ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Туча отошла не полностью, она задержалась за вершину, и через полчаса вскарабкивания он вновь вошёл в неё недра. Вообще-то, ему представлялось, что внутри тучи немного иначе, волшебнее. А оказалось просто-напросто смутно и холодно. И всё под руками и ногами было мокрым и скользким, так что иногда приходилось ползти на четвереньках. Мокрой была и сковывающая тело одежда - насквозь, до последней нитки. Но он всё-таки как-то шёл, иногда полз в тёмном тумане, взбираясь выше и выше. И даже находил в этой запутанной мгле возможно правильные решения, с наименьшими затратами обходя встречающиеся оголённые сыпучие скалы. А ещё было подозрительно тихо: ни малейшего ветерка, ни шуршания. Тишина. Глеб случайно смахнул с головы прилипшую паутину: его волосы стояли дыбом! - туча была пресыщена электрическим напряжением. При всём своём <натурально-прикладном> складе ума и соответственном образовании, Глеб всегда боялся молнии. Её именно фатальности - а чем ещё, кроме судьбы, объяснить столь различные, столь противоположные формы её поведения. Вот тогда: один раз громыхнуло, и на рыбалке единственной! молнией убило соседа по подъезду. А когда ударило двоюродного брата матери, то только раздело, изорвав на нём всё в клочки, но ничем самому не повредив... Молния, одним словом... Щас вот как стуканёт!.. Нет, не может быть, не должно - для этого должна быть достаточная разность потенциалов... Вон, в городе зимними ночами облачное небо <пыхает> от края и до края. Но то равномерный разряд, без громких глупостей... А как оно здесь? Внутри тучи?
На вершине вдруг навалился ветер и разом сдул мрак и туман заспину. А небо-то уже совсем вечернее! Вот и ещё один день заканчивался. Сколько он уже здесь? На Алтае-то? Неделю? А как уже ловко по горам бегает, можно с девушками попробовать потренироваться... А лепота-то какая! Охо-хо! Отсюда, сверху, было хорошо видно, как сзади и спереди по лесистым долинам быстро ползли навстречу друг другу две тучи. Там, где им предстояло сойтись, было пока тихо. И странно светло. Светло загадочным, мягко-жёлтым предгрозовым светом, какой, разливаясь абсолютно ровно, не даёт теней, делая мир плоским, как живописная театральная декорация. Ага. Для драмы... И именно туда-то Глебу и предстояло спуститься...
Прыгая от сосны к сосне и, чтобы не покатиться по скользкой траве, уцепившись за очередной шершаво-липкий, легко отшелушивающийся рыжий стволик, Глеб замер на секунду, уточняя дальнейший маршрут своего слалома. И услышал позади чужой бег. Присел. Шуршание и потрескивание приближалось: кто-то очень боялся отстать в этом мутно-сизом электрическом тумане. Ну! Кто там? Метрах в двадцати слева вниз пролетела смутная фигура. Юрка или Филин?.. Или те четверо из <уазиков>?.. Глеб подождал. Больше никого, вроде, не было. Рискнуть? И он опять стал спускаться, немного теперь уклоняясь вправо. Тихо-тихо, мелкими перебежечками достиг дна долины. Прислушался. Здесь было совсем темно. И почти безветренно. Нужно было бы пройти по этому дну до той У-образной развилки со скалой и осинкой. Но где-то там его мог или искать, или поджидать некто в тумане. Поэтому Глеб не поленился немного подняться на противоположный склон. Так-то будет надёжнее. Интересно, а его тупо преследовали или знали, куда он направляется? Скоро всё и выяснится - в ущелье с тёплым ручейком. Оно такое узенькое. Тропку никак не миновать... <Светлана, Светлана... Задала загадку. Подскажи разгадку... А, вдруг, это Анюшкин? Да, догонял и пролетел? Тогда всё свалим на чёрную кошку>.
Ветер, неожиданно сменив направление на сто восемьдесят градусов, сильно толкнул в спину. В соснах аж загудело. Длинные узластые ветви с редкими пучками мокрых, тёмных до синевы игл заметались, словно слепцы заловили кого-то наугад. Ну, сейчас даст! Однако порыв стих также неожиданно, как и начался, немного развеяв мглу... И тут, выше по склону аккуратно уворачиваясь от препятствий, меж редких стволов проплыли два огненных шара. Величиной с крупный апельсин. Сначала первый - очень неспешно, испуская лёгкое шипение и запах озона, он, вроде как принюхивался к невидимому следу, извилисто тычась в развилки и проходы между деревьями. За ним, через несколько секунд, второй, явно вдогонку. Их ярый, золото-оранжевый свет жидко переливался, испуская лучистое сияние. Шары прошли, никак не среагировав на застывшего в метрах пяти под ними с раскрытым ртом и торчащими волосами человека. Зато он среагировал. Громко откашлялся, и пошёл вслед за шарами уже не прячась. Будь, что будет, али он не фаталист? Что там люди! Подумаешь, охотники до букв. Тут вон шаровой молнией пришибёт. И всё. И никаких тебе книг или любовных интрижек. Слепая природа. Слепая, как ... демон. Это у Тютчева: <Они проходят по земле, слепые и глухонемые. И чертят знаки огневые на сумрачном её лице...> - Очень к месту. И сумрачно, и знаки.
Развилка. Ему направо в ущелье. Глеб отлепил от спины мокрую рубаху, отряхнул залепленные травными семенами брюки. И кто же его ждёт? Светлана или <охотник>? Вот, она, алтайская рулетка! Прав был водила: либо - любовь, либо - смерть. Такая уж здесь земля. Сильная... Глеб взобрался на валун, стал на колени и погладил стволик <своей> осинки. А она уже осыпалась. Блестящие красные листики, словно капли её разбрызганной ветрами крови, чернеющими от краёв пятнышками залипли между влажных камней. <Ну, Господи, благослови!> - Глеб шагнул в ущелье.
И рухнул дождь... Ливень шёл навстречу. Было хорошо видно и слышно, как он метр за метром заполнял ущелье впереди, как, перекрыв Глеба, плотно двинул дальше вниз. Шум был ровный, сплошной. Миллиарды крупных отвесно-тяжёлых капель насквозь пробивали кроны деревьев и кустов, валили траву, давили плечи. Под ногами сразу захлюпала песочная жижа - каменистая почва совсем не впитывала влагу. Скользя, Глеб выбрался на дорожку практически ощупью. Темно стало уже по-настоящему... Когда совсем рядом ударил первый разряд, он даже присел. От страха: затяжная вспышка осветила вокруг всё - до мельчайших камней, до сосновых иголок, до летящих капель! И непередаваемый треск! Словно тебя самого разорвали как тряпку. Вот это да! Ливень наподдал ещё. И снова рвануло. Глеб едва успел прищуриться, чтобы, как в первый раз, не ослепнуть. От вершины покатился грохот - обвал. И тихий, маленький ручеёк прямо на глазах стал вздуваться грязной песчаной мутью, толкая ветви и катя камушки, заливая берега, подбираясь к его тропинке. Надо спешить... Ещё разряд, ещё! Непрерывная канонада трескучих, оглушающих ударов с <дискотечно> мигающей неоновой подсветкой. Глеб прыжками бежал наверх, боясь, чтобы ручей не превратился в бурную селевую реку раньше, чем он... что он? А ничего, просто выбраться из ущелья некуда: слева висела почти отвесная стена, по которой, так же стекали струи грязи и летели мелкие камни. Вперёд, вперёд!
Дождь сдавался, смирел... Но теперь беспроглядно сильно парило от земли. Баня - это всегда миква. Особенно с молнией вместо мочалки. Да, Анюшкин, сто раз да, ты прав. Справа под ногами буйствовала грязевая река, а слева толкалась гора. Вперёд! Вытянув перед собой руки, чтобы не влипнуть в дерево, камень или что похуже, Глеб прошёл до какого-то поворота. И замер: чуть дунул ветерок - впереди как бы развеяло - и там шли две фигурки... Видение в считанные доли секунды вновь перекрылось туманом, и узнавание пришло позже, по памяти: это же были Баба-Тяня и Лялька. Это же Баба-Таня вела за руку его Ляльку! <Ляляя-я!!> - Глеб отчаянно кричал и бежал, не разбирая дороги... И по колена провалился в поток. Его сбило, он сел, по пояс оказавшись в зло толкающейся жидкой песочной грязи. Встать никак не удавалось: забинтованные руки скользили, не цепляясь за окатанные края булыжников. <Ляля!..> Глеб заплакал от обидной своей человечьей слабости. Потом повернулся к напору спиной, и, потихоньку, боком, на четвереньках стал выбираться к берегу, уступая давлению, возвращаясь снова далеко назад... Выбравшись, не передыхая, вновь рванул наверх!.. И на том же самом месте опять ветерком как бы раздвинуло туман, и - теперь без сомнений - впереди Баба-Таня вела за руку Ляльку!.. И вновь Глеб закричал, но, чтобы снова не попасть в воду, побежал левее. Поворот. <Господи! Что это? Что?>
За поворотом было светло.
Свет исходил сверху - равномерно голубой, с неясным белесым пятном в зените. Через туман, через дождь - там, впереди в небе просвечивало нечто. Нечто большое, нет, огромное. Оно не имело ни вида, ни формы - просто белесое пятно. И свет от него не истекал, не излучался. Он - был... Голубой туман и голубой дождь... И только почти над самой землёй опять темнело, не давая видению опоры, масштаба. И ещё как будто звучала музыка. Без мелодии, просто один, всё время повторяющийся аккорд. Повторяющийся, повторяющийся, настигающий. Телефонным гудком входящий в голову, и зудящий, зудящий в повторах никак не узнаваемого созвучия. Глеба забила дрожь. Только теперь он почувствовал, насколько замёрз. И насколько испугался. И обессилел: Зудящий, зудящий, всё повторяющийся аккорд из неизмеримого светящегося пятна.
И тогда этот мокрый, в грязи и песке, с остатками бинтов на вновь кровоточащих руках, маленький измотанный и растерзанный человечек, стоя перед неведомым светом и, сотрясаясь от холода, усталости и страха, закричал проклятия всем и всему, что противостояло ему, его желанию быть сильным, гордым хозяином этой Земли, этой Страны, и своей собственной судьбы.
И он перекричал эту проклятую, закрученную в повторениях, музыку...
Свет чуть пригас, затемнив и туман. Потом белое пятно, совершенно без всяких усилий, стало возноситься, уменьшаясь в размерах, гаснуть... Стали вновь слышны шорох капель и бульканье ручья. Привычная темнота. Только высоко-высоко немного ещё постояло едва различимое светлое пятнышко, и быстро ушло в сторону... Дождь...
Он добрёл... Избушка почти вся стояла в воде, клонясь чёрным окошечком в самый поток. Перейти? Но у него, наверное, не хватит сил. Глеб обнял ствол пухлой берёзки, прижался к пачкающей коре щекой. У него, наверное, не хватит сил. И тут он увидел, как дверь избушки шевельнулась. Чуть-чуть. Или это ему показалось? В темноте? Он шагнул к самому краю реки, вытянулся: показалось или нет? Сердце толкнуло радостной уверенностью: <Она там>! Глеб прыгнул в воду, провалился, но удачно сдёрнулся, и, перебирая руками и ногами по шевелящемуся дну, выполз, вышел, выбросился! на тот берег. Встал. Рванул деревянную рукоять и ввалился внутрь.
Светлана сидела за столом, крепко оперевшись на него локтями, и смотрела на лежащего Глеба, на лениво растекающуюся от него по серому, грубо отёсанному полу лужицу. Вода чернотой впитывалась в некрашеное дерево. Маленький, расплавившийся прямо на столе стеариновый огарок с прыгающим жёлто-розовым кончиком пламени. Запах воска и мяты. Шорох капель по крыше. <Никола> со стены чуть мерцал стёртой позолотой нимба... Были слова или нет: <Ты пришёл...> - <Я пришёл...> - <А я уже не надеялась... Как началась гроза, я сильно испугалась. И перестала тебя ждать...> - <Я бы всё равно пришёл...> - <Это хорошо. Хорошо>: Она придвинулась к нему, присела на колени: <Сними рубашку. Мокрый же весь. Замёрз>. Он со стоном приподнялся, протянул вверх руки. Прилипшая рубаха никак не хотела стягиваться. Она рванула, отлетела пуговица, больно резануло кисти. <Что у тебя с пальцами?.. Садись сюда>. Они теперь сидели за столом друг напротив друга. Светлана осторожно разматывала мокрую чёрную марлю. Он поскуливал - сжать зубы, чтобы потерпеть, никак не удавалось - челюсть тряслась от выходящего наружу озноба. Она встала, из угла достала большой коричневый шерстяной платок. Накинула Глебу на плечи, пропустив под руки крест накрест, завязала на спине: <Вот так лучше. Да?> - <Д-да. Д-да.> Вид кистей был просто ужасен. Они распухли, порезы и ссадины разошлись, обнажив живое мясо, с которого сочилась сукровица. От этого зрелища ему стало очень себя жалко. Даже озноб стал проходить. Светлана, очевидно неплохо ориентируясь в избушке, достала откуда-то маленькую чеплашку с темной, почти чёрной, густой жидкостью: <Это мумиё. Только сегодня развела. Терпи!> А он опять заскулил, когда эта тёмно-коричневая жижа огненно протекла в ранки, затопал ногами. <Потерпи, пожалуйста, потерпи>. Она поцеловала его в лоб. Как маленького... Потом откуда-то ещё появилась белая чистая марля. Светлана смочила её в мумиё и принялась заматывать кисти заново...
Миленький ты мой,
Возьми меня с собой.
Там, в краю далёком,
Я буду тебе женой...
Глеб окончательно раскис. А она продолжала чуть громче:
Там, в краю далёком,
Буду тебе сестрой...
<А! Вот ты кто - Валькирия! Моя Валькирия - жена и сестра>.
- Ты долго шёл. Я тебя с утра ждала. Ждала и ждала.
- Я спешил.
Светлана зубами затянула узелочек на запястьи второй руки.
- Посиди, потерпи. Это тебя не Юля задержала? Если очень болит, я сейчас самогона достану. Будешь?
- Б-буду. А куда Баба-Таня мою дочь повела?
- Ты тоже видел? Это они Христа искать пошли. Не бойся.
Светлана достала уже знакомую бутыль. Помаленьку плеснула по чашкам. Глеб:
- Чашки-то староверские. Нам, пожалуй, нельзя?
- Они теперь ничьи. А что ты ещё видел?
- Свет.
- Смешно. Я - Светлана.
После двух глотков он опять почувствовал, что взлетает.
- Ты куда? Сиди. Это у неё самогон на чём-то таком настоян.
Глеба сносило на сторону. Он вцепился в краешек стола, уронил голову, и так, снизу, посмотрел на Светлану. Она засмеялась. Потом достала гребень и начала расчёсывать ему волосы:
Там, в краю далёком,
Есть у меня раба...
Глеба как ударило:
- Постой! Постой! Перестань: ты же сейчас уйдёшь!
- Уйду.
- Не надо! Прошу тебя... я прошу тебя.
- Миленький ты мой... Да я же умру. Умру скоро! У меня же : рак. А это боль и смерть. Тьма. И боль: боль.
Она бросила гребень, и теперь гладила голову Глеба ладонями:
- А я не хочу умирать. Не хочу. Ты слышишь? Я очень хочу жить. Хоть как... Хоть нищенкой на вокзале. Я хочу ласкать своих детей. Мыть им головки. Целовать на ночь. Ведь я - мать. А мне даже малыша грудью кормить запретили... Ведь все же имеют это право, такое простое право - жить. И кормить грудью.
Они уже стояли. И Светлана горько-горько рыдала у него на груди, царапая через платок плечи и мотая головой. А он, крепко её обняв, раскачивал в объятьях и тоже тихонечко выл.
- Ты слышишь меня? Я ведь даже родила, чтобы жить. Врачи обещали. Отец? Я его не любила никогда... Ты мне веришь? Просто я такая маленькая, деревенская дурочка. А всё, всё было так романтично. Всё: снег и солнце. Солнце и снег... Он страшный человек, ты его бойся! Он всё про всех знает. Страшный... Я любила только своих детей. И... вот тебя. Я всегда ждала тебя, но не как мужа, не просто мужа, а как большего. Мне всегда нужен был сильный. И добрый... Нужен был ты... А сейчас я умираю. Мне очень больно. Ты веришь? Ты же мой единственно любимый, мой самый добрый! Помоги мне - я умоляю! - помоги мне. О-а-а! Я же очень хочу жить!..
Свечной фитиль завалился, и огонёк утонул в расплавленной жиже. В темноте она вдруг оттолкнула его:
- Стой там. Нет, ты не сможешь помочь. Не сможешь... Я сама. Сама.
Светлана рванула разбухшую дверь, распахнула, ударив о стену: за порогом уже не было и следа от прошедшей грозы. Сверху качались звёзды. Снизу сильно и свеже пахло зеленью.
Он подошёл, стал вплотную сзади.
- Глеб, это ведь Кассиопея?
Ручей шумел, но уже без напористости. Изломанная лиственница, склонясь над избушкой, поскрипывала под порывами падающего с горы ветра.
- Ты мне веришь? - Она откинулась, прижалась, качнув головой, вспенила волосы о его пересохшие губы:
- Так веришь?
Глеб опять обнял её. Что сказать? Что?! Лучше бы он умер сам...
- Я тебя люблю.
Светлана опять заплакала. Зашептала, мелко всхлипывая:
- Я так тебя ждала... Так ждала... Почему ты опоздал?
- Я спешил!
- Нет. Я тебя ждала целых десять лет. Где же ты был? Милый, где был? О-а-а! Я не хочу... Мне только тридцать два... Почему? О-а-а!
Глеб целовал затылок, шею, плечи... Повернув к себе лицом, опуслился на колени, и целовал руки, ноги. Землю возле её ног... Да, да! Он опоздал! Он опоздал...
- Встань. Слушай - за сейчас мной придут. Они уже где-то рядом. Я не хочу, чтобы меня увидели мёртвой - дети - свою мать мёртвой... Они простят меня. И ты простишь, да? Тихо! Тихо: Они давно меня звали. Каждый раз, как я приходила сюда. Но, тогда я ещё могла терпеть, а сейчас уже очень, очень больно. Сейчас уже постоянно нужны наркотики.
Она оттолкнула Глеба, оглянулась. Долго всматривалась в темноту. Он приподнялся, потянул за руку, и Светлана поцеловала его. Первый раз по настоящему. Как мужчину.
- Какие у тебя губы...
- Солёные? - Она вдруг засмеялась, - Я дура. И славно. Славно!
Глеб продолжал стоять в проёме, а Светлана вышла в ночь...
- Уже пора. Они уже здесь... Не выходи. А я уйду с ними, чтобы жить - там. Там, где нет смерти.. Это смешно. Это же очень смешно: представь - здесь мне нет места, нет даже шансов на операцию... Смешно. Да?.. Но ты будешь помнить обо мне? Слышишь? Это они зовут...
Светлана всё дальше отходила вверх по-над ручьём. Она отдалялась, а её шёпот звучал рядом, совсем рядом:
- Ты только не выходи за мной. Не выходи... Я счастлива сейчас, так счастлива... Как дурочка... Ведь ты меня любишь. Только не ходи: они заберут меня одну. Но, всё равно, я и там буду теперь навсегда счастлива: ты любишь меня. Я счастлива, ибо тут у меня были мои дети и ты... Дети и ты...
Глеб попытался, было, шагнуть за порог. Но неведомая сила плотно отжала плечи, упёрлась в грудь, лоб. Страшная, твёрдая сила. Он только смотрел, как тоненькая фигурка отходила в темноту... Махнула ему рукой, махнула и - исчезла... Света: Да как, как же всё теперь?..
Он опять попытался сойти с порога: <Да помоги же мне, Господи!!>
Упор пропал. Глеб аж упал на колени, и сразу вскочил. Побежал вверх по ущелью - Светлана уходила в лабиринт! Она уходила к мёртвой воде: Но бег был как во сне: медленно-медленно стопа отрывалась от земли, и колено поднималось вверх, чтобы распрямить, выбросить голень... Потом носок шёл вперёд, и опускался к земле... <Боже мой, я не смогу, не смогу её так догнать!> Это же бег во сне... Через сон... Сон... Он спал, а она стояла перед ним: тоненькая, совсем беззащитная. Любимая... Она протягивала ладонь с тонкой серебряной змейкой браслета: <Верни Котову. Я думала - он знает, что дарит. А он не знал. Прости его. Я ждала тебя...>
Он протянул руку - но её не было. Призрак? Глеб бежал дальше, дальше... Вот она опять протягивает браслет... И вновь никого...
Глеб был уже совсем близко к источнику, когда из-за спины вернулась низкая липкая туча. Вход-то в пещеру где-то прятался рядом, где-то в этих огромных валунах. Огромных, мокрых, с противляющимся разлапистым и жёстким папоротником в промежутках... Глеб осторожно пробирался, ища наощупь. Где-то здесь, здесь... Один круг, второй... Третий... Да где же, где? Чёрт! Он, кажется, заблудился. Нужно взобраться на камень. И осмотреться. Хоп! На скользкой вершине валуна его чуть не сбило таким порывом ветра, что Глеб едва удержался, застыв на четвереньках. А когда распрямился - с противоположного камня на него в упор смотрело два красных горящих глаза. Секунду они поупирались, и в голове у Глеба всё высохло. Словно от сильного вдоха нашатыря, мозг его разом отдал всю воду, и сухим шершавым порошком осел на внутренних стенках черепа. Осталось только зрение. Совсем бездумное, совсем безучастное: Глеб просто видел, как кто-то огромным телом легко и без шума спрыгнул с камня вниз. Выпрямился во весь свой - не меньше трёх метров! - рост. Ещё раз оглянулся излучающими красный свет глазами. И, сгорбясь, ушёл в темноту.
Возможность двигаться пришла с первым разрядом. Молния сетью обвязала всё видимое из ущелья небо. Треск!! Основной удар приняла скала - отлетели камни. И ещё где-то под ногами глухо загудело. Ага! Это отозвалась пещера. Этот <кто-то> был наверняка оттуда. Значит, скорее за ним. Ещё разряд! Ещё! Дождь снова захлестал сплошными жёсткими струями. Развязал и сбил бабы-танин платок. Глеб едва успел подхватил его, накинул на голову. Спрыгнул неудачно - голой спиной по камню. Но теперь плевать, теперь вперёд! Не уйдёте. Эй! Красноглазые, не уйдёте... <Света-а-а!!> Глеб точно вышел на место, где скрылся <неизвестный>. Но никакого входа не было. Вспышка! Треск! Совсем ослепнув и оглохнув, он кружил и кружил между валунами, ощупывая каждый провал, каждую ямку, каждую щелочку... Нет. И здесь нет... И здесь. <Света-а! Где ты... где? Света!> Глеб уже на сто раз обошёл, обежал, ополз, ощупал этот проклятый пятачок. Каждую его пядь, каждый куст... Стоп! Нужно вернуться. И начать снова. Всё снова.
Когда он вышел назад к ручью, чёрная туча уплывала, открывая светлеющее зеленоватостью от восточного края, но в зените пока ещё синее небо. Она отползала, и растрёпанные грозой деревья освобождались, осторожно выпутываясь из её косм. Ещё немного: Последний, прощальный удар молнии - и там, в расщелине ярко вспыхнуло, загорелось. Почему Глеб понял, что это избушка? Не важно, но он побежал к огню... Ручей стихал на глазах, там, где десять минут назад бурлило яростное месиво из воды, камней, песка и веток, теперь уже просто пузырилась почти мирная, нервно переваливающая свежий мусор речушка. Перепрыгивая брошенную былым потоком грязь, он выбежал на площадку: да, молния ударила в крышу, и та наполовину рухнула. Горела дальняя от реки стена. От мокрого дерева валил смешанный с паром белесый дым. Огонь держался за счёт внутренней сухоты - окошко уютно светилось. <Сгорит, всё теперь сгорит>! Глеб сходу перепрыгнул на тот берег и отдёрнул дверь. По глазам ударило жаром и едким дымом. И вылетел, пугающе метнулся под ноги, отрикошетив в темноту, чёрный вопящий комок. А, ты, кошара? Ну, беги, тварь, живи. Всем жить хочется... Так, а Глебу-то что теперь делать? Уже не загасить. Бросить всё? Икона! Он намотал набухший платок на голову, и шагнул внутрь.
По всей стене за столом сплошной рябью взбегали потоки синих огней и сизого дыма. Дым собирался под потолком, зависая рыхлым качающимся войлоком, и, заполнив верх до притолоки, толчками вытекал в отворенную дверь. Горело до самого угла, но там, где висела икона, огня не было! Даже дым расходился по сторонам... Глеб протянул руки, аккуратно снял её с полочки... И в это время вспыхнула трава, сушившаяся под потолком. Вспыхнула сразу по всей избе. И всё превратилось в ожившую картину Босха: полуголый Глеб слепо метался в огне, бился об стены, не находя выхода. Запнулся о топчан, упал - и лёжа увидел дверь! В два кувырка выкатился наружу и ухнул в воду... Аж зашипело... Это затлевший платок Бабы-Тани.
Обняв икону, Глеб опять пошёл ко входу в пещеру. Было светло - и от пожара, и от приближающейся зари. Вода убыла окончательно. Качаясь, он добрался только до поворота. И там совершенно неправдоподобно упал: нога у него вдруг подвернулась, а так как обе руки были заняты, то пришлось растянуться. И вроде падал-то правильно - боком, как учили. Но, только, одна загвоздка - камень. Камень попал под висок...
Малиновка покачивала и вздрагивала хвостиком. Нагибаясь, она заглядывала в лицо и что-то тоненько выспрашивала у бледного, закопчённого и не дышащего человека, лежащего с плотно закрытыми глазами. Человек распластался на спине, вытянувшись вдоль тропы, неловко подвернув ногу. Скрещенными руками он крепко прижимал к сердцу старую, чёрную досточку с двумя поперечными врезками... Рассвет уже залил густорозовой акварелью верхи ближних гор. А дно ущелья серо курилось возвращающейся в небо влагой ночного дождя... Птичка ещё раз пискнула и улетела. Глеб сначала открыл глаза. Потом вздохнул. Долго-долго смотрел в небо. Попытался распрямить ногу. Жив? А что? Да ничего. Он уже потерял всё. Всё... Всех... Вся... С него хватит. Хватит...
Он снова забылся.
Жертвы массового расстрела в <Останкино>:
Амирханов Тамерлан Шарифович, 1931 года рождения
Белозёров Игорь Юрьевич, 1961
Бодров Игорь Валентинович, 1969
Вураки Андрей Константинович, 1972
Гоголев Виктор Валентинович, 1967
Губичев Николай Николаевич, 1955
Гуськов Максим Александрович, 1968
Давыдов Заврят Каюмович, 1945
Данкен Терри Майкл, 1964
Дудник Дмитрий Михайлович, 1973
Евдокимов Юрий Александрович, 1967
Житомирский Александр Сергеевич, 1975
Журавский Вячеслав Викторович, 1964
Зотов Сергей Яковлевич, 1952
Иванов Василий Борисович, 1065
Игнатьев Иван Николаевич, 1972
Кобяков Виктор Николаевич, 1960
Красильников Сергей Николаевич, 1948
Краюшкин Евгений Дмитриевич, 1942
Кудрявцев Олег Владимирович, 1968
Кузьмин Сергей Валерьевич, 1976
Малкин Евгений Евгеньевич, 1958
Марков Евгений Викторович, 191976
Михайлов Юрий Егорович, 1958
Мокин Сергей Ильич, 1960
Моргунов Игорь Владимирович, 1963
Никитин Евгений Юрьевич, 1970
Пек Рори, 1956
Петухова Наталья Юрьевна, 1970
Пономарёв Герман Петрович, 1933
Ситников Николай Юрьевич, 1974
Скопан Иван, 1944
Сокушев Анатолий Семёнович, 1945
Темлянцев Юрикий Анатольевич, 1962
Титоренко Александр Константинович, 1972
Хайбулин Станислав Маратович, 1969
Хакимов Камиль Абдулович, 1950
Цымбалов Виктор Николаевич, 1942
Чижиков Константин Дмитриевич, 1918
Чистяков Сергей Анатольевич, 1957
Шабалин Александр Михайлович, 1961
Шандаринов Сергей Анатольевич, 1972
Шишков Валентин Валентинович, 1953
Шлыков Павел Александрович, 1972
Шумский Алексей Юрьевич, 1966
Ярёменко Дмитрий Геннадьевич, 1975
Всего до 200 человек. Имена остальных пока неизвестны...
Встать! Встать, сука!
Глеб качком сел.
Ты! Не сметь сдаваться! Ты!
Встать! Ты! И помнить. Всех. Всё:помнить!
Он осмотрел икону, поцеловал в краешек. Поставил на камень, обернулся, чтобы умыться. А умываться было и негде: ручей исчез. Исчез. Осталось русло из серого крупного песка и камней. Недонесённый мусор. Несколько мелких блестящих лужиц... Так. Значит, родничок нашел себе другой выход. Ладно, можно и из лужи. Можно. Глеб наклонился - из-под песка чуть торчала узкая металлическая полоска. Он осторожно потянул: браслет, тот самый браслет. <Передать Котову. Простить, и передать>. Всё так и будет. Так и будет.
Алтай. Ах, ты, хан Алтай, ось трёх миров, дыра в небо и подземелье...
http://sp.voskres.ru/
viperson.ru
Док. 511629
Перв. публик.: 25.10.07
Последн. ред.: 07.06.12
Число обращений: 88
Виктор Лихоносов: Книга московского Улисса
|
