В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
Ефим Островский. `Человек как инженерное сооружение? - племя, телесность (корпорация), город` Назад
Ефим Островский. `Человек как инженерное сооружение? - племя, телесность (корпорация), город`
Впервые сегодня я позволил себе не сформулировать в приглашении тему. Дело в том, что, на мой взгляд, я все время работаю в одной и той же, нельзя сказать, теме. Наверно, многие здесь присутствующие знают, что "тема" по-гречески обозначала одновременно и минимальный военный отряд, и территорию, которую этот отряд может удерживать, в этом смысле это очень похоже на французское слово lieutenant - "лейтенант", lieu - это "место", tenant - "держащий". И в этом смысле лейтенант, командир минимальной тактической единицы, есть в некотором смысле смысл темы. В то время как сис-тема означала строй из этих тем, который может, с одной стороны, очень по-разному себя преобразовывать, а с другой стороны, есть некоторый набор общих принципов, общих рамок, который эту систему, то есть совокупность тем, делает целостной, иначе говоря, объединяет вокруг цели.

Так вот я позволил себе в этом году тему не объявить заранее, потому что надеюсь и верю, что тема, эта сис-тема, которую я читаю, она все время одна и та же, simper idem, да? И я точно мог предположить, что пришедшим я уже настолько, так, кокетничая, скажем, "надоел", что в этом смысле тема встречи может быть названа здесь и сейчас.

В чем была моя проблема? Почему впервые тема не была названа? Дело в том, что этот год для меня предзавершающий восьмилекционного цикла, сегодня лекция седьмая, лекция планировалась как цикл из восьми. Почему восьми? Например, потому что у японцев это хорошее число, восемь, и сегодня мне нужно подвести предварительные итоги. Конечно, итожить мы будем через год, но такое предподытоживание необходимо провести сегодня. Соответственно, нужно начать сборку излагаемых уже много лет тем в некоторое целое, необходимо повториться, некоторые вещи повторить, начать придавать конструкции из этих лекций некоторую завершенность.

Я напомню, что я читал последовательно темы "Предназначение", "Видение", "Цели", затем я обратился к теме культурной контрреволюции, затем была лекция со сложным названием "Субъект или сумма влияний", и, наконец, последняя лекция, которую сейчас мы все, в том числе и я, имели возможность вспомнить по фильму, называлась "Род, страна, история". В чем была логика этого изложения? Почему эти тематизмы были структурированы подобным образом? На это можно посмотреть с нескольких сторон. Я попробую сейчас сказать наиболее просто.

Первые три лекции были соотнесены с той структурой, в которой в современном управленческом языке, в языке стратегического менеджмента, обсуждается идеология, в частности корпоративная идеология. И в те годы, мы начинали с 2000-го, в те годы тема идеологии, напомню вам, была практически под запретом. Еще жив был такой управляющий миф, ныне демонтируемый, о том, что в холодной войне есть проигравшие, и что проигравшим холодную войну об идеологии говорить нельзя. Кто-то к этому относился как к указанию, кто-то как к крайнему неудобству, и необходимо было найти такой язык, в котором уже тогда можно было бы обсуждать эту важнейшую для страны тему, тему идеологии, собственно, откуда и взялся этот заход через корпоративный язык, язык стратегического управления. Это фактически калька с американского, точнее, североевропейского, потом уже пришедшего в Америку конструкта "mission, vision, goals", и вот в этом был смысл первых трех ходов. Необходимо было взглянуть на то, что в стратегической мысли ХХ века называется "цель целей", затем положить то видение, в котором эти цели могут быть контекстуализированы, эта цель целей может быть контекстуализирована. И от этого контекста построить набор уже собственно стратегических целей. Вы спросите, для кого, я на этот вопрос отвечу чуть позже. Наш вопрос тут не тривиален.

Четвертая лекция - "Культурная контрреволюция". Тема культурной контрреволюции оказалась тогда очень важной по причине того, что, читая первые три темы в задуманной на восемь лекции системе, я сталкивался с тем, что язык, в котором все мы общаемся, и который был сильно поврежден - я имею в виду русский язык - сильно поврежден несколько раз в ХХ веке, не позволяет достичь такого легкого свободного понимания с аудиторией. Возьмем хотя бы те же самые слова, например, слова третьей лекции, она называлась "О целях".

С одной стороны, если обратиться к здоровому русскому языку, то мы обнаружим, что цель - это то, что задает целостность. А раз так, то цель всегда идеальна, находится в идеальном пространстве. И в этом смысле нам в нашей земной жизни недостижима, она может исчерпываться, она может служить неподвижным двигателем, но даже цель, не говоря уже о цели целей, лишь исчерпаема, но недостигаема, ее необходимо различать с задачей. Но в силу того, что язык 90-х (в начале 2000-го мы еще жили в языке 90-х, напомню, памяти свойственно быстро стирать проблемы, с которыми приходилось сталкиваться, поэтому некоторые вещи нужно вспоминать и напоминать), поскольку в то время язык 90-х, еще владевший нами, был построен как перевод с английского, и перевод при этом малокачественный, такой, как это часто бывает с переводом, теряющий нюансы и различения, так вот именно поэтому мы, например, очень часто путали цели и задачи. И дальше я один пример.

Я мог бы углубиться сейчас в них и говорить об этом весь сегодняшний вечер, но у меня большой план, я поэтому лишь помечу эту проблему, проблему того, что когда язык страны был, как минимум, дважды нарушен, приведен в неработоспособное состояние, то необходимо было найти рамку, метафору, в которой можно было бы отнестись к себе, говорящим на вот этом испорченном языке, как к тем, кто должны быть реконструированы. Необходимо было найти такую метафору, в которой можно было бы сказать: что же мы будем делать с этим языком, если, с одной стороны, мы им говорим (если помните, есть версия, что он говорит нами), с другой стороны, говорить на нем не можем, он не позволяет обсуждать нам действительно важные, действительно стратегические, личные, семейные, родовые, корпоративные цели, устремления, наши стратегии, и, с одной стороны, мы и есть этот язык, с другой стороны, необходимо его менять.

Собственно, четвертая лекция - это был поиск этой метафоры, метафоры культурной контрреволюции. Опрокидывание того очень сильного, мощного конструкта, который фактически блокировал возможность осознания себя, самоопределения как человека, говорящего по-русски. Как многие здесь присутствующие помнят, я всегда проводил такое тождество между русским и тем, кто говорит и думает по-русски. И понятно, что четвертая лекция во многом для меня была размышлением о том, можно ли говорить на русском, являющимся обратным переводом с других языков, или необходимо найти в себе форму восстановления языка, оживления языка, если хотите, реставрации языка. Вот не могу здесь не заметить, что мы находили здесь серьезные традиции, как мне указывали коллеги, вторым по значимости институтом, который кодифицировался в Российской империи, был русский язык.

Затем была лекция "Субъект или сумма влияний". И самая, на мой взгляд, сложная, стержневая тема этой системы лекций. Субъект или сумма влияний - это был разговор о том, как можно быть в сегодняшнем мире, быть а не казаться. Как можно быть русским, быть по-русски, как можно найти какие-то инструменты, опоры, союзников, даже врагов, на которых можно опереться, которые бы все вместе помогали бы превратиться тому, что мы ищем как свою страну, превратиться в субъект, а не в сумму влияний, и вообще насколько это возможно не только по отношению к нашей стране, но и вообще в современном мире.

Здесь я сделаю маленькое отступление, которое очень важно для сегодняшнего разговора. Я хотел бы поделиться некоторым сомнением - не сомнением, давайте будем считать это комментарием ко всему циклу в целом, хотя цикл еще не закончен. Некоторые люди, сталкиваясь со мной во внелекционном пространстве, на каких-нибудь таких неформальных сборищах, и выпив, к вечеру начинали меня тихонько так толкать локтем и заговорщицки шептать: слушай, ты все-таки мне скажи, я, конечно, понимаю, что все сложно, но ты мне скажи, зачем ты читаешь лекции, в чем их цель. При этом в глазах видна была глубочайшая загадка, с подвохом, с хитринкой. Они чувствовали: что-то здесь вот такое есть. И прямо по их поведению было понятно, что они не ждут, что я им все расскажу, но хоть что-то.

Это такой подход к комментарию, в чем же сомнение. Сомнение, которым я хотел поделиться, это сомнение в эффективности курса, в эффективности этих восьми лекций. Потому что я сталкиваюсь год от года с тем, что они, эти лекции, часто неточно интерпретируются, интерпретируются в логике морализаторства и упрека. И это мешает осваивать те инструменты, которыми я стараюсь делаться со своей аудиторией.

Я хочу сегодня пометить, что еще на первой лекции, на лекции о предназначении я указывал на этот смысл. Эти лекции - это поиск, точнее отчеты, ежегодные отчеты о поиске способности жить более осмысленно, нежели чем это предлагает сегодняшняя система массового рынка. При этом это именно поиск, это не доктринальное изложение, это в большей степени постановка вопросов, чем дача ответов. Потому что, на мой взгляд, для дачи ответов есть очень немного институтов в России, в мире, которые вправе давать эти ответы доктринально, и которые действительно обладают достаточной мощностью и силой, чтобы эти ответы давать.

В последнем вышедшем номере журнала "Со-общение" опубликовано интервью, которое журнал взял со мной, точнее, такая небольшая была лекция в узком кругу, переработанная в интервью, где я настаивал на том, что чему бы человек ни хотел учиться, а обсуждали мы там тему школы и обучения в контексте боевых искусств, вот как бы он ни искал мастера, прежде всего ему надо найти в себе ученика. И в некотором смысле то, что все эти годы ежегодно в декабре я рассказываю, это рассказ о поиске ученика, о поиске ученика в себе, о попытке осмыслить собственное несовершенство и найти те инструменты, которыми это несовершенство можно было бы преодолевать.

Шестая лекция после "Субъект или сумма влияний" называлась "Род, страна, история", где мы начали обсуждать институциональные формы обустройства человека в этом мире. При этом уже более точно и внимательно отслеживая те изменения языка, точнее, тот ремонт, то восстановление языка, которое необходимо для поиска способности быть: что для человека, что для рода, что для семьи, что для России, что, в общем-то, для истории.

И после такого длинного вступления, хоть поздно, но вступление есть, я назову тему сегодняшней лекции. Она сложна, я ее собирал до последних дней, со многими присутствующими, не присутствующими здесь людьми обсуждал ее, поскольку сделать сборку, предытоговую сборку - задача непростая. И тема сегодняшней лекции звучит так: "Человек как инженерное сооружение? - Племя, телесность (корпорация), город".

Провокация вопроса очевидна. Немыслимо, немыслимо для сегодняшнего языка, владеющего нами, обсуждать человека как сооружение, и тем более инженерное. В современном языке принято полагать, что человек является целостной личностью, принято полагать, что такой человек, какой он есть сегодня, был всегда. Принято полагать, что нет никакого вопроса о человеке: посмотри вокруг - вот они, человеки, ходят с двумя ногами, без перьев. А если заводится какой-то разговор о том, что человек может изменяться, развиваться, что существуют какие-то техники развития, что необходимо строить человека, то это сразу же сталкивается с упертым, жестким и грубым дискурсом кодирования, зомбирования, в лучшем случае, программирования.

При этом как-то забывается, что зомбировать можно только мертвых, забывается о том, что язык кодов - это вообще профессиональный язык, который в публичное пространство сложно выносим просто потому, что слово "код" имеет огромное число смыслов в разных профессиональных средах, и в этом смысле в пределе может означать все что угодно в сегодняшнем дискурсе. Что же касается программирования, то я должен сказать сегодня, что пугать программированием достаточно бессмысленно, точно так же, как пугать ежа сами знаете чем, потому что почти все люди, сидящие в этом зале - это давно запрограммированные люди. В зале есть буквально единицы тех, кто не программирован, или даже скажем точнее, распрограммирован. И эти люди - это представители древних традиций, религиозных традиций, испытавших серьезнейшие вызовы и серьезнейшие уязвления в ХХ веке в России. Все остальные программированы, включая меня. И весь вопрос состоит не в том, хорошо или плохо программирование, весь вопрос состоит в том, как способен и способен ли вообще человек перепрограммировать себя. Оставляю сейчас в стороне вопрос о том, не является ли вообще любой человек носителем той или иной программы, оставляю в стороне, потому что эта тема отдельного, серьезного, большого разговора, и я был бы готов в таком разговоре поделиться своими сомнениями на этот счет, и pro et contra.

Мы не можем не заметить, что несколько раз за ХХ век были осуществлены масштабнейшие программные воздействия на Россию, масштабнейшие кодирующие воздействия, и для того чтобы как-то теперь быть с этой тяжелой болезнью, этим вывихом, а я говорил об этом вывихе еще в четвертой лекции, лекции о культурной контрреволюции, необходимо теперь овладеть техниками вправления этих вывихов. Необходимо вправлять культуру, вправлять язык. И потому наше внимание к этой теме, беря шире, к теме человека как инженерного сооружения, если хотите, как архитектурного сооружения, оно может очень по-разному оцениваться, но не может замалчиваться и выводиться за рамки обсуждения, за рамки обсуждения публичного, но сейчас определю это слово точнее, чем просто введя его между делом несколько минут назад, - публичного в том смысле, в котором мы говорим о публике как о тех, кто имеет общее дело. Иначе, точнее, дело, в силу своей публичности становящимся общим делом для всех его участников.

Вот в этой публике, среди тех, кто имеет общее дело и в этом смысле является телом сегодняшней республиканской формы правления, не обсуждать эту тему невозможно. Иначе мы попадем в положение, помните, известная история о том, что ружья кирпичом не чистят, иначе мы попадем в гигантское технологическое отставание, которое уже однажды очень резко проявилось в ходе так называемой "холодной войны", и которое необходимо сегодня, смотрите, не догнать, а, воспользовавшись тем, что у нас есть огромный опыт последних нескольких десятков лет, положить новое направление, и на нем не столько обогнать, сколько опередить мир, или даже, если хотите, задать некоторый новый курс для мира в целом.

У нас есть для этого все возможности, и, на мой взгляд, та кутерьма, катавасия, та кампания постоянного давления на этот дискурс, на этот язык гуманитарных технологий, вот эта атака, которая производится постоянно на протяжении уже где-то, наверно, десяти лет, это антироссийская атака - это одна из главных, ключевых операций против России. И те, кто поддерживают избегание этого дискурса, те, кто поддерживают его опошление, его задвигание на задний план, превращение его в какой-то, знаете, почти дискурс теневой экономики, чего-то теневого - это вольные либо невольные агенты закрепления технологического отставания России. Именно сюда, в эту точку указывает первая синтагма, тема сегодняшней нашей лекции - "Человек как инженерное сооружение".

Возможно, мы соберемся в какой-то момент на лекцию, которая будет посвящена только этой теме, но сегодня я хотел бы ее пометить и двигаться дальше. Правда, для связки я вспомню одну историю, которая приключилась со мной вот в этом месяце или в самом конце ноября, не помню точно, буквально несколько недель назад, когда, обсуждая с достаточно высокопоставленными чиновниками, правда, среднего уровня, но среднего правительственного уровня, обсуждая с ними необходимость такого различительного взгляда на гуманитарно-технологический кластер, необходимость выделения этого кластера и его всяческого развития и поддержания, я столкнулся с очень интересным ходом. Люди, еще за десять минут до этого говорившие со мной о конкурентоспособности России, вдруг заявили мне: нельзя гуманитарные технологии включать в какие-то серьезные документы. Я говорю: почему? Ну, как же, - говорят они, - ведь нет западного аналога. Вот развитие общественных связей - да, можно, потому что public relations development. А гуманитарные технологии нет, нельзя, потому что нет американского аналога, нас не поймут. И в этот момент я даже тогда не удержался и произнес филиппику о том, что невозможно десять минут назад говорить о конкурентоспособности страны, а затем передовую, мирового значения концепцию задвигать в задний ящик до тех пор, пока они там чего-нибудь подобного не выдумают, не выдумают в своем языке, в удобном для них, в том, в котором их системность будет гораздо более мощной и защищенной от других языков. И только потом мы пойдем за ними вслед.

Один из умнейших людей современности, Алексей Михайлович Песков, филолог, историософ, в одной из своих последних книг, может быть, даже в последней, "Русская идея и русская душа", указывал на то, что в русской культуре была и есть такая пронизывающая ее уже несколько столетий тема ревнования Европе. Ревнование от того самого ревнования, которое мы обсуждали на одной из прошлых лекций, как часть, собственно, слова со-ревнование, оно же competition. И как по-английски competition означает по-простому "совместная молитва", competition, так и в русском языке слово "ревнование" было всегда связано с очень высокими пластами человеческого бытия, с религиозными пластами.

Со-ревнование, как мы уже обсуждали раньше, это во всех европейских культурах, в русской, французской, потому что, в общем, это не английское слово, competition, это французское слово competition, всегда было связано с тем, что люди бегут по соседним дорожкам (есть еще одно слово - конкуренция, concurrence, буквально - "совместный забег"), бегут к некоторой общей цели. И вот этот момент наличия противника, он не для того, чтобы ему, не знаю, убить на половине забега и дальше прибежать одному, потому что не очень понятно, зачем тогда бежал, а для того, чтобы он был отражением моей собственной способности конкурировать с самим собой, соревноваться с собой старым за себя нового, иначе говоря, инженерно перерабатывать себя, заполнять свои дефициты, строить новые и новые этапы обучения для найденного в себе ученика.

Сегодня многие говорят о том, что для того, чтобы ответить на вопрос о том, какая будет Россия, нам необходимо ответить на вопрос о миссии России в мире, о том, что Россия делает для всего мира. И, на мой взгляд, с одной стороны, то понимание, которое я только что изложил, а с другой стороны, доктрина гуманитарных технологий как описанная возможность практической реализации этого подхода в совокупности с одной из глав прошлой лекции, с возвращением Европе идеального могли бы быть таким ответом. Но вместо этого мы продолжаем жить в back translation, в обратном переводе, обратном часто буквально, потому что вся гуманитарно-технологическая компетенция так называемой западной цивилизации, или так называемой европейской цивилизации во многом была задана трудами русской школы управления начала века.

Вспомню для простоты Питирима Сорокина, про которого ни у кого здесь не будет сомнений и вопросов, хотя опять же, можно было бы посвятить целую лекцию большую истории того, как Россия оказалась источником искусства управления в мире. Вот единственное, чем, наверно, заполню еще пару минут разговора, - не так давно мне рассказали, и я был поражен, я не знал этого, что, оказывается, например, в музыкальном мировом сообществе просто как дважды два, как само собой разумеющееся, считается, что менеджмент - это русское изобретение. Понятно, в связи с чем. Понятно, что в связи с Дягилевым, понятно, что в связи с менеджером Биттлз, который был русским. Понятно, что музыканты мировые это знают, удивительно то, что для них это как дважды два.

Без того, чтобы мы произвели над собой инженерную операцию, в ходе которой изменили бы свое отношение к себе как к паре второгодников, без того, чтобы мы не догоняли и перегоняли, а нашли в себе мощь и силу указывать миру новые пути, и в этом смысле организовывать сами правила соревнования, без этого очень трудно быть и даже казаться непросто, как нам это подтверждают последние годы.

Но я задержался на инженерном сооружении, и мне необходимо положить ту триаду, которую я сделал второй частью темы - "Племя, телесность, город". Я хотел сделать сегодня очень спокойную, ясную, прозрачную, такую буржуазную лекцию. Я хотел бы, чтобы сегодня мы пусть в ущерб такому сверканию и яркости, блистательности поговорили бы на таком простом, пусть неожиданном, но простом и понятном языке. Спокойно, никого не эпатируя, эпатажа достаточно, никого не раскачивая, не провоцируя, поговорили бы на уровне, знаете, такого простого, даже, если хотите, здравого смысла, хотя многим здесь известно, как я не люблю это словосочетание, особенно в его английской форме, common sense, то есть общий смысл. Но при этом не нужно уклоняться от сложностей, не нужно проваливаться вот в эту логику простых людей, в логику людей массового рынка, масс-маркета. Мы должны поговорить понятно, мы должны поговорить ясно, но при этом помнить, что простота хуже воровства.

Я хотел здесь эту часть лекции начать с деконструкции слова "буржуазия", с того, чтобы вспомнить, что это слово значило или может значить сегодня в рамках этой масштабной инженерной операции по строительству нашей соревновательности или, говоря в обратном переводе, конкурентоспособности. Последнее время слово "буржуазия" связано с чем-то уничижительным, с чем-то пошлым, банальным, с чем-то беспафосным, скучным, ряд эпитетов можно продолжать. Самое лучшее фольклорное произведение о буржуазии в современном русском фольклоре - это, конечно же, история про отрока, про мальчика, который идет по коридору школы, он такой полный, в пиджаке, и курит сигару. Ему навстречу идет директор школы и возмущенно спрашивает: как ты можешь курить в школе? А ну, быстро говори, какой класс? А тот говорит: класс буржуазия. Наверно, это лучший образец фольклора, отражающий ту проблему, которую я намерен сегодня пометить. Пометить как тему для размышлений, может быть, не на один год и, надеюсь, не только для себя.

Мы уже забыли, что в Средние века, когда возникало слово "буржуазия", возникало от слова "бург", город, буржуазией назывались те люди, которые выступали от имени любого мастерства, другого по отношению к мастерству военного вождя и военного искусства. Кто такие были буржуа. То, что это слово происходит от слова "бург", город, нам не сильно помогает, потому что мы можем здесь впасть в заблуждение, решив, что любой житель города был буржуа. Но для того, чтобы понять, что такое буржуазия в то время, когда она только возникала, необходимо понять, что такое город.

На прошлой лекции, если вы помните, я говорил, что сегодняшний современный менеджмент - это такое индустриальное крестьянство, точнее, уже постиндустриальное крестьянство. Чем, какой схемой я пользовался, когда высказывал эту, на первый взгляд, казалось бы, шутку. Хотел ли я кого-то обидеть, имел ли я кого-то в виду конкретно - нет. Просто важно понимать, что город в те времена был ни чем иным, как союзом некоторого количества высоких мастеров, мастеров искусства.

Напомню, в прошлый раз мы обсуждали, что мастер означает "господин", "господин, хозяин". Так вот господ, хозяев над иными типами искусства, нежели, чем искусство военное. Потому что эти мастера, объединяясь в город как корпорацию, пытались составить из себя, со-ставить - сделать совместные ставки в выравнивании своего статуса с военными вождями - с князьями, с баронами. Кстати, среди них были, как мы помним, в целом ряде городов и князья поменьше, мелкие князья, не крупные землевладельцы, и в этом смысле не рода военных вождей, завоевавших свою страну с оружием в руках, а более мелкие, менее влиятельные, которые отказывались признавать себя людьми второго сорта, шли к мастерам других искусств, к другим господам и совместно с ними строили, если хотите, "клуб" для совместного проживания, иначе говоря, город. Объединяясь в единое городское тело, они тем самым уравновешивали себя с war lords, с военными вождями, с крупной аристократией, после чего получали возможность разговаривать с ними на одном языке и в одной весовой категории.

Но обратите внимание: сегодня таких городов нет. Сегодняшние города сохранили в себе формально очень много похожего на те времена, на время, когда они возникали, но содержательно эта корпоративность исчезла. Кстати, целый ряд словарей при переводе этого латинского корня corporatio - corporation, corporacin, corporacio, эти словари указывают на то, что одним из ключевых значений этого слова является именно "городская корпорация", "городское сообщество". Для того, чтобы сделать себя соразмерными социальному телу военных вождей, эти люди объединяли свои мастерства и в какой-то момент оказывались сомасштабными, соразмерными. При этом надо понимать, что когда я говорю об этом "клубе", "клубе" для совместного проживания, я очень точно вижу и различаю в нем два типа жителей - те же два типа, которые хороший архитектор различает в доме со службами. Город - это ведь на самом деле некоторый развернутый дом.

В городе были хозяева города, те, кто приватизировали городские обременения, те, кто возлагали на себя необходимость сложить свои деньги и построить Да, пусть каждый из них не может построить замок, недостаточно капитала, но капитализировав эти свои капиталы совместно, простите за плеоназм, они могут построить замок на всех - огромный город, огромный по сравнению с замком, и, повторю свою метафору, приходящий в ту же весовую категорию, в которой находятся военные вожди - нынешние олигархи. Нынешние олигархи, как мы можем легко увидеть, если сравним ту ситуацию и эту ситуацию, если вспомним контекст прошлой лекции.

Буржуазия - это вовсе не серые лавочники, как принято говорить под той программой, по которой большинство из нас сегодня живут и работают, точнее, работают, не знаю, как живут. Буржуазия в своем рождении, в своем возникновении и в своем предназначении - это высокие мастера, мастера над камнем, мастера над металлом, мастера над деревом, мастера над высокими и целостными искусствами, мастера над архитектурой и даже некоторые мастера над боевыми искусствами. Кстати, в силу своего меньшего веса, чем ключевые, самые крупные, в кавычках на сегодняшнем языке скажем, "олигархические" города того времени в силу всего этого, в силу своей разницы в весовой категории, эти князья, эти мастера боевых искусств оказывались в гораздо большей степени мастерами, потому что им в гораздо большей степени необходимо было ежедневно и ежечасно доказывать свой аристократический статус.

Буржуазия - это почти аристократия, и судьба этого "почти" в наших руках. Стоит произвести редизайн языка, стоит вспомнить об этой предыстории и начать жить так, и вдруг выяснится, что "почти" куда-то исчезло, что буржуазия является другой формой аристократии, республиканской в том смысле, в котором они обладают общим делом. В этом смысле мы можем сказать, что буржуазия - это аристократия общего дела, и республиканский язык, язык общего дела, гораздо ближе к аристократически-монархическому, вспомним аристократические города республики, гораздо ближе к аристократически-монархическому, чем, например, к демократическому дискурсу.

Я оставляю за скобками сегодняшнего обсуждения тезис, который, на мой взгляд, очень важен, но который я не готов сегодня обсуждать ответственно, не готов по временным причинам, мне уже пора идти к завершению, что "общее дело" в другом койне, в другом программном языке, в греческом, гораздо более значимом и важном для русского мира, будет звучать как "литургия". Но оставим это указание на полях, как nota bene, как возможную тему для совсем других разговоров с совсем другими людьми, может быть, не со мной.

Город и корпорация. Слово "корпорация" наиболее точно было бы перевести на русский язык как "телесность", хотя еще лучше было бы найти какой-то неологизм типа "вотелеснение", поскольку corporation - это процессуальное слово. И здесь я помечу последнюю перед восклицательным знаком подтему - тему вопроса о том, что мы говорим, когда мы говорим слово "тело". Говорим ли мы о материалистической физике человека, имеем ли мы в виду, что телесное есть животное в человеке, а у нас есть большие основания так говорить, и не так-то просто отмахнуться от этой интерпретации, или мы говорим о теле второго порядка.

В том смысле, в котором слово "корпорация" у меня стоит в названии темы после слова "племя", мы можем вспомнить, что племя один раз может рассматриваться как нечто живущее в веках, а с другой стороны, словари синонимов дают нам синонимический ряд, в который входит, например, слово "поколение". Племя равно поколению. И в этом, на мой взгляд, очень важная, очень решительно важная тонкость. Мы должны ответить на этот вопрос не академически, не прочитав книжки.

В сегодняшнем мире вообще очень трудно отвечать на вопросы, радикально, кардинально отвечать на вопросы, черпая эти ответы из текстов. Текстов так много, и их количество каждые полгода удваивается, и верификация их настолько уже стала не просто сложна, а невозможна, что, в общем, под любую базовую конструкцию вы можете, как из кубиков, собрать мифологическое основание. Не я на это первый указываю, это обсуждается уже пол ХХ века.

Но факт остается фактом: нам придется отвечать на этот вопрос деятельностно, а не книжно-академически. Нам придется дать себе ответ о том, что такое наше поколение. Не в том смысле, в котором, говоря о поколении, говорим о поколении людей, а в том смысле, в котором, говоря о поколении, мы говорим о поколении идей, о поколении деятельностей, о поколении образа жизни. От многих, почти от всех здесь находящихся в зале, почти от всех зависит тот ответ, который будет зафиксирован историей про нас. И ключевой вопрос, на который нам необходимо ответить, - можем ли мы создать из себя, построить, сконструировать из себя в том смысле, в котором во многом мы есть наш язык, есть наши правила и рамки поведения и деятельности, в том смысле, в котором общество есть связная система, внутри которой можно строить те или иные конфигурации общественных связей и общественной связанности. Сможем ли мы построить из себя такое поколение, которое превратится в одно или несколько племен слэш-корпораций, которые включат в себя каждая по несколько, может быть, многажды несколько исторически существующих родов, слэш-семей, и которые из этих организуемых сложнейших образом корпораций (и город здесь была лишь одна из метафор, хотя, на мой взгляд, и ключевая) смогут учредить то явление мирового масштаба, которое станет субъектом, а не суммой влияний, которое сможет, пройдя через эту масштабную культурную контрреволюцию, ответить на вопрос о своих целях, а своем видении и о своем предназначении.

Спасибо вам большое. Я немного задержался относительно того времени, которое планировал посвятить сегодняшней лекции, но надеюсь, не утомил вас и надеюсь, в чем-то оснастил и помог. Как всегда, заканчиваю свою лекцию каждый раз тем, что надеялся, что принес вам пользу, которую вы сможете использовать в следующем году. С наступающим вас Новым годом, спасибо.



Журнальная версия
Январь 2006 г.
Москва
http://www.soob.ru/

Док. 514821
Перв. публик.: 04.11.06
Последн. ред.: 04.11.08
Число обращений: 115

  • Островский Ефим Викторович

    • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``