутилась.
-- Даже больше. По-моему, она и свои отдала.
-- Верни, -- наказал Николай Афанасьевич и с чувством исполненного долга зашагал с приятелем дальше -- знакомиться с городом.
Волки и овцы
После того как Крючков сыграл в фильме "Горожане" роль таксиста бати, для всех таксистов страны он стал своим, родным человеком. Они делились с ним самым сокровенным и отказывались брать плату за проезд, чем постоянно ставили его в неловкое положение. Как-то Николай Афанасьевич остановил машину с шашечками. Молодой симпатичный водитель улыбнулся:
-- Куда едем, Батя?
-- Недалеко.
Крючков назвал адрес, поехали.
-- Это хорошо, что я вас встретил, -- после долгого молчания сказал таксист и представился. --
Володькой меня зовут.
-- Есть проблемы, Володя?
-- Есть одна... Не знаю, как и сказать...
-- С начальством конфликт?
-- Да нет, с начальством-то лады. С невестой закавыка: регистрироваться не хочет, -- Володька от досады пристукнул ладонью по баранке. -- Поживем, говорит, так, узнаем друг друга получше, а там видно будет. А что видно-то? Прихожу со смены, если ее нет -- сразу ищу записку: мол, так и так, не сошлись характерами, ушла к маме. А то еще лучше -- к Борьке или к Ваньке...
-- Что, есть на примете Борька с Ванькой?
-- Я к примеру, -- смутился Володька. -- А был бы штамп в паспорте -- совсем другое дело.
-- И была бы она вроде клейменой овцы? Так, что ли? Вот здесь притормози, -- Крючков положил на сиденье пятерку, вышел из машины и обернулся. -- Запомни, Володенька, волк и меченых овец крадет... если баран безрогий.
Через несколько дней Николай Афанасьевич вышел из своего подъезда и услышал:
-- Батя, куда едем?
Это был Володька. Подошел, сунул в карман пятерку.
-- Это вы зря тогда оставили. Если б ребята узнали, что я с вас деньги взял, они б меня отволтузили. А насчет барана безрогого помните? Так теперь я рогатый.
-- А-а, дошло? -- обрадовался Крючков.
-- Не-е, вы меня не так поняли. Это она мне рога наставила. Только зачем они мне теперь? Она ведь, стерва, все равно ушла... Поехали?
-- Поехали, брат, -- кивнул Крючков. -- Только ведь и мой совет тебе был безрогий. Не обиделся?
-- Об чем речь, Батя! -- Володька открыл переднюю дверцу. -- Прошу!
Юбилей с оленем
В Центральном доме работников искусств чествовали поэта Николая Доризо. Крючков любил и его стихи, и его самого -- за веселый нрав, за искренность и компанейство -- и пообещал прийти поздравить. Уже выступили все записавшиеся, а Николая Афанасьевича все не было. Наконец дверь распахнулась, и Крючков быстро прошел к сцене. Его встретили аплодисментами, председательствующий жестом пригласил к трибуне: "Скажи несколько слов, Николай Афанасьевич".
-- А чего ж не сказать... Скажу.
Он вручил юбиляру гвоздики, расцеловал его, потом встал за трибуну и развел руками.
-- До чего мы дожили, дорогие товарищи! Подвез меня приятель до ЦДРИ, и, пока мы ходили за цветами, какая-то сволочь отломила с радиатора оленя. На кой черт этому стервецу олень? Он что, на грудь его повесит? На цепочку? Как хотите, а если б я его поймал, руки бы обломал.
-- А что Доризо? -- пискнул кто-то в президиуме, но Крючков как и не слышал.
-- Сволочь! У него что, руки чешутся? Так надо дать ему в руки тачку, и пусть он возит на стройке кирпичи, цемент или раствор -- не знаю... Олень-то при чем?
-- Николай Афанасьевич! -- приподнялся над столом председатель. -- Вы о Доризо скажите.
-- А что Доризо? -- запнулся Крючков. -- О Доризо я как раз ничего плохого сказать не могу. Спасибо за внимание...
И под оглушительные аплодисменты он сошел в зал. Так было всегда! Он выходил на сцену с гармошкой, пел "Три танкиста", и все вскакивали и орали как безумные. На всю жизнь запомнил он глаза двух молоденьких солдат, когда выступал перед ранеными в Бакинском госпитале. У них на двоих было две руки, и они с азартом хлопали в эти две руки и хохотали до слез, а у артиста -- ком в горле. В 2000 году, спустя шесть лет после смерти Николая Афанасьевича, в Техническом университете проходила презентация посвященного ему альбома. Пришедшие "на Крючкова" пенсионеры занимали одну половину зала, студенты -- другую. Казалось бы, что двадцатилетним парням и девушка дела давно минувших дней? А они махали шарфами и своим молодецким ором намертво заглушали немощные восторженные вопли стариков и старушек.
В каждой шутке есть доля шутки
Такого понятия нет нигде в мире. Чопорная Европа? Деловая Америка? Там улыбки-то приклеенные, заимствованные у героев мыльных сериалов. Вряд ли там имеют понятие о том, что такое розыгрыш. Добрый, безобидный, не унижающий человеческого достоинства. Крючков был большим мастером розыгрыша. Однажды его попросил зайти один мосфильмовский начальник, назначил время и... задержался. Секретарша попросила подождать Иван Иваныча в его кабинете. Николай Афанасьевич потомился, изучил лист с номерами телефонов и пошел в курилку. А там несколько человек подтрунивают над своим коллегой:
-- Георгий, ну кто тебе привезет ящик кахетинского? Они уже забыли об этом.
-- Да уж, Кикнадзе, тащить ящик из Тбилиси -- себе дороже.
А тот горячится:
-- Сказали -- привезут -- значит привезут. Они мои друзья!
Крючков вспомнил, что видел фамилию спорщика в телефонном списке. Вернулся -- проверил. Есть! Набрал номер и с грузинским акцентом сказал:
-- Георгий Зурабович Кикнадзе? Я приехал из Грузии. Ваши друзья передали со мной небольшой подарок для вас. Я у Белорусского вокзала, слева от входа в метро.
-- Еду! -- раздался ликующий крик в трубке, и скоро со стоянки служебных машин сорвалась черная "Волга". Шло время, начальника все не было, секретарша извинялась, но Крючкова интересовало уже другое. Он увидел, как вернулась "Волга", как Кикнадзе быстрым шагом пересек двор, -- и позвонил ему.
-- Георгий, почему сидишь, не едешь? Ты не понял меня?
-- Все понял! -- раздраженно крикнул собеседник. -- Но я только что с Белорусского вокзала.
-- Почему с Белорусского? Я на Киевском. Знаешь башню с часами? Я буду под часами.
И опять Крючков наблюдает ту же сцену: Георгий уехал, Георгий вернулся... Секретарша в очередной раз извинилась и сказала, что Иван Иваныч не сможет сегодня принять народного артиста.
-- Ничего, -- успокоил ее Крючков. -- Что надо, я уже решил по телефону. И, вообще-то, я здесь по делу товарища Кикнадзе.
-- Его кабинет рядом, -- подсказала секретарша.
-- Знаю, не хочу его беспокоить. Вы уж передайте ему, пожалуйста, что земляк из Тбилиси ждет его на Казанском вокзале.
В чем секрет-то?
Крючков мог выполнить любую актерскую задачу. Он все делал сам, почти без тренажа, с ходу. Скакал на лошади, работал на тракторе, водил автомобиль и мотоцикл, летал на "кукурузнике", играл на баяне, пел, плясал... Все сам, всегда сам. Оттого так солиден "послужной" список травм, о которых он говорил коротко: "Ломал руки и ноги 12 раз, обжигал глаза, потерял зубы, заработал ревматизм..." На съемках фильма "Фронт" режиссер сказал: "А что, Коля, слабо тебе в самом деле под танк лечь?" -- "Надо, так лягу", -- ответил тот.
"Вырыли мне ямку и успокоили: грунт твердый, все обойдется. Сюда я должен был, как только машина на меня наедет, упасть. И вот я иду с гранатами во весь рост на фашистский танк, и такая злоба меня охватила.
-- Не пройдешь, гад! -- кричу. Бросаю связку и прыгаю в ямку. Танк прошел, но меня всего засыпало -- не таким уж твердым оказался грунт. С грехом пополам откопали, и только тут на меня настоящий страх навалился: ведь действительно под танком лежал. А в момент съемки одна была задача -- врага не пропустить".
На съемках "Жестокости" при обострившемся тромбофлебите Крючков целые дни проводил в седле да еще на морозе. А в фильме "Суд" много раз прыгал в ледяную воду и на очередном дубле сломал ногу. Больница. Гипс. Но на второй день он уже на площадке: "Снимайте крупные планы". Кончились крупные -- он распилил гипс и продолжил работу. Только после каждого дубля ложился на раскладушку. Николаю Афанасьевичу было уже за 70, когда Евгений Матвеев пригласил его в фильм "Особо важное задание". Для эпизода, в котором герой Крючкова вскакивает на крыло самолета, режиссер распорядился поставить стремянку. "Женя, ты что? -- обиделся старый артист. -- Рано еще меня жалеть!" Подпрыгнул и оказался на крыле. Никто не знал, чего ему это стоило.
Станислав Говорухин как-то сказал о Николае Афанасьевиче: "В кругу киношников расхожа поговорка "Хороший человек не профессия". Грубая неправда. Еще какая профессия! Главная профессия на земле -- быть Человеком". "И пусть тебя потомки помянут хорошей песней или добрым словом", -- это строчки из стихотворения поэта Николая Крючкова.
