Феликс Разумовский: Кто мы? Премьера русского абсурдаНазад
Феликс Разумовский: Кто мы? Премьера русского абсурда
Феликс Разумовский:
1905 - год первой русской революции, год предвестник, год накануне. Было бы очень наивно думать, что главной движущей силой революции 1905-го были революционные партии, как говорили некогда - авангард класса. На наш взгляд, главное, что обнаружила русская революция, - это кризис русского культурного пространства, какофония понятий и устремлений или, одним словом, абсурд. Вот та почва, на которой возникла "великая русская смута". И в этой связи вполне очевидно, что буревестниками, глашатаями будущего выступали не такие партийные деятели, как Чернов, Мартов, Ленин, мало известные в тот момент даже образованному обществу, не говоря уже о народе в целом, а деятели русской культуры. Главные нравственные авторитеты, пророки России того времени, - это не люди из подполья, а Толстой, Чехов, Блок, Горький. В их творчестве и общественной позиции наиболее ярко проявились все глубинные противоречия тогдашней русской культуры, - именно те противоречия, которые были причиной взрыва. В цикле "Премьера русского абсурда" основным событиям и коллизиям 1905 года возвращен их естественный культурный контекст. Панорама русской жизни появится там, где еще недавно была примитивная и безжизненная классовая схема.
Передача 1-я. Русско-японская война и русское общество. Взгляд из столицы Российской империи. Интеллигенция и революция/
"Я знал, - вспоминает первый премьер-министр Чехословакии Карл Крамарж, - одного спокойного, трудолюбивого русского ученого, работавшего в венских государственных архивах. Он не интересовался русской внутренней политикой и занимался только внешней. После поражения на Дальнем Востоке он, уже в звании профессора университета, предпринял издание радикального журнала с программой, включавшей все крайние политические и социальные лозунги, и был избран членом Государственной Думы. Я спросил, что его так изменило до неузнаваемости? "Я все прощал, - ответил он мне, - пока думал, что сильная неограниченная власть служит залогом могущества и чести России. Теперь же, после нашего позора, не остается ничего другого, как бороться с тем, что нас довело до такого падения"" (Крамарж К. Русский кризис. Прага-Париж. 1926. С. 26.). Русско-японская война, явившаяся закономерным следствием социально-экономического развития двух ведущих стран Дальневосточного региона (России и Японии), вступивших в стадию империализма, вызвала у русского общества резко негативный отклик. Либеральная оппозиция (рупор буржуазии - как ее называли в советской историографии) вместо того, чтобы поддерживать колониальную экспансию правительства в предвкушении новых доходов, заняла по отношению к войне пораженческую позицию. По статьям "Освобождения", издаваемого в эмиграции (Штутгарт) Петром Бернгардовичем Струве и бывшего, по сути, рупором русского общества, отчетливо прослеживается то, как либеральная интеллигенция использовала поражения русской армии для борьбы с самодержавием. Мыслящим в русле позитивизма лидерам общественного движения (Милюков, Петрункевич, Кизеветтер) казалось, что преобразование России в страну с конституционной политической системой автоматически приведет к решению всех проблем в русской жизни, что и было заявлено во время приема Государем земской депутации в Петергофе 6 июня 1905 года. "Они верили в волшебную мощь свободы, творящею чудеса. Они верили в возможность превратить в одну ночь мужика в сознательного гражданина свободной России, проникнутого чувством собственного достоинства" (Крамарж К. Русский кризис. Прага-Париж. 1926. С. 34.). Однако имели ли эти надежды под собой хоть какую-то почву? Являлось ли введение конституционной формы правления в России тем лекарством, которое требовалось для врачевания переживавшего, без всякого сомнения, кризис русского мира? И самое важное, был ли это кризис политический или культурный? Вот те ключевые вопросы, без ответа на которые невозможно получить адекватное представление о первой русской революции. Ответу на них и будет посвящена первая программа цикла.
Передача 2-я. "Кровавое воскресенье" . Русская катастрофа в столице русской культуры. Артистический, художественный и политический мир Петербурга.
Расстрел рабочих 9 января 1905 года на Дворцовой площади в Санкт-Петербурге стал поворотным пунктом в истории Российской империи. В этот момент была пройдена точка возврата не только в отношениях имперского правительства и русского общества, но и подорваны традиционные народные представления о царской власти, бывшие одним из важнейших архетипов русской культуры. И тут перед нами встает крайне важный вопрос - как вообще могло случиться такое?! Как нам представляется, если бы разные части русского общества находились в одном семантическом поле, говорили на одном языке, трагедии вообще можно было бы избежать. Дело в том, что рабочие просто не могли поверить в то, что их не допустят к царю. В их системе координат это было немыслимо. Точно так же как для бюрократии сама затея рабочих была немыслима и абсурдна - человек эпохи позитивизма, европеец просто не может действовать подобным образом. Бюрократия, кажется, так и не смогла поверить в реальность затеи рабочих, она не знала, как действовать в этой ситуации и поступила наихудшим образом - вызвала войска. Войска же верили в устав и распоряжения по военному ведомству, строго предписывавшие при приближении толпы на определенное расстояния и после предупреждения открывать огонь, что и было сделано. Это не оправдывает бюрократию и войска, но говорит о том, что не будь утрачен нацией единый язык культуры, события могли бы развиваться совершенно иначе. Именно утрата этого единого языка, единой системы координат и есть главная трагедия, которую продемонстрировали события 9 января. Зинаида Гиппиус напишет: "Там, при дворе, в сущности, ничего не понимают. Там идет какая-то своя жизнь, со своими большими и маленькими горестями, там свои дела и своя среда... Мещанская? Не знаю, во всяком случае, потрясающе некультурная, невежественная А царь? Не покажется ли странным, что я ни слова не говорю о царе? Пора сказать о нем, хотя это очень трудно. Потому трудно, что царя не было. Отсутствие царя при его как бы существовании тоже вещь сама по себе очень страшная. И царица, и слуга ее верная, и "старец" Гришка все-таки были, царя же не было окончательно и бесповоротно. Николай Александрович Романов, человек, - чуть-чуть был: бледная тень, и даже в приятных очертаниях. Его супружески любила данная ему жена. Может быть, дети были к нему привязаны. Но уже марево - обожание стеклоглазой Ани, которая думала, что обожает "царя", бледную же тень человека она вовсе не различала. Да и трудно было различать. Оттого трудно и любить. Оттого с удивляющей легкостью ушли от него почти все, едва было объявлено, что "царя нет". Царя нет, от Николая Романова ушли, как от пустого места" (Гиппиус З. Воспоминания. М., 2001. С. 75-81.). Тут интересно все: и высказанная констатация факта - после 9 января 1905 г. царя не было, и подразумеваемое - в России нужен царь, он должен "быть" (что само по себе поразительно, если учесть из чьих уст мы это слышим), и не сказанное - в ситуации, когда царя не стало, интеллигенция попыталась заполнить этот вакуум, став "коллективным царем", то есть попытавшись сыграть ту роль, которую в русском культурном пространстве раньше играл царь. Однако для того чтобы не просто "сыграть роль", а действительно заполнить вакуум, интеллигенция должна была заговорить на языке русского культурного пространства и, в частности, заговорить на языке (в знаковой системе) понятном народу, например, рабочим, пришедшим 9 января к Зимнему дворцу. Скажем сразу, это ей не удалось - интеллигенция говорила на своем, интеллигентском русском, и Россию она постигала исходя из своей знаковой системы.
Передача 3-я. Революционные партии в России. Волна политического террора. Убийство Московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича и "правительственный террор".
Один из мемуаристов - С.Я. Елпатьевский - созерцал радостное настроение, которым наполнилась Ялта при известии о гибели Плеве: "вот встретились два пожилых солидных господина в котелках, поделились радостью, пожали друг другу руки и поцеловались. Ликовало одесское либеральное общество. К.М. Панкеев - один из богатейших людей Херсонщины, издатель "Южных записок" - обратился к видному здешнему эсеру Н. Осиповичу со словами: "На днях Вы просили у меня денег на всякие там дела. Я сказал - подумаю. Ну а теперь вот скажу: могу дать до тридцати тысяч, но исключительно на центральный террор, и через несколько дней вручил деньги уполномоченному ЦК Н.С. Тютчеву" (Леонов М.И. Террор и русское общество (начало ХХ в.) // Индивидуальный политический террор в России XIX-начало ХХ в. М., 1996. С. 38.). Русское общество с восторгом встретило политический террор. Один из руководителей террористической организации Борис Савинков становится персоной грата в кругу Мережковских, которые помогают ему в работе над романом "Конь бледный", повествующем о террористической деятельности и в том числе об убийстве московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Роман этот становится бестселлером, им зачитывается молодое поколение, грезя о терроре. В России, в которой смертная казнь была отменена еще при императрице Елизавете Петровне, убийство становится не только повседневной практикой политической жизни (как со стороны властей, так и со стороны оппозиции), но и фактом культуры! Как нам представляется, это одно из наиболее ярких свидетельств того кризиса, который переживал русский мир в начале ХХ века, и именно этому явлению посвящена третья программа цикла.
Передача 4-я. "Революция в деревне". Крестьянский бунт и мировоззрение Льва Толстого. Гибель русской усадьбы. Афанасий Фет, Глеб Успенский, Иван Бунин, Антон Чехов.
"В том же 1902 году, - рассказывает Короленко, - мне пришлось побывать в Крыму, и я не упустил случая посетить Толстого, который лежал тогда больной в Гаспре. <> Когда же я перешел к рассказам о "грабижке", то Толстой сказал уже с видимым полным одобрением:
- И молодцы!
Я спросил:
- С какой точки зрения вы считаете это правильным, Лев Николаевич?
- Мужик берется прямо за то, что для него всего важнее. А вы разве думаете иначе?
Я думал иначе и попытался изложить свою точку зрения. Я никогда не был ни террористом, ни непротивленцем. На все явления общественной жизни я привык смотреть не только с точки зрения целей, к которым стремятся те или другие общественные партии, но и с точки зрения тех средств, которые они считают пригодными для их достижения. Очень часто самые благие конечные намерения приводят общество к противоположным результатам, тогда как правильные средства дают порой больше, чем от них первоначально ожидалось. Это точка зрения прямо противоположная максимализму, который считается только с конечными целями. А Толстой рассуждал именно как максималист. Справедливо и нравственно, чтобы земля принадлежала трудящимся. Народ выразил этот взгляд, а какими средствами для Толстого (непротивленца, отрицающего даже физическую защиту!) все равно. У него была вера старых народников: у народа готова идея нормального общественного уклада. Марксисты держались такого же взгляда, только для них носителями этого лучшего будущего являлся городской пролетариат. Лично я давно отрешился от этого двустороннего классового идолопоклонства (Короленко В.Г. Земли! Земли! М., 1991. С. 70-79.). Аграрные беспорядки, начавшиеся задолго до 1905 года, в период "первой русской революции" приобрели неслыханные размеры - были сожжены и разграблены сотни дворянских гнезд. Революция в деревне отчетливо обнажила тот глубокий кризис, который переживал крестьянский мир. Однако, как показывает беспристрастный анализ, лежал он не в экономической плоскости: передача помещичьей земли крестьянам не могла решить проблемы земельного голода (более того, к 1917 году большинство дворянских угодий уже находились в руках крестьян), а в деревне именно в этот момент фиксируется начало экономического роста (периоды голода отходят в небытие, начинается время относительно зажиточного существования). При этом именно в революцию 1905 года крестьянский вопрос становится разменной картой в политической борьбе: за счет передачи помещичьей земли крестьянам их пытаются "перетянуть" и общественные деятели (аграрная программа кадетов) и высшая бюрократия (проект Кутлера). Но как нам представляется земельный вопрос не мог быть решен в политической плоскости, поскольку скорее являлся не вопросом социально-экономическим, но проблемой культурологической. Это очень четко было прочувствовано великими деятелями русской культуры. Именно об этой проблеме говорит Лев Николаевич Толстой в эпилоге "Войны и мира", над этой проблемой бьется Левин (герой, которого писатель наделил, пожалуй, наибольшим количеством автобиографических черт) в романе "Анна Каренина", решению этого вопроса посвящает часть своей жизни Афанасий Фет (см. цикл очерков "Жизнь Степановки или лирическое хозяйство").
Передача 5-я. Московское восстание. "Рабочий вопрос" в России. Город и деревня. Максим Горький и Московский Художественный театр.
Московское вооруженное восстание стало кульминацией первой русской революции, после чего, как отмечают исследователи, революционная волна пошла на спад. Мы привыкли воспринимать жизнь русских рабочих через призму таких великих произведений русской литературы как "Мать" и "На дне" Горького, "Молох" Куприна. Насколько адекватна картина, нарисованная писателями, что из себя представлял "Рабочий вопрос" в России? Сформировалась ли в нашей стране специфически городская культура? Вот тот круг вопросов, без ответа на которые невозможно понять, в чем смысл Московского восстания и почему после его подавления революционная волна пошла на спад.
