ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Тая дошла только до середины тропинки, ещё раз махнула рукой на чаёвников, постояла и повернула назад. А Дажнёв, всё замедленнее подходя к ним, стал вдруг оправлять на себе рубашку, простукивать карманы. Промакнул платком лоб:
- Здравствуйте, товарищи. - Он пожал руки Семёнову, Анюшкину и отцу Владимиру. Священник поморщился, но ничего, стерпел. Семёнов протянул гостю полную до краёв кружку тёплого чаю. Дажнёв, присел, выпил не отрываясь, потом выдохнул:
- Филин умер!
Все, кроме отца Владимира, вытянули шеи и привстали. Священник, продолжая сидеть, быстро перекрестился
- Да, умер. В бане... Сердце не выдержало... Пришёл под утро весь мокрый: ночью в грозу попал. Решил один в парилке погреться. И стал там задыхаться. Астма. Кричал страшно. Страшно: А у нас только аптечка. Пока экстрасенса подняли - всё, он уже посинел, похрипел и затих. Да какой?! Не затих! Так скрючило судорогой - едва распрямили.
Дажнёв оглянулся вокруг мутноватым от собственной картины взглядом, потянулся кружкой:
- Налей ещё! Семёнов, поговорить надо. Посекретничать. - И Дажнёв опять крупно вздрогнул. - А как у него, у Филина, брови-то выросли. Сразу же, как умер. Длинные! Вразлёт... Семёнов, пойдём?
А Семёнов вдруг упёрся. Сел на подвёрнутые ноги, распрямился, выпятив свой буддийский животик. Глаза сощурились:
- Здесь нет чужих. Я всё равно от них тайны держать не буду.
Дажнёв был не в том состоянии, чтобы сопротивляться, настаивать. Такой обычно здоровый и ухоженный, сейчас он сидел бледный, съёжившийся, по вискам струился пот, руки мелко тряслись. И тут Глеб поймал его возраст - спина! - мощная, сильная ещё спина не гнулась. Значит, ему никак не меньше шестидесяти. А лицо-то очень моложавое. Дажнёв растёрся платком, обхватил себя ладонями за плечи, и, смотря поверх всех, стал сильно раскачиваться:
- Понимаешь, дело не в том, что кто-то умер. А умер именно Филин. Он у меня весь лагерь держал. Понимаешь? Нет? Лагерь - это же полной сброд. Протоплазма. Я и деньги на этот эксперимент получил конкретно под Филина. Он всё держал. А так-то там одни кошки и собаки. Они друг друга прямо над покойником задирать начали... Теперь и подавно сожрут. Это всё психи, психи! Им ни кнут, ни пряник не указ. Только Филин. Внутренней силой. Своей энергией. А теперь - всё... Всё пропало. Это же катастрофа... Ты понимаешь? С меня голову снимут. С меня.
- Так что ты от меня хочешь? Чтобы я в твой лагерь бойцов ввёл? И по палаткам разогнал?
- Это бесполезно. Нет, нужен сильный энергетик. Чтобы подавить. И чтобы успеть всех мирно по домам рассеять. Семёнов! Нужен человек - сильный человек! Поле, поле держать некому! Оно уже наработано: пару дней бы продержаться, чтобы партиями на вокзал отправлять. Без смешения. Я в Москву сообщать не хочу: там сразу всю нашу работу перечеркнут. Столько завистников... Семёнов, лагерь - ужас! Бред! Ивановцы, оказывается, давно себе пещеру присмотрели. Теперь там окапываются. Собираются конец света встречать. Под землёй! У них кто-то каким-то утром от самого Порфирия откровение получил о скором начале ядерной войны. Третьей мировой... А тут как раз по радио об Югославии объявили... Вот они и сдурели, м: чудаки...
- Так что ты от меня хочешь?
- Я же русским языком говорю: энергетик нужен! Экстрасенс! Гипнотизёр! Возьмись сам, а? Нет, так дай другого. Дай! Пока я тут тебе ситуацию докладываю, там уже, наверно, чёрт знает что творится! Кто возьмётся?
- Ты же был сам лидером? Хозяином? Что <нет!>? Ладно. Вот тебе отец Владимир. Что? Он же у тебя был? На открытии? Вот и сейчас пусть отслужит какую-нибудь службу. Об утишении страстей.
И чего Дажнёв так взорвался? Он с размаху бросил чашку и пошёл от них к дому. Видимо с той стороны, на улице, его ждала машина...
Глеб тихонько мелко заливисто засмеялся, задохнулся шёпотом: <Филин-то отпустил: отпустил, тварь:> Отец Владимир покачал головой, но неожиданно тоже хихикнул. разрядкаа передавалось по цепочке - улыбка скользнула и по поджатым губам Семёнова. Только Анюшкин был предельно трагичен.
Дажнёв почти вошёл в дом, но повернулся, побежал обратно. Они ждали.
- Семёнов, ладно, давай! Давай! Своих каратистов. У тебя из местных много?
Семёнов удивился:
- Ну, есть старшекласники. А взрослые - из службы санатория...
- Давай всех узкоглазых. Пусть они нашу охрану отлупят. Понял?! Нет? Внешний враг сплачивает. Понял? Опять нет? Я там скажу, что нападают алтайские националисты! И мои мирно разъедутся. Под внешним давлением.
И тут Семёнов провёл короткий прямой:
- Сколько платишь?
Дажнёв поперхнулся:
- Как: <сколько>?
- Пять штук.
- Ты?! Ты?.. <Сколько>?.. - Прокол был страшный: при трёх живых свидетелях он нанимал <бандитов> против <соратников>...
- Дело-то, слышь, щепетильное.
Дажнёв сдавленно, до потной красноты и вздутых на шее толстых вен - вот-вот инсульт хватит - зашипел:
- Я тебя, Семёнов, ненавижу... Я вас тут всех ненавижу... Всех! Вы меня слышали? Я буду давить вас всегда, при всех возможностях. Всех! Всегда! Я вам устою, устрою, сволочи!
Шипел, но не уходил. Согнувшись в поясе, он только вращал рубиновыми на сизом лице глазами и зажимал ладонями солнечное сплетение. Ага, только ещё одного трупа им не хватало! Нельзя же человека настолько унижать - если уж скандалить, так уж скандалить взаимно, до всеобщей разрядки.
- Ты кого пугаешь? Меня, что ли? - Начал Семёнов.
- Неизменные вы, большевики.- Подхватил отец Владимир. - Привыкли врать и грабить. Теперь на бедных алкоголиках наживаетесь: <Система Шичко! Ах, система Шичко! Трезвый образ жизни!> А все мужики заново запивают. Уж девяносто девять процентов - точно. И вы это знаете лучше всех! Но, продолжаете. Вам бы только деньги драть с больных людей. С несчастных жён и детей.
- Мне больше всего их оправдание нравится: <Главное, что они на нас не обижаются!> Запредельный цинизм! - Это уже Глеб пристроился.
Дажнёв уже не хрипел - визжал. Тоненько так визжал... Анюшкин мог бы быть счастлив - о, если бы Юля это видела! Её <Юпитер> проскочил момент, когда ещё можно было просто броситься в драку, и теперь с <быком> началась истерика панической беспомощности, та, что не копилась с утра, когда над трупом Филина начал распад его лагерь. Семёнов рывком вскочил с колен и шагнул к кое-как распрямившемуся Дажнёву. Левой рукой быстро обнял за плечо и нажал средним пальцем под ключицу, а правой захватил кисть и сильно защемил кончик его мизинца. Дажнёв, вскрикнув, несильно дёрнулся и обмяк. <Что я такого сделал? За что меня так? За что?> - <Ты дыши, дыши. Глубже. И - выдыхай>. Семёнов заботливо и крепко, как отец хныкаюшего засыпанием сынишку, придерживал его от падения, следя за сужающимися зрачками.
Семёнов аккуратно усадил Дажнёва. Опять протянул кружку. Тот отмахнулся:
- Ну, что вы от меня хотите? Что? Отпустите меня... Не будет у нас поп выступать. Не-бу-дет! Ни за что... Если уж новые коммунисты и возьмут себе идеологической основой какую-нибудь христианскую моральную установку, то это будет протестантская традиция! Именно протестантская - с её настоящей привязанностью к земной жизни. Без облачков и туманов... А вообще у нас всё педагогика решит. Кто сумеет бандитов перекодировать в работяг, тот и победит. Кодировка на трудолюбие - вот будущее нашего общества. А не какие-то там молебны... Отпустите меня.
Он поднялся, и словно слепой, покачиваясь, побрёл мимо дома к улице.
- Теперь не вернётся.
- Постучать надо. Или это грех? - Семёнов самодовольно сощурился.
- Для меня грех. А ты сам про себя знаешь. - Отец Владимир, разминаясь, выпятил грудь, покрутил плечами:
- И чего этот твой Дажнёв так разнервничался?
- А то ты не знал, кто такой Филин?
- Ну, почему же не знал? Он координатор у гностиков. Очень значительная фигура. И не только для России. Меня сюда только прислали служить, а он тут, как тут: <Я, мол, помогу храм построить. Денег дам>. И сразу вроде как током шибануло - спасибо, думаю, отцы родные, на добром слове. Уж как-нибудь! Медленно, но сами.
- Зря ты так. - Анюшкин всё ещё не отошёл от обрушевшейся информации и пережитых эмоций, ёжился и подрагивал головой, словно сам перенёс приступ истерики. - Теперь бы те деньги ему помогли. Хоть чуток на том свете оправдаться.
- Тогда о смерти и речи не было. Тогда на меня торг вёлся: А твой Дажнё-то нынче всерьёз испугался: этот его лагерь должен был определить силовые заряды партий <патриоческой направленности>. Дать показатели их магнитичности для <электората> и управляемости лидеров. По этим результатам в них и деньги стали бы вливать. На выборах. Каждому фюреру точно по рецепту доктора Филина. Как в аптеке. Это ж тебе не социологический опрос настроения человечков, зависящий день от погоды, температуры жены и тёщи, а душевная постоянная. Выборы не должны быть рулеткой! Лохотрон - не игра, а система.
Глеб прибалдел:
- Вот так да! И экономия какая! Для инвесторов. А то всегда голову ломал: зачем один и тот же банк и Лебедю, и Селезнёву одинаково помогает! Это же невыгодно, если вслепую! Вложениям нужен прогноз, а ещё лучше - организованная схема. Так если у кого весь штат-то из трёх калек, но зато ему внутренне созвучных выборщиков миллионами предсказать можно, тогда ему деньги на рекламу только дай - и они сторицей окупятся. А у другого, может, и партия с ячейками по всем хуторам, и активисты видные, а вкладываться бесполезно - сколько есть, столько и останется!
- Вот, ежё одного пробило. Ты-то хоть не будешь, слышь, на меня с кулаками бросаться? - Семёнов ушёл в глухую защиту.
- Нет. Брату пожалуюсь.
Все, оглянувшись на дом, не очень весело посмеялись. А отец Владимир продолжал:
- Деньги, деньги, деньги! Это же просто эквивалент энергии, сил. Есть деньги - можешь срочно слетать в Москву, нанять доктора, задать работу мастеру. На Земле ими много можно, ну, при условии, что они тебе служат, а не ты им. Только вот с Богом отношения не выстроишь. Ни десятиной, ни большим. Там совсем другая плата. Сколько тельцов ни закалывай, сколько тука ни сжигай - от неприятностей не откупишься. На этом многие мои приятели ломаются: они пожертвовали, а я - молись! Я-то молюсь. Без сомнений. За брус, за цемент, уголок. И не знаю, как иной раз сказать <покайтесь>? Ну, как? Он же дал тебе денег на известь? Дал! Тогда почему его партнёры <кинули>? Мало, что ли, дал? Или не тому <батюшке>?.. Вот, бедняга, и потеет. Язычество - это нераскаянность. Ладно. Что я вас томлю?
Он покосился на Семёнова, на Глеба. Вроде и не перебивают, но и не слушают. Анюшкин только молодец. После осознания глубины падения низверженного титана Дажнёва, он, пусть как самый маленький, но всё же член их пантеона, тоже процвёл в ароматы победы. И теперь тоже желал только самых возвышенных, самых достойных их, олимпийцев, тем для беседы:
- А вот, отче, ты мне освети один вопрос: о первой заповеди блаженства.
- <Блаженны нищие духом>?
- Да! именно. Смотри: <нищие> - это значит <не ищущие>. Не ищущие чего? Богатства? Нет, не так примитивно. Здоровья? Чести? Жизни в принципе? Последнее ближе. Ведь настоящий нищий не просит подаяния, ну, не выпрашивает. Если ему не подают добровольно, он должен умереть. Умереть и всё. Но не требовать. Так?
- Ну, в общем... так.
- Тогда в этом есть некая параллель с <восточниками>: там тоже - если на земле <ничего не хочу>, то за это блаженство. Ну, пусть не Царство, пусть нирвана?
- Ты меня опять на конфликт с Семёновым толкаешь? Зачем тебе это?
- Так как?
- Как, как?.. А так: есть только по настоящему два полюсарных сознания: христианство, точнее - православие, и атеизм, безбожие. Остальные мировоззрения - спектр. С безбожниками порядок: они и не требуют базы для своей идеологии. Полный нигилизм. Случайность и безответственность. А все остальные должны иметь хоть какую-то изначальную общую площадку, нравственную причину существования этого мира. И тут загвоздка. Как раз в этой, отмеченной тобой ступеньке. Вторая заповедь, третья, четвёртая - те гораздо легче воспринимаются иными конфессиями. А эту вот самую первую они все спешат пропустить. И ты, Анюшкин, совершенно не прав в том, что первой заповеди блаженства есть аналог в восточной религиозной традиции.
- А как же <увэй> у китайцев? <Ничего неделание>?
- А так! У них если ты сам в этом мире только <случай>, так не мешай своими желаниями другим случаям. Понял? Это база для анархии.
- По-твоему, Нагорная проповедь тоже может быть увязана с политикой?..
- Стоп! Я признаюсь, а ты на меня архиерею донос накатаешь.
- Зачем?
- А характер у тебя такой - людей сталкивать. Я, отцы родные, вообще считаю, что в нашем православии - всё. И поэтому выйти за него невозможно. Это вселенская религия. Все ереси и секты как раз от обособления частей: <Вемъ, яко семя Авраамле есте: но ищите Мене убити, яко слово Моё не вмещается в вы>. Обидится некий человечек на Бога за то, что его душонка не вмещает всего учения, вырвет кусочек и упрётся в гордости: <Уж это-то я точно знаю!> Знает-не-знает, глядь, а вовсю уже проповедует.
<Йо-хо-хо-хо-хо-хо-о!!>
Вдоль реки возвращалась ватага ребятни. Они украсились юбочками из папоротника, повтыкали в волосы гусиные и иные перья, и, грозно потрясая над головами дротиками из дудника, с индейским улюлюканьем неслись к столу.
- Предлагаю сдаться, - за всех испугался отец Владимир, - и отступить в дом.
Они отступили, оставив всё на разграбление и поедание налетевшей банде дикарей. Тем более, что отцу Владимиру пора собираться домой в райцентр. И он забирал Глеба, чтобы назавтра отвезти в Бийск: Котов нашёл его новосибирских грабителей.
http://sp.voskres.ru/
viperson.ru
Док. 511631
Перв. публик.: 25.10.07
Последн. ред.: 07.06.12
Число обращений: 106
Виктор Лихоносов: Книга московского Улисса
|
