В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
Наша библиотека
Книги
Статьи
Учебники

Художественная литература
Русская поэзия
Зарубежная поэзия
Русская проза
Зарубежная проза
Снеговины Назад
Снеговины
<Теперь - десять километров>, - сказал себе Колюшка, прыгнул с гремучей вагонной под ножки и тонким гвоздиком ушел в сугроб по колени.

Обиженный вьюгой дизель как-то ранено вскрикнул и уполз дальше за поворот, показав напоследок заросший снежной пеной круп.

Станция поспешно опустела, словно продмаг, закрывшийся в урочный час. Все, кто приехал, были свои, живущие тут же, за этими индевелыми кустами по обе стороны рельсов. И только Колюшка должен идти в снежную пасть ночи, потому что автобуса от станции к его дому сегодня не было и быть не могло - метель.

- Коля-а! - раздался близкий оклик и из-за плеча вышла Катька, полузабытая, неуютная.

- Ты пешком? - спросила, задыхаясь от сладкого ледяного порыва. - А холодно, Коль... Я думала, автобус...

Их деревня уныло сутулилась где-то за слепым горизонтом. Три часа трудного хода - а там батин говор, материна ладонь на твоих спекшихся вихрах. Жердочки у забора и те ласковы.

Томится душа по этому счастью, отнятому дальней учебой, счастью тихому, пахучему. Полгода назад не знал Колюшка, что запах родительских половиц - это и есть счастье. И Катя, видимо, не знала.

Она была на два года старше, но в город они уехали однораз, этим летом: паренек с неполным средним - в училище слесарей, девчонка с отличным дипломом - в институт.

Зануда она, правильная. Учительская дочь - совсем не то, что надо. Одевалась. И сейчас одета: юбка, сапожки - куда ж ты, дура, в такую снеговину...

Шли молча, говорить метель не давала. Колюшка шагами резал мокрый холод, усердно сопел. Ветер в ответ бил сбоку, будто кулаком. Час выдержишь - потом шатать начнет.

Через час Катя жидко простонала:

- А что, попутной не будет?

Колкие сахарные барханы курили, взметывались и мелко пылили за воротник.

Считалось, что Колюшка Катьку не любил. Он соглашался. Больно красивая и взрослая. Без нее ринул бы напрямик, сквозь молочное вздутое поле. Потому что скользкие коленки уже примерзли к околодевшим штанинам.

Вьюга росла, словно несчастье. Колея, теплая ленточка к дому, выстудилась в тропку. Да и та на глазах никла, укрывалась белым забытьем. Скоро исчезла - осталась только мгла, лезущая в рот, за пазуху, в сердце.

И тут вдруг Катя упала. Рухнула, как доминошка, лицом вперед, всем вытянутым тельцем утонула в сыпучем крошеве.

Колюшка подпрыгнул к ней, бессильно ухватил за рукав - она плакала. Ее исколотая холодом куртка коробилась, слюдяная ткань воровски скользила из рук, и Колюшка целую минуту поднимал попутчицу.

Она стояла, тихо подвывая вьюге. Парень сразу понял, что дальше девчонка не ходок. Злость изжогой катнулась в душе - и уступила место тонкой сосульке страха. Они были посередине пути, но девица тряслась, корчилась, будто блажная на распятье, и в беспамятстве садилась назад в сугроб.

Худой и низкорослый Колюшка силами не блещет, тащить такую на себе нечего и думать. Он ткнул ее в податливый загривок, чтоб включила хотя бы слух, и сказал:

- Свертаем в поле. Там за ним - Шкатов.

Хутор Шкатов имел четыре дома, все давно брошенные. Лезли по полю минут двадцать, тверди не было, ноги уходили - и щиколотки стерлись до крови о наждачный снег, прочно вбившийся в ботинки.

Хутор встретил их глубоким надувом у косогора. Путники ступили с поля в эту пуховую обмань, ухнули по пояс. Опираться было не на что, зыбкий снег сосал и втягивал. Тщедушный Колька свирепо пробивал рука ми, ногами, затылком канаву в сугробе и наконец выкатился из него прямо под крыльцо крайней избы. Катька молча выползла следом.

Старые вербы-уроды радостно визжали на ветру. Изба - одичавшая человечья отрада - мстительно ухмылялась пустыми дверными косяками.

Вторая дверь, в комнату, оказалась на месте, удивленно скрипнула-икнула, и ребята вошли в темный зев, когда-то бывший жильем.

Ледяная обувка костянисто стучала по полу. От печки застарело тянуло золой, как бесполезным воспоминанием.

Колюшка почувствовал, что здесь хоть и тихо, но еще холодней, чем на улице.

Катя ничего не почувствовала. Она протяжно взмыкивала, закрыв глаза и прислонившись к стенке с рваными обоями. В комнате ни стульчика, ни холстинки - ничего не было, как в пустой башке.

- Сейчас натопим, потерпи... - повторял парень, в мгновенном испуге хлопая по карманам: не обронил ли в поле зажигалку?

Она мокрым расплавленным обмылком легла в ладонь, но жечь было решительно нечего. Сгнившие обоины, облегченно упавшие со стены от первого же рывка, да толстая источенная жучком жердь - вот и всё, что нашел Колюшка.

Он мучился больше часа. Обои не горели. Настуженная печка хмуро выплевывала дым в избу.

Катя полулежала в углу на своей мокрой сумчонке, безмолвная, с волосами, облепившими шею, будто у утопленницы.

Размолотив доску о косяк, паренек развел-таки слабый костерок. Он едва лизал округлое нутро печки, но все же лизал. Надолго его хватить не могло, поэтому Колюшка вырвал у злобно воющей вербы трехметровую ветку-клык, разломал и затолкал в печку: либо сейчас погаснет всё, либо просохнет и разгорится.

Ветка шипела и из всех своих нутряных калибров стреляла морозом, сбивая пламя. Колюшка в отчаянии суетился и не сразу расслышал, как девчонка сзади сказала:

- Коля, у меня тут... лед.

Она обеими руками держалась за низ живота. Ее всегда доверчивые, чуть раскосые кроличьи глаза смотрели по-новому, взросло и обреченно.

- Лед? - поспешно подошел к ней Колюшка. - Какой лед?

- Такой... ребеночек.

Ветер в трубе взвизгнул от смеха.

Колюшка стоял молча, без понятия. Катя откинулась к стене, все так же держа сизые пальчики на окоченевшем животе.

Из щелей в полу по-мышиному посвистывал сквозняк. Колюшка подхватил тонкую, сразу переломившуюся в поясе девушку, подтащил к приступке, оттуда силой втолкнул на печку - и влез следом.

Обтертые до выпуклости кирпичи были пронзительно холодны, не могли они согреться от одной калечной доски, притом так быстро. Колюшка стянул с себя вы вернувшийся чулком свитер, подоткнул под Катю. Ее бил озноб - и его затрясло.

- Лед! - кричала девчонка в беспамятье. - Мы погибнем! И ты, и я! И он...

- Ну, всыпет тебе мать, - бормотал Колюшка, освобождая ее от задубевшей одежды, с которой до сих пор не стаял снег, въевшийся белыми репьями.

Воздушные колготки примерзли к ногам и отдирались чуть не с кожей. Рубашка, маечка - все было мокрым, жестяным. Но холоднее всего у Катьки был живот.

Колюшка растирал его шарфом, однако тот лишь царапал тело. Тогда паренек приник лицом и стал судорожно дышать на омертвевшую впадинку, на жалкий девичий лобочек, тоже ледяной и несчастный.

Неуверенные красные блики шепнули со стены: печка едва горит, ветки так и не смогли вспыхнуть. Словно внезапный укус, пришла ноющая мысль, что и вправду к утру оба застынут до смерти в этой коробке холода.

Он представил, как их потом найдут вот таких - его одетого, а Катю полуобнаженной, - и станут говорить о чем-то плохом, застыдят их родителей. Мальчишка хотел прикрыть неподвижную девушку, однако под рукой ничего не было. Он подумал слезть глянуть на огонь, но огонь ему представился весь инистый и еще холодней, чем эти истертые в краях кирпичи...

И Колюшка забылся.

Он очнулся от влажной истомы, мягко душившей его, - и сразу понял, что верба все-таки взялась огнем, истлела, переплавила свою морозную ругань в молчаливый жар, и тот всполз наконец сюда, на горбатую лежанку, сочно расплылся по кирпичам.

Одежда уже провялилась, обернулась в парной кокон. Колюшка выпростался, слепо пошарил рукой. Катя не спала, оконный свет серебряной булавочкой блестел в глазах.

- Согрелась? - спросил парень, чуть досадуя, что она видела его спящим.

- Да, - теплым шепотом ответила она. - Но больно что-то. Ты знаешь... Ты не говори никому, что у меня... Ну...

- Так вот пошел и сказал, - дрябло отмахнулся он, помолчал, неожиданно добавил: - Ты же помнишь, я тебя как-то весь вечер в <ручейке> выбирал, пока твой Сережка мне подзатыльник не отвесил... Кстати, а где он сейчас?

Она ткнулась Колюшке в плечо.

Луна медовым зраком смотрела в окошко. Ребята сняли всю верхнюю одежду и положили под себя. Наутро она была сухой, домашней.

Родить Катя не смогла. Когда пыталась второй раз, Колюшка сбежал из армии. Служил на юге, где никогда нет снега.

Шкатов хутор запахали.

Юрий Оноприенко





http://sp.voskres.ru/

Док. 511653
Перв. публик.: 25.10.00
Последн. ред.: 25.10.08
Число обращений: 304


Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``