В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
Наша библиотека
Книги
Статьи
Учебники

Художественная литература
Русская поэзия
Зарубежная поэзия
Русская проза
Зарубежная проза
Леонид Бородин: Флюктуация Назад
Леонид Бородин: Флюктуация
Рассказ

Случилось это давно. В начале шестидесятых. Заболела подружка моего друга. Головкой заболела. Песенка была такая: <Не забыть мне русую головку никогда. Но боюсь, не шутит ли плутовка? Что тогда?> То ли Козин исполнял, то ли Лещенко. Не помню. Так вот: и <русая головка> и <плутовка> - как раз про неё, про подружку моего друга. Добрая, хорошенькая, весёлая - она всем нам нравилась, но друг был влюблён. И вдруг - возьми она да заболей. Головкой. Там вроде бы и болеть нечему. Или мы чего-то не знали... Но это не по делу...

У всего моего поколения головы были крепкие, потому, наверное, родители девахи, а с ними и мой друг долго скрывали это дело... Приболела, в больнице... Ну, мало ли что... Друг ходил туда, носил мандарины. Я пару раз навязывался, друг чего-то мялся, я не настаивал. Но когда месяц прошёл, и друг мой слетел со стипендии и пошёл подрабатывать в кочегарку, я встревожился всерьёз. Друг отнекивался, глаза отводил, будто стеснялся, потом признался - в психушке лежит, были головные боли, а ночами что-то мерещилось - кричала и плакала. Я, конечно, был поражён, потому что думал - такие штуки только от шибко большого ума случаются.

Пошли мы с другом в эту самую <психушку>. До того мне психов видеть не случалось, если не считать деревенских дурачков, которые от рождения <с приветом> - почти в каждой большой деревне по одному такому есть. Как правило, безобидные и опекаемые всеми, от людей до собак.

Пришли. Заборчик так себе. Будка. В будке мордастик красноносый. Спросил, к кому. Проверил по списку. Есть такая. В маленькой прихожей, обмазанной дикой зеленью по периметру, за пустым столом с телефоном ещё один мужичок. В белом халате. Прямо скажем, нехилый. Ничего не спрашивал и не проверял. Буркнул равнодушно: <Встречалка налево, деревянная дверь>. Дверь действительно оказалась деревянной в том смысле, что сколочена из плохо обструганной <пятёрки> в два слоя и даже ничем не обита. <Встречалка> - большая комната, почти зала, абсолютно пустая, и только вдоль стен и окон - стулья и разномастные допотопные диванчики. В одном углу в огромном горшке - фикус до потолка, в другом - лимонное дерево, ствол толщиной в руку. В разных концах по два-три человека, голова к голове. Стриженая голова - псих, нестриженые - родственники. Друг меня предупредил, что все психи здесь тихие. Друг не говорил <психи>, говорил - больные. Я тоже старался этого слова не употреблять, но нет-нет да срывалось... Друг тогда хмурился обиженно.

Наташка появилась из двери, что в другом конце <встречалки>, в сопровождении хмыря лет двадцати пяти, тоже психа, потому что стриженый... Но на него я тогда не смотрел. Я смотрел на Наташку. Бог ты мой! Исхудалое бледное личико, синие глазёнки потускнели, даже будто росточком стала поменьше. Только было засияла, увидев своего... Но меня увидела и застеснялась, бедненькая, платочек беленький на лобик потащила...

И что за подлая манера - обстригать людей! Ведь не из-за волос же у неё в голове непорядок образовался. Так-то мне уж её жалко стало, что кинулся бы и расцеловал по-братски. А она за друга моего спряталась и чуть ли не со слезами выговор ему - зачем привёл, зачем рассказал?.. Я строгое лицо изобразил, сказал лаконично:

- Наташка! Порядок! Не дури! Мы тебя все любим. И я теперь тоже приходить буду!

- Господи! - простонала она, - я такая страшная! Стыдно же.

- Чего мелешь! - возмутился я. - Да тебя если и трактором переехать, всё равно красивой останешься!

Неуклюжий юмор мой не сработал, слёзки на глазах выступили, уткнулась другу в плечо, а он, будто забыв про меня, повёл Наташку в свободный угол, там усадил на стул и спортивной спиной своей словно загородил её от меня и от всего мира. Я потоптался дураком посередине <встречалки> и направился к тому хмырю, что привёл Наташку. Он сидел под фикусом, пальцами обеих рук выглаживал зелёные листы и будто только этим и был занят.

- Привет! - сказал я, усаживаясь рядом.

Псих ко мне не повернулся. Но сказал тихо и уверенно:

- За Наточку не волнуйтесь. У ней всё будет хорошо. <Ишь ты! - подумал я. - Наточка! Псих психом, а соображает. Поди, еще влюбился...>

Но тут он обернулся ко мне, и я невольно поёжился. Форменный псих! Огромные карие глазищи его будто в глубину черепа провалены, ноздри в напряге, как у лошади, при улыбке оскал почти черепной, а губ будто вообще нет - две полоски нездорового цвета... Пальцы на руках длиннущие и словно вообще без суставов, и он ими всё время пошевеливает, как щупальцами. <Сущий упырь!> - подумал я, соображая, как потактичнее отвалить, потому что взгляд его никак невозможно выносить, а отводить глаза от чьего-то взгляда - то не в моей привычке.

- Не бойся меня, - сказал и опять слегка оскалился.

- Не боюсь, - ответил я и плечами пожал соответственно, но ни голос, ни жест мне не понравились. Тогда своё <не боюсь> я подкрепил тем, что развалился на стуле небрежно, выстукивая носком ботинка ритм. Псих тут же уставился на мой дрыгающийся ботинок, будто я ему <морзянку> отстукиваю. Когда, похоже, убедился, что никакая это не <морзянка>, расслабился. Кивнул в сторону Наташи.

- У ней всё ладно. Со временем из неё хорошая человечья жена получится.

- Понятно, - небрежно пробурчал я. - А бывают, значит, и нечеловечьи жены?

- Нет. Жёны только у людей, - ответил псих спокойно. - Ты знаешь, что такое парсек?

- Парсек? - переспросил я. - Ну да, это что-то из астрономии.

- Парсек - это сокращение от параллакса и секунды. Парсек. Ты какой цвет любишь?

До сих пор он сидел ко мне в полупрофиль. Теперь же повернулся и уставился своими подчерепными зрачками, причём не в глаза, как по нормальному, а на мои губы, будто бы был глухонемой и читал по губам.

- Какой цвет? Да мало ли какой. Когда как... Зелёный, синий...

- А можешь представить смешение зелёного и фиолетового? И не на плоскости, а в толщину на тысячи километров?

Я только плечами пожал.

- По астрономии тройку имел?

- Почему? Четвёрку.

- Это одно и то же, - криво усмехнулся псих безгубым ртом. - Тебя как зовут?

- Меня-то? Алексей. Лёха, короче...

- Да, - серьёзно согласился псих, - Лёха - это короче. Человечьи слова часто бессмысленно длинны. Меня по-человечьи зовут Григорий. Зачем, спрашивается, столько лишних звуков. Представь, сколько времени впустую тратят люди, произнося лишние звуки. В принципе, можно просчитать формулу... Человек противен своим несовершенством... Нынче по-земному какой месяц?

- Апрель...

- Апрель, ну да... Ты хоть Большую Медведицу представляешь?... Ну, где она в небе?

- Так, более-менее...

Псих склонился ко мне, локтями упёрся в свои колени, правое колено прижал к моему:

- Апрель! Большая Медведица почти в зените. Если по её <хвосту> прямо - там оранжевый Арктур, хотя он вовсе и не оранжевый... А если ещё дальше - созвездие Девы, а между ними знаешь что?

Псих закачался из стороны в сторону, глаза закрыл, густые чёрные ресницы будто куда-то совсем вовнутрь загнулись.

- Там, братец ты мой, и есть то самое... Оно и по-человечьи называется красиво - созвездие Волосы Вероники! Хотя в действительности никаких созвездий не существует. Ерунда всё это. Человеческий глаз - примитив. Воспринимает только плоскость и линейность на плоскости. Но ведь не зря так придумали - Волосы Вероники! Понимаешь, одно только, что чуть-чуть роднит человека с космосом - интуиция. Все астрономические познания ничего не стоят в сравнении с интуицией. Интуиция - это и есть прямое соприкосновение с космосом. Ну, как если бы одноклеточное какое-нибудь, инфузория или, как там, прикоснулось к твоему пальцу и почувствовало в нём пульс жизни. Ведь для инфузории мы просто объекты, возможно, даже невидимые... Но мы-то, понимаешь, мы-то по отношению к космосу в миллионы раз ничтожнее, чем инфузория к нам. Вот! Да! Вот в чём вся наша безнадёжность... Только задумайся, и с тоски помереть можно... Страшное такое слово есть в человечьем языке - никогда! Раньше, знаешь, как оно звучало? Нивкойгода, то есть - ни в какие годы! Ужас... ужас, как задумаешься...

Псих перестал раскачиваться, отстранился от меня и замер с закрытыми глазами. Потом он вздрогнул и сказал:

- Друзья твои... зовут... иди...

Я глянул - друг махал рукой.

- Слушай, мы ещё поговорим?

- Как хочешь.

- Я приду. Фамилия твоя как? А то не пустят...

- Григорий Скороходов я. Такое вот нелепое обозначение человеческого существа. Стыдно даже.

- Почему... нормально. Я приду. Подумал чуть и повторил твёрдо:

- Приду точно. Принести чего-нибудь?

Псих открыл, наконец, глаза, полыхнул коричневым дуплетом из черепа, сказал тихо:

- Если можно, цветов... Разных... Только ведь не придёшь...

- Поживем - поглядим... - буркнул я, уже пожалев о своём обещании. Я подошёл к друзьям, оттащил стул, чтоб сесть напротив. Деваха спросила обеспокоенно:

- Лёха, ты Гришу не обидел?

- С чего ради...

- Над ним все смеются, а он хороший. У него девушка ушла в день свадьбы. И никто ему не сказал, куда. Просто исчезла, и всё.

- На космосе задвинулся, да? - спросил я и пожалел тут же. Девчушка губки надула, глянула сердито.

- И ничего он не задвинулся. Он знает. Тебе и не понять...

Мы ещё посидели минут пять, поболтали о том о сём. После они долго обнимались на прощанье, а я торчал у выходной двери. Друг из психушки шёл повеселевший. Дело шло на поправку, и он вовсю размечтался, как они летом уедут к его деду леснику куда-то аж на Саяны, где медведи и кабаны каждым вечером на плёс на водопой приходят и можно их фотографировать за двадцать шагов, где хариус ловится, только успевай дёргай, и где всяких трав полезных для здоровья видимо-невидимо. Меня в эту поездку он не приглашал. Я завидовал. Но не про Саяны. Я его состоянию завидовал. Своей влюблённостью он чем-то походил на того самого психа, на космосе <поехавшего>...

И который потом всё время не то чтобы не выходил у меня из головы, но я постоянно вспоминал о нём, эти воспоминания начали утомлять и даже злить. И однажды - недели две прошло с посещения психушки - ни с того, ни с сего я вдруг сорвался с последней лекции, выскреб из карманов всю имевшуюся мелочовку, немного набралось, трамваем доехал до автовокзала, единственного места в нашем городишке, где круглый год можно купить цветы, долго торговался с бабулей, и повезло, в этот день, кроме меня, видимо, никому цветы нужны не были, бабуля уступила, и я оказался обладателем одной жёлтой розы и двух красных, но разных оттенков. Ещё бабуля дала газетку и помогла упаковать цветы. На оставшиеся копы взял в ларьке четыреста грамм конфет <Дружба>, логично рассудив, что если мужик любит цветы, то любит и конфеты. Лично для меня, выросшего в сибирской деревне, городские цветы - полный ноль, мертвятина.

На проходной всё тот же мордастик, шевельнув бордовым носом, спросил строже прошлого:

- Ты ему хто, родственник?

- Дальний, - отрезал я и пошёл, не услышав разрешения. В прихожей другой мордастик, подозрительно покосившись на газетный свёрток, взял телефон, набрал номер двумя цифрами, пробурчал в трубку:

- Слушай, тут к Скороходову пришли...

Минут десять топтался я, как дурак, в комнатухе с вымазанными зеленью стенами. Наконец, появилась белохалатная тётя величиной с Поддубного - и где они таких отыскивают? Голос же, вопреки комплекции, оказался у неё приятный, будто не из неё шёл или напрокат взятый...

- Вы родственник? - спросила с сомнением в голосе, и я не стал врать.

- Если честно, нет. Приходил с другом, познакомился, показалось, что к нему никто не ходит, вот и решил...

- Это хорошо, - заволновалась тётя, - это очень хорошо. Глянула на газетный свёрток в моих руках.

- Вы ему что-то принесли?

- Цветы. Просил. Ещё конфет немного: Стипешка-то когда была... Сколько наскрёб, на столько и купил.

Тётя-Поддубный оказалась очень даже доброй, потому что я видел - ей хочется проверить, что у меня в свертке, и, может, даже положено проверять, но она стесняется выказать мне недоверие. Я развернул газету.

- Розы... - закивала головой, - шипы, - покачала головой, - не покололся бы... Ну, да ничего. Присмотрим. У меня только просьба к вам... Вдруг вы больше и не придёте... Не обещайте ему ничего, что сделать не сможете, хорошо?

Тронутый добротой её голоса, я решился спросить:

- А он, вообще-то, шибко того... ну, по фазе, я имею в виду?

- Да как вам сказать, - отвечала грустно, - мы бы его давно выписали, в том смысле, что безвредный, да только некуда его выписывать, он как бы не живёт, а только присутствует... Родственники у него есть, но он им, похоже, не нужен. А здесь мы все его любим, как можем, заботимся. И спасибо вам, что пришли. Пойдёмте, я его приведу.

Моим приходом псих удивлён не был. Посетителей в этот раз оказалось ещё меньше, и нам достался один из двух диванчиков у торцовой стены, где мы и присели.

- Как там наша Наташка? - спросил я, чтоб хоть как-то завязать разговор, потому что псих ошалел от цветов, держал их в обеих руках и пялился, будто первый раз в жизни видел.

- Её скоро выпишут, - отвечал псих, так и не глянув в мою сторону, - ей повезло, она легко отделалась.

- От чего отделалась? - спросил я и тут же пожалел, догадываясь, что сейчас зацеплюсь за <фазу>, по которой этот парень <сдвинулся>.

По-прежнему не глядя на меня, пальцами тормоша лепестки красной розы, отвечал нехотя:

- В действительности ты ведь не хочешь знать этого, правда?

- Почему? А, может, хочу,- нарывался я.

Псих протянул мне розы.

- Смотри, эта жёлтая, а это красная, да? Вот, но ведь никакого цвета не существует, а всего лишь разная длина волн... И стены, этой вот стены, её тоже не существует, потому что это сгусток энергии, и при определённых условиях она может высвободиться и уничтожить нас с тобой, ну, как распад урана. Обычный камень ведь, да? И всё, что нас окружает, и мы сами... А мы - это вообще... Знаешь, что мы такое? Мы случайный, побочный продукт процесса совершенства космоса. Флюктуация. А наш мир, сущая крохотулька в объёме космоса - заповедник, экспериментальный участок... Как ни велик космос, он не может игнорировать факт нашего возникновения, потому что мы - уроды...

Он положил цветы на колени, протянул ко мне руки с растопыренными пальцами, вертел ладонями.

- Плоть наша, это же гадость, слизь какая-то... И кровь и внутренности всякие... А так называемые физиологические процессы, а процесс размножения... Это ж омерзительно... Но при том, будто заблудившись, занеслась в нас крохотная искорка мирового разума. Ничтожная искорка, радиус её действия исключительно в границах причинности человечьего существования. Человек думает, что постигает мир вообще. Смешно даже! А он всего лишь постигает границы своей безопасности, почему живёт, почему умирает, что способствует жизни, а что смерти. И больше он ничего постигнуть не может. Ты хоть знаешь, как мы нашу плоть называем? Нет? Ты на кого учишься?

- На историческом я...

- С тобой всё ясно. Так вот, мы называем свою плоть протоплазмой. Прото - первый, высший... Смехотура! Только самые лучшие врачи догадываются, что смехотура. И некоторые физики, когда лбом упираются в стену непознаваемого, они тоже кое о чём догадываются, но трусят и помалкивают в тряпочку. А какая самая туфтовая наука, знаешь? Астрономия! Потому что претендует на выход за пределы нашей причинности. Чушь! Нету... Подожди, я тебе уже надоел? Раздражаешься, да? По-честному.:.

Я запротестовал, и протест был искренним. Я готов был слушать его сколько угодно, хотя возражения накапливались. Ещё мне хотелось курить. Машинально достал из кармана куртки пачку папирос <Огонёк>.

- Подожди, - сказал псих, - я попрошу Дашеньку, она разрешит нам погулять во дворике. Нас нынче туда не пускают... Как ты со временем?

- Ну, в общем-то свободен...

- Подожди.

Он аккуратно положил розы рядом со мной на диванчике, из кулька, который я ему тоже сунул, достал конфету, развернул бумажку, сунул конфету в рот, бумажку распрямил, разгладил, сложил конвертиком, сунул в карман халата.

- Сейчас, - сказал и ушёл. А мне вдруг захотелось смыться, но знал, что не сделаю этого, и ждал.

Или, думал, он вовсе не псих, или суперпсих, потому что на мозги капает грамотно, ничего не скажешь. Но интересно другое - невеста от него ушла, переживал, это понятно. Но как переживание на мозги перекинулось?.. Я ведь раньше как думал... Ну, о всяких психах... <Я - Гитлер! Зиг хайль! Зиг хайль!> Или: <Я - собачка! Гав-гав!> То есть полная бредятина. Но тут-то, с этим... Всё грамотно, логично, даже интересно!

К моему удивлению, Дашенькой оказалась та самая тётя-Поддубный, что разговаривала со мной.

- Ладно, погуляйте, - сказала она, - только если главврач появится, я вас сразу назад.

Двор, где психи дышат воздухом, находился в ремонте. Точнее, ремонтировался забор, соединяющий-замыкающий крылья П-образного здания психушки. Двор где-то сорок на двадцать. На сплошном асфальте несколько полудохлых берёз. Скамейки, выкрашенные той же дикой зеленью, что прихожая, где сидит мордастик с телефоном. Апрельское солнце грело не шибко. И псих появился в телогрейке и каких-то кургузых брюках с верёвкой по поясу вместо ремня.

- Иногда мне разрешают погулять здесь ночью, - сказал он, - Это замечательно! Небо... Мы об астрономии говорили... Так вот, по этой науке до созвездия Волосы Вероники двести пятьдесят световых лет. Около восьмидесяти парсеков. Один парсек - это примерно тридцать миллионов километров. Можешь представить? Если туда лететь по-человечьи... Ну, об этом даже смешно говорить... И всякие там эйнштейновские относительности - это суждения таракана о природе человеческой натуры. Время! Это вообще знаешь что? Способ существования активной протоплазмы. И ничего больше! Там, в космосе, времени не существует. Там всё происходит одновременно. Вот она, наша ограниченность, отвергая время, я всё равно вынужден употреблять это слово. Одновременно, то есть в одно время... И никак! Ещё можно сказать - мгновенно, но это тоже неточно и неправильно... Нет слов! Потому что объём человеческого познания навечно ограничен собственным видом. Тупик!

Я отошёл к забору, затоптал там окурок. Надо же, думал, всего-навсего от него сбежала девчонка, а он из-за этого всё человечество записал в недоумки! Если б, положим, он на этой почве возненавидел всех баб или отдельно блондинок или брюнеток... но нет ведь! Меньше космоса ему не подавай! Чудно не то, что он говорит, а то, что с ним произошло. Как это может так случиться? Жаль, поздно переигрывать, а то пошёл бы учиться на психиатра! Но притом слушать-то интересно. Ведь образованный; Значит, чем образованней, тем круче сдвиг по фазе...

- Слушай, - сказал я, возвращаясь, - если честно, я созрел для возражений. Ты как относишься к возражениям?

- Хорошо отношусь, - отвечал псих, - врачи наши, например, никогда не возражают. У них метод такой - соглашаться, понять логику анормального мышления, а потом этой же логикой пытаться воздействовать... Гегель, кстати, в <Философии субъективного духа> описывает случай. Один сумасшедший утверждал, что нечаянно проглотил тройку лошадей, они у него в животе безобразничают и мучают его. Врач притворился, что верит, проводил всякие анализы на полном серьёзе, потом развёл руками, говорит - невероятно, но факт, они там, все три и с упряжкой. Несколько месяцев врач манежил пациента, говорил, что думает, да пока ничего придумать не может. И однажды сказал: <Ничего не гарантирую, но попробуем>. Перед этим сумасшедшего перевезли в дом, где окно выходило на арочный проезд. Дал пациенту рвотное, и когда он блевал в окно, из-под арки выкатилась тройка и умчалась. Выздоровел. Не исключаю, что эту историю рассказал Гегелю какой-нибудь психиатр-враль. Но в принципе такое возможно. А иногда, наоборот, срабатывает логический парадокс. У Гегеля опять же описан... Человек говорит, что ему подменили голову. И когда меняли, он взял её в руки и поцеловал на прощанье. Ему тут же вопрос - а чем он её поцеловал, пяткой что ли? Шок и выздоровление.

Я даже рот раскрыл от изумления, слушая всё это. Мысль была - а не дурит ли он тут всех и меня в том числе?! Но зачем? Разве здесь жизнь? В бетонном мешке...

- Извини, ты хотел возразить.

- Я, кажется, уже и не хотел.

- Да я насчет того, что вот все мы чурки с глазами... Так? А спутник-то запустили в этот твой космос, и летает, как задумано...

Он остановился, развернулся, уставился своими впадинами куда-то мне в переносицу.

- Ты это серьёзно? А на какую высоту, знаешь? Да и не в высоте дело. Вся наша так называемая солнечная система - это система нашего жизнеобеспечения, она и есть заповедник, блоха на теле мамонта... Да нет, сравнение неправильное, потому что не с чем сравнить. Даже не знаю, что и сказать...

Псих был явно во мне разочарован, оттого выглядел огорчённым, расстроенным, а я встревожился. Кто знает, какие у него стадии сдвига.

- Не обижайся, - сказал, - я в астрономии не Копенгаген...

Но он вдруг оживился, руками у меня перед носом замахал.

- Вот тебе один пример по поводу науки астрономии. Считается, что вселенная бесконечна. Но ты в любом учебнике прочитаешь, что центр вселенной находится на расстоянии тридцати тысяч световых лет от Солнца, в созвездии Стрельца. Но это же смешно! У бесконечности центр может быть в любой произвольно выбранной точке! Как на поверхности шара - где у неё центр? Да где угодно? Чушь!

Догадавшись, что на меня его сообщение не произвело должного впечатления, нахмурился, глаза вообще уползли в глубину черепа.

- Я хотел сказать, - продолжал он, как бы ещё по инерции, - что не существует науки о космосе. Есть наука о том, как космос видится человеку, и не более того. Ты уже устал от меня, да? Прости, пожалуйста, но я ни с кем ещё так не говорил и думал, что никогда говорить не захочется. И вдруг разошёлся... Сам удивляюсь... Так ты устал? Честно...

Честно так честно... Апрельское солнце меж тем уже косо скатывалось за фабричные пригороды. Под брезентухой на мне был свитер, я, однако же, ёжился... В наших местах апрель полувесенний месяц, бывало, и снегопадом <радовал>. Псих прохлады не замечал... Про себя я по-прежнему называл его психом, я даже будто специально называл его психом, чтобы не позволить самому себе какое-нибудь другое мнение о нём.

- Понимаешь, - говорил я, - тебя послушать, так ты знаешь про всё это дело больше всех учёных, ну, прямо будто ты там побывал. А учёные, между прочим, жизнь положили... Коперники всякие, да и мало кто ещё...

Тут он взял меня за локоть, потянул, чтоб я остановился. Мы как раз вдоль недостроенного забора топали.

- Но я действительно там был, - сказал он тихо, только взгляд на меня кинул и отвернулся.

Мне сразу стало легче. Ну, слава Богу, наконец-то псих прокололся по полной программе. Теперь с ним проще.

- Если не секрет, - спросил деликатно, - конкретно в каком месте?

- А ты можешь мне сказать, - отвечал он так же тихо, - где находится капля, упавшая в океан? Не сможешь. Потому что капля, упавшая в океан, стала океаном, то есть стала везде. И я, если говорю, что был там, ну, не протоплазмой же своей я там присутствовал. Можно, я сначала?.. Ты будешь

слушать?

- Валяй! - буркнул небрежно, по выражению его лица понял, что моя интонация ему не понравилась, что сделал ему больно, но так надо, потому что, в конце концов, я нормальный; а он нет, я живу, а он бредит. Мне самому важно было осознавать эту разность... Иначе можно запросто запутаться...

- Ну, хорошо, - он колебался, я подсёк его энтузиазм, - представь; что космос - единый разум, и он постоянно в свершениях. Во время одного из свершений произошла флюктуация, отклонение. Ничтожная капелька разума вырвалась и обособилась в протоплазму. И это мы - человечество. Уже, кажется, говорил, что космос, как ни велик, не может не реагировать на флюктуацию. То есть что? Он идет на контакт. Чаще всего результат контакта положительный. Все мировые религии,- это результат контактов. И многие так называемые великие открытия, видимо, тоже. Но слишком неравны, как бы это сказать, весовые категории, что ли. Так случаются жертвы... Сказка есть... <Аленький цветок>... Так там, когда доброе-чудище открылось своим видом, что с девахой? В обморок упала. Не от страха, заметь, чудище-то доброе было. Разумишко человечье не справилось с информацией и отключилось. А могло бы и повредиться... Это как если бы приборчик, рассчитанный на двести двадцать, подключить на триста восемьдесят... Вот! И все мы здесь - жертвы контактов. Только разная степень. Каждый что-то видел или чувствовал, но не понял, не справился и повредился. Так что мы действительно сошедшие с ума. Но здесь не все. Многие приспосабливаются, притворяются нормальными. Я бы тоже мог. Но мне там, среди людей, скучно. Неинтересно. А здесь все свои, я им нужен...

- Подожди, - перебил я его, - а наша Наташка, она что, тоже?

- Я же говорил, разная степень. Очень, очень условно три вида... Контактёры... Это кого забирают туда... Ну, как бы для исследования, что ли... Глупо звучит, понимаю. Но возможности языка даже от нашего жалкого разума - одна тысячная, не больше. Вот я как раз контактёр. Искорку мирового разума, что у меня в голове, забрали туда... Моя протоплазма оставалась здесь. В растительном виде. Это могло длиться день, час, минуту, секунду,- неважно. Там! Там времени нет. И то, что я там видел... Не глазами, конечно... Это никак не рассказать... и это, кстати, мучительно... Но, как ни странно, цвет... Единственное, что помнится по-человечьи... Не знаю, что они хотели сказать тем, что дали возможность запомнить цвета...

Он остановился около одной из кривых берёз, что торчали из асфальта во дворике, спиной облокотился и казался тоже весь кривым, как берёза, но в глазищах такая заразная тоска, хоть не смотри!

- Лё-ша... а! - простонал он. - Какие цвета я видел! Что-то я должен был понять. Через цвета. И что-то понял! Да! Но только пытаюсь об этом говорить, как оно ускользает... То, что понял. Значит, не для говорения оно... А только для меня. Почему? И, понимаешь, там я действительно был везде... Потому что узнаю. Куда ночью ни гляну в небо, узнаю, хотя то, что мы отсюда видим, обман зрения. Вот в этом самом, как мы по-человечьи называем, в созвездии Вероники - сине-зелёно-фиолетовая густота... вся в постоянном движении и перемещении... Нет, говорить бесполезно: Говорю, а кажется, будто только квакаю или чирикаю. Ты даже не представляешь, как мы ничтожны!

Нахмурился, словно освобождаясь от наваждения, глянул на меня сердито, даже зло, и потопал торопливо наискось двора. Остановился, постоял, вернулся ко мне.

- Извини. Нельзя мне говорить обо всём этом... Ты про Наташу спрашивал. Значит, как я понимаю, кроме контактёров, таких; как я, бывают ещё, ну, скажем, рецепторы. Это кому космос даёт какую-то конкретную информацию. Надо понимать, на пользу всеобщей протоплазме, ну, то есть человечеству. Допускаю, что благодаря этой информации мы ещё не уничтожили друг друга и планету. Но кто-то не справляется с полученным знанием, и это категория самых безнадёжных из нас. А ещё есть случайные свидетели контакта. То, что они видели, так или иначе потрясло их разум. В памяти у них, как правило, ничего. Память их ни за что не цепляется, и потому они легко излечимы. Наташа вот... Никто никогда не узнает, что она видела или слышала. А, может, только почувствовала. В таких случаях обычно ищут какую-нибудь чисто житейскую, причину, воздействуют в этом направлении, как бы отвлекая внимание от причины реальной, и в общем достигают успеха. Сейчас с ней уже всё в порядке, Врачи этого не знают и не отпускают, просто подстраховываясь. Врачи вообще - самые последние из людей, кто мог бы понять подлинную причину наших так называемых болезней. Меня знаешь, как лечат? Была у меня в жизни одна, ну, скажем, печальная история. Докопались. Теперь выплясывают вокруг неё. А я что? Я делаю вид, что излечиваюсь. Они со мной играют, я с ними. Они из добрых побуждений. Я тоже. И мне, и им интересно. Кстати, не вздумай говорить с Наташей на эту тему!

Не заметили, как начало темнеть и похолодало. Меня уже колотун разваливал на части, а псих - про себя я всё ещё называл его так, хотя душа уже протестовала, - ему хоть бы что, будто неземной. Подошёл ко мне, зашептал:

- Знаешь, я что подозреваю? Что дурное заражение от контакта с космосом бывает не только у людей. Пассивная протоплазма, с ней тоже это случается. Лежал тут у нас один наркоман. Ну, это придурки такие, дурь всякую жрут или курят. А что жрут да курят? Мак, коноплю... Я с ним разговаривал, и что ты думаешь? Он от космических видений балдеет, потом без них и жить не хочет, неинтересно, совсем как мне.

И тут, когда он оказался глаза в глаза, увидел я, что его глаза полны слез. Слезы на щеки не выливались, потому что глубоко, но глазные впадины были заполнены и в подсветке ближайшего окна, где уже был включён свет, казались вставленными линзами. Что меня больше пробрало, жалость или жуть, не помню, скорее всего, и то и другое.

- Понимаешь, Лёша, - шептал псих, - я хочу туда, так хочу, что иногда совсем невмоготу, хоть вены вскрывай или в петлю лезь. Я, конечно, этого не сделаю... Нет. Но, знаешь, почему?

Он поднял глаза к небу, где уже проступили первые звёзды, потянулся пальцем, указывая на что-то там в серой бездонности.

- Вон Большая Медведица уже видна, скоро появится Арктур... Вот в чём дело, Лёша... Обещано мне было... Не помню как... Не голосом же... Но обещано... Точно... Что меня ещё возьмут туда... Не насовсем, конечно. Но обязательно возьмут. И я вот живу и жду, жду... Потому что... Быть там - это такое счастье... Такое...

Тут он будто опомнился, нахмурился, и тотчас же слезы обратно в глаза ушли.

- Пойдём, однако. Поздно уже и холодно.

И решительно потопал к двери. Но у самой двери остановился, придержал меня за рукав куртки.

- Нет, я всё же попрошу тебя. Приказывал себе не просить, а всё равно попрошу. Знаю, что не сделаешь, потому что не веришь, но хуже никому не будет.

Я попытался заверить, что всё сделаю, что попросит, но он прервал меня.

- Неважно. Тут такая штука. Сделал я один тайничок, куда бы они мне какой-нибудь знак положили, что лично обо мне помнят. Чушь! Понимаю, что чушь. Говорю - они и сам же смеюсь. Потому что они - это мировой разум, космос, а не какие-нибудь нелепые пришельцы, о которых тупые фантасты пишут. Видишь, всё понимаю, но выше своего глупого разума прыгнуть не могу. Вот и говорю - они, и знака от них жду. Мне так легче ждать. Понимаешь?

И тут он подробно описал мне место, где будто бы у него тайник для космической связи. Этот его последний бред я слушал уже, как говорится, в пол уха. Устал. Точно знал, что больше сюда не приду. Но в тайник обещал заглянуть, чего, разумеется, делать не собирался. И потому, что не верил... Да и переться куда-то за город, считать телеграфные столбы вдоль речки, шариться по столбам - я-то, слава Богу, нормальный!

Весеннюю сессию мы с другом <свалили> нормально, он снова выскочил на стипешку и в конце июня пригласил меня пойти вместе за Наташкой. Её выписывали по полному выздоровлению. И волосы у неё уже подросли до причёски <под мальчишку>. Я согласился было, но, опомнившись, сказал себе - стоп! Встречаться с моим другом-психом желания не было Я после той встречи неделю чокнутым себя чувствовал, к месту и не к месту на небо пялился. Пришлось длинную историю сочинить, чтобы друг не обиделся, но от психушки отбоярился.

Друг умчался на встречу с Наташкиными родителями. А я вдруг заёрзал. Какая-то странная маета вошла в меня и гоняла по коридору общежития из конца в конец...

Как я оказался за городом, не помню. Местность точно совпала с описанием психа. Речка. Вдоль самого берега линия телеграфных столбов. Напротив отмели - тройной столб, то есть с боковыми подпорками. Пригнулся, общупал руками и... Ну, ей Богу, самому можно по фазе сдвинуться! В столбе на уровне метра от земли аккуратно выпилено или выдолблено гнездо сантиметров на восемь в глубину и прикрыто деревяшкой. Деревяшку откинул, сунул руку... В руке камень. Формы неправильного треугольника. И одного взгляда достаточно - камень необычный. На солнце зелёный или даже перламутровый, а спиной к солнцу - фиолетовый с зелёными прожилками, которые от малейшего движения руки перемещаются-переливаются, совсем исчезают и появляются снова. К тому же камень лёгкий, почти как пенопласт. Меня трясло, как перед экзаменом по психологии, которую я за науку не считал и потому еле-еле вытянул на четвёрку. С этим делом надо было разобраться немедленно. Потому что главное - фиолетовый цвет, о нём, о фиолете на тыщи километров, рассказывал псих...

Был у меня в городе один знакомый парень-геолог, вместе <дружинили> по улицам, тогда это в обязаловку входило. Однажды в какой-то праздник, после того, как стаскали всю пьянь с подшефной улицы, заглянули к нему в общежитие геопартии и слегка <погудели> до утра. Туда я и помчался. Сперва на своих двоих, потом автобусом, потом трамваем, и повезло, застал. Назавтра он уже отправлялся на Саяны за какими-то сланцами.

Я был уверен... Или я так хотел... Что он глянет на камешек, хлопнет меня по плечу и скажет что-нибудь, после чего я этот камешек через плечо... Но он, чёрт бы его побрал, и так и этак крутил камень в руках, бровями двигал, головой качал...

- По виду обычный лазурит, - сказал, - но вес-то... и плотность... Что из силикатов, это точно... Что метасоматического происхождения - точно... Но не лазурит... Знаешь, давай так, заберу, потом разберёмся. Любопытный, я тебе скажу, камешек.

- Нет, - ответил я, забрасывая камень в карман куртки, - вернешься, тогда поговорим.

На том и расстались.

В трамвае, когда ехал к своему общежитию, был как в трансе. Ни о чём не думал, в башке тяжесть, в ногах усталость, спать хотелось - в глазах напряга. И только входя в общежитие, снова сунул руку в карман куртки.

Камня не было. Вспомнил, какой-то хмырь всё притирался ко мне в трамвае. Карманники в те времена сущим бичом были. Стоял в дверях, меня обходили и толкали. А я всё шарил и шарил в пустом кармане. Но, разрази меня гром, не помню, чтобы был я слишком расстроен. Сказал: <Ну и...> Пошёл в свою комнату и до самого вечера проспал. Вечером пришёл друг. Уже навеселе.

Принёс водяры и закуски. Пили за Наташку, за стипешку, за спутник и вообще за жизнь. Друг сказал, между прочим, что псих, с которым я общался, сбежал неделю назад, и что никто его искать не будет, потому что тихий.

- Его за... а... брали по новой, - пролепетал я заплетающимся языком.

- За... а... что? - спросил друг, усиленно фокусируя мою физиономию в расползающихся по сторонам зрачках.

- Не за... а... что, а ку... у... да, - отвечал я, таинственно подмигивая.

- Ку.. у... да? - требовал друг.

- Туда! - сказал я, ткнув пальцем в потолок. Друг сосредоточенно хмурился. Сказал строго:

- Всё по за... а... кону!

- А то! - подтвердил я, заваливаясь между столом и другом.

http://sp.voskres.ru/

Док. 511644
Перв. публик.: 25.10.00
Последн. ред.: 07.06.12
Число обращений: 337

  • Бородин Леонид Иванович

  • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``