Выдерживание науки в `голодном` режиме, почти без государственной поддержки, при сохранении высокого уровня бесплатного образования привело к серьёзному оттоку молодых учёных, к тому, что отечественное образование готовит учёных для зарубежной науки.

Низкие пенсии работников заставляют пожилых учёных держаться за свои, пусть даже очень низкие зарплаты, и это, вместе с оттоком молодежи, приводит к постарению науки и бесперспективности заниматься ею.

Царство рыночных отношений и стремление к быстрой выгоде приводит к сужению спроса на научные инновации и серьёзные научные разработки, требующие инвестиций и времени для своей реализации.

Требование самоокупаемости научных исследований подрывает фундаментальную науку, продукт которой не продаётся.

И, наконец, резкое падение престижа науки, почти полное прекращение научно- популярных изданий и телевизионных программ делает науку и творческую деятельность мало привлекательной в глазах широкой публики, оцениваемой лишь сугубо прагматически, как средство от болезней, или создания телевизоров или мобильных телефонов.

Ясно, что все эти проблемы надо решать и решать как можно быстрее, пока ещё ситуация кажется обратимой. Но решать её надо опираясь на природу науки, на её логику, а не на коммерческие интересы чиновничества и не на стремление к `порядку` и управляемости.

Итак, что можно предложить для сокращения оттока молодёжи и сохранения способных учёных? В последние годы в Университет и аспирантуру научных институтов Москвы и, надо полагать, Санкт-Петербурга и других центральных городов России, поступает всё больше молодёжи из периферических местностей страны – причем эта популяция включает крепкую молодёжь, рвущуюся к знаниям, умеющую работать и ценящую настоящее образование. Эта популяция пополнила редеющие в 90-ые годы ряды аспирантуры. Но что дальше? Ни жилья, ни работы в Москве (и надо полагать в Петербурге) им не положено. Купить или даже снимать жильё в Москве при зарплате научного работника невозможно. Выход один – эмиграция. И эмиграция становится закономерным итогом высшего образования и аспирантуры. Другого выхода для приезжих нет. Эмиграция становится привлекательной и для молодежи, не нуждающейся в жилье или `прописке`. Эмиграция в страну с полноценной, а не распадающейся наукой, либо в бизнес, позволяющий приличную жизнь с семьёй и покупку квартиры. Долгосрочный льготный кредит на покупку квартиры мог бы быть оптимальным выходом и государственной политикой, направленной на удержание научной молодёжи в стране, позволяющей ей жить и работать на родине.

Другая проблема – возвращение уехавших за границу учёных и использование в стране их опыта, полученного в развитых странах с высоким уровнем современной науки. Здесь нужен закон, позволяющий уехавшим учёным иметь официальные группы в отечественных институтах и университетах на правах совместительства, закон, позволяющий участие в конкурсах на гранты, например, в конкурсах Российского фонда фундаментальных исследований. Единственным ограничением таких грантов могло бы быть их использование отечественными группами или лабораториями. Руководители подобных групп могли бы участвовать в выборах в члены Российских Академий. Подобная смешанная структура отечественных учреждений могла бы, не нарушая имеющейся её структуры, повысить уровень её конкурентности и привлечь наших учёных к работе в стране и вовлечению молодёжи в отечественную науку.

Разумеется, такие меры могут быть эффективными только при развитии инфраструктуры науки – дополнение и обновление её приборного и информационного парка, расширение пользования интернетом, расширение базы разведения животных, финансирование зарубежных командировок и т. п. Важно, чтобы любая финансовая поддержка науки шла бы через открытые (и прозрачные) фонды, типа РФФИ, как это было, например, с фондами Международного фонда фундаментальных исследований (МНФ) – фонда Сороса, поддерживающего и исследования и приобретение оборудования и международные взаимодействия учёных – конференции и командировки для совместной работы.

Важно, чтобы финансирование шло не через руки чиновников, а самих учёных, через финансирующие фонды типа РФФИ, с конкурсами и обсуждением, с последующей публикацией.

Следующий, очень важный вопрос – судьба пожилых учёных. Пожилые учёные – это не только люди, всю сознательную жизнь проработавшие в науке, но это люди прошедшие вместе с нашей наукой тяжёлый период выживания, добывавшие отечественные и международные гранты, проводившие в самых трудных условиях научные исследования на высоком международном уровне и делавшие это практически задаром, без уважения общества и государства и встречающие сейчас только одно желание государства – выпихнуть их на низкую пенсию, чтобы не мешали своим авторитетом и здравым смыслом превратить научные институты в доходные офисы и казино.

К счастью, вхождение нашей страны в международное сообщество препятствует увольнению сотрудников по возрасту (п. 3 Трудового кодекса), а законное увольнение по аттестации не найдет поддержки у коллег, понимающих роль старшего поколения в их судьбах, судьбе их институтов и всей нашей науки.

Учёные не могли ничего накопить на старость, они должны выходить на нищенскую пенсию или через силу продолжать работать. Надо резко увеличить их пенсии, или выдавать единовременный пенсионный `грант` при выходе научного работника на пенсию. Об этом писали недавно академики В. Накоряков (`Молодым будет наука`, Новая газета, 24.07. 2006) и В. Фортов (`У нас остались те, кто уехал`, Новая газета, 20.10.2005). Это должно было бы сделать государство, но вряд ли оно может повышать пенсию отдельной категории сотрудников. Аренда земли и помещений, имеющихся в распоряжении научных институтов, могла бы быть использована для этого. Даже проценты на долгосрочную аренду, добавленные в пенсионный фонд института, могли бы служить серьёзным источником добавки к пенсиям сотрудников. Было бы желание, а источники можно найти.

Следующая проблема – стимуляция создания и внедрения инноваций, имеющих коммерческую стоимость. Наш бизнес, как и всякий, по-видимому, бизнес стремится получить быстрый эффект при минимальных вложениях. Но известные пути подобного бизнеса быстро исчерпываются и переходят на эпигонские рельсы незначительных усовершенствований имеющихся методов, приборов и лекарств. Принципиально новые решения, т. е. подлинно научные решения, требуют времени, риска и крупных вложений. Обычный `текущий` бизнес их выталкивает. Это могут делать крупные компании или государство. Но только такой рынок может воспринимать и `быть жадным` к подлинным инновациям, финансировать их и создавать для них эффективную систему коммерческой реализации. Без такого рынка любые призывы к доведению исследований до внедрения останутся мёртвыми и формальными. Они будут приводить только к лжеинновациям и псевдовнедрениям. Научные инновации должны быть востребованы рынком, без этого будет только видимость внедрений и расцвет эпигонства.

Здесь ещё раз надо напомнить о неразрывности фундаментальных и прикладных исследований, о чём говорилось и писалось неоднократно. `Ищите опытов светоносных, а не плодоносных` – сформулировал еще основатель естественных наук Бэкон четыре столетия назад. Из искусственной ориентации на практический выход выйдет лишь эпигонство и обман, в естественный ход науки не следует вмешиваться, ничего путного из этого не выйдет.

Надо задуматься о месте науки и научной работы в системе ценностей нашего общества. Сегодня царствует рынок, и рыночная психология охватывает всё, включая науку. Но дух науки несовместим с духом рынка. Её результаты не продаются, а свободно публикуются. Её рейтинги в субъективном мнении настоящих учёных, а не в формальных `показателях`. Её высшая ценность – в нетривиальности, в не балансивности, в собственном взгляде или подходе учёного; для самого исследователя она в том, чтобы реализовать себя в исследовании действительности, найти то общее, что объединяет внутренний мир человека с миром внешним. Наука даёт человеку такую возможность и в том её уникальность и ценность. В этом принципиальное сходство науки и искусства, в этом и высшая ценность человеческой деятельности. Это находится вне рыночной идеологии и враждебно ей. И это уходит из современной жизни, унося с собой богатство и основную её ценность. Надо ли соглашаться с этим?

И, наконец, – почти биологическое непонимание и противостояние научного работника и чиновника. Для научного работника всё – от деталей до целого, от распорядка дня или года до всей жизни определяется делом, которое он делает. В какие-то дни он работает в лаборатории, начиная с началом опыта и кончая, когда опыт можно прервать, в другие дни он пишет, читает или думает, обрабатывая свой или не свой материал. Он не может предвидеть, когда у него образуется время для отпуска и когда отпуск минимально отразится на работе. Другими словами, его рабочая (и нерабочая) жизнь не может быть введена в формальные рамки, то же относится и к его расходам на оборудование и реактивы. Они не только требуют не того, что он запрашивал в начале работы, но не того и не тогда, когда он требовал раньше. Его результаты, чаще всего, неожиданны. Всё это несовместимо с жёстким планированием во всех отношениях, и учёный стремится избавиться от него, смеётся над ним и относится к нему в высшей степени несерьёзно.

В этом учёный прямо противоположен чиновнику, у которого жизнь введена в рамки порядка, рабочий день с 8.30 до 17.15, обед с 13.00 до 14.00, отпуск запланирован заранее до одного дня, рабочая жизнь подчинена плану, план – закон, приказ сверху – указание к исполнению. Иерархия – основа порядка, порядок – основа жизни и работы.

Всё в научном работнике раздражает чиновника и несовместимо с его шкалой ценностей. Совместить учёного и чиновника невозможно, и уже совсем невозможно подчинить учёного чиновнику, они никогда не поймут друг друга. Оценка учёного чиновником – полный абсурд, а подчинение Академии Министерству – уничтожение Академии или обман министерства?

Журнал `Здравый смысл`, осень 2006 N4 (41), с. 11-12

garriabelev.narod.ru

Док. 514310
Перв. публик.: 11.10.06
Последн. ред.: 01.11.08
Число обращений: 134