ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Анюшкин очень вежливо дожидался, когда Глеб вдосталь нараскладывает, насортирует, переберёт и перетрогает свои бумаги. Встали они одновременно, и хозяин попытался, было, разговорить гостя, но, поймав ответ в обожжённом внутренними пытками взгляде, уступил. Пошёл покормить хозяйство и долго толковал во дворе с собаками, блудливой коровой, курами. Потом поболтал с керогазом. А дальше просто ждал. Наконец Глеб очнулся, обретя способность хотя бы поддакивать, и они скоренько позавтракали какой-то трудно определимой по имени кашей из смешения всех попавшихся в то утро круп и зёрен. Главное, что ради гостя хозяин сие немного посолил. Лежащая на крыльце кожаная сумка Анюшкина была давно укомплектована рамочками, мешочками с бирочками и самодельной картой плато. Он добавил в неё банку свежего молока <в лагерь>, перекинул ремень через плечо и аж затопал от напряжения ножками, так его заждались метеориты. Глеб пометался со своим мешком, подёргался, потом плюнул и сунул под кровать - пусть ужик сторожит!
По тонкой, тёмного песка тропинке они споро прошли мокрыми от росы, густыми зарослями тальника, не задерживаясь преодолели невысокий перевал и по лесистой, с выступающими там и сям скальными зубцами, лощине направились на юг. Тягун был километров пять-семь, и Глеб вполне успел оценить ходкость маленького Анюшкина. Горы, справа и слева зажимающие плотнооблачное сегодня небо, были повыше и помассивнее всех тех, на которые до этого забирался Глеб, и венчались каменными гребешками. То есть, это были горы, какими они и должны быть. По крайней мере, такие он видел на Южных Саянах. На перевале их встретило солнце, и сразу стало жарко. Спуск оказался круче и каменистей, с уступа на уступ приходилось семенить зигзагообразными перебежками. В глубокой щели пощёлкивающим шёпотком клокотал холоднючий ручеёк. Они попили и омылись в струйке небольшого водопадика, заросшего молодой черёмухой. И теперь уже неспешно тронулись к видневшейся через плотный, невысокий соснячок, реке.
- Оставим пока камни. А скажите, что есть водопад? Почему он тянет?
- Какой вопрос! Вы, Глеб, просто в самый центр попали: <тянет>! Втягивает, точнее даже сказать, вбирает. Это я, когда ещё йогой занимался, хорошо прочувствовал: я тогда каждый день воду <оживлял>, переливая её по три раза, стоя на табурете, из одного, поднятого к потолку, ведра в другое, остававшееся на полу. Вода, которая только ещё потечёт, пока есть мёртвая вода. Вода, которая же прошла воздух - чужую себе среду - уже живая. Суть в этой вот <тянущей>, как вы выразились, чужой среде. Но дело не в том, что там конкретно кислород захватывается, нет, а именно в качественном её перерождении от осязания, прикосновения и вовлечения <чужого> в <своё>!
- Так отчего же тогда считается, что прокипячёная вода - мёртвая? Прошедшая-то огонь?
- Мёртвая? После кипячения? Так мёртвая - это остающаяся! А перерождённая вода - уже пар. Пар - вот обновлённая жизнь! В бане-то паритесь? То-то.
На двойном зигзаге чернильно-синей неблестящей реки лес отступал, обнажая большую и ровную, как футбольное поле, зелёную поляну. На этой ярко высвеченной солнцем поляне и расположился лагерь. Глебу и Анюшкину сверху хорошо виделось широкое неровное каре из сорока-пятидесяти цветных палаток, посреди которого располагалось нечто вроде эстрады с большим кострищем из натасканных с реки валунов, немного отнесённая вниз по течению, в три трубы дымившая кухня с длинными, под брезентовыми тентами, обеденными столами.
Берег и ближний лес переливались броуновским движением каких-то людей. Вдруг впереди сильно затрещало, и с ними громко поздоровались быстро поднимающиеся навстречу три весьма забавного вида мужичка: нестриженые как у старообрядцев бороды, расшитые вручную, очень <фольклорные> косоворотки и цветные, до колен, ситцевые трусы. Мужички были босы. Анюшкин проводил их восхищённым взглядом:
- Вы таких видели? Каков колорит!
- Это <ивановцы>. У нас в Москве полным-полно.
- А на Алтае недавно появились. Хотя чего тут только не бывало, даже нудисты. Но тех наши быстро отлупили, чтоб детей не смущали. А эти очень, очень, я вам скажу, забавны. Я такой детской непосредственности до сих не видел: это ж надо, в конце двадцатого века, когда все секты, ну, минимум на Гегеля опираются - такой замечательный примитив! Мне они книжку своего Учителя подарили - какая прелесть! Я всю ночь хохотал, не мог оторваться.
- Ну, они не так уж и безобидны.
- Что вы, уверяю вас, дети! Эти человеков в жертву не принесут! Нет! Они в мистическом плане полный противовес самосожженцам. Те в огонь, эти в воду. Те в небо, к духу, а эти в землю, к плоти. Призыв у них не из той сферы, не для культа смерти. Уж поверьте мне, старому сектоведу. Скорее всего, это реакция на повальную урбанизацию. Ивановство - голый протест, бунт против бетона и асфальта, в прямом смысле слова - буза.
- Умоляю вас, тише. Не дай Бог, они за вас зацепятся. Начнут круглые сутки в свою веру обращать.
- Что ж, это не самое страшное! А вот какой тут вчера <костёр> проводился - вот где Новый Вавилон! Представьте: все в русских одеждах хороводили вокруг огня и, млея, слушали шаманскую музыку. Далее читались вслух мантры к Агни, а молодёжь ритуально прыгала через костёр. После запели все и всё подряд: и свадебные, и колыбельные, и частушки тоже. Потом плясали ряженные в чертей, и, уже под утро, все пошли поклоняться восходящему Яриле! Поклонялись почему-то с сожжением <жертв>, соломенных куколок! Всё это, конечно, же закручивали теософы. А профаны потребляли как шутку. Понимаете? Ритуалы посвящения - как шутку!.. Детей жалко - теперь-то они уже <солнцепоклонники>, хоть и не знают, что их посвятили. Это как в прошлом году в Кемерово <друзья> убили по пьянке подругу и наделали из неё пельменей. Продали, и накормили этим с полсотни ничего не подозревающих горожан. Ходят теперь по городу людоеды...
Они были уже внизу. Из-за густых ветвей березняка гостеприимно просвечивали разноцветные бока больших и малых палаток. Для порядка весь периметр лагеря был обтянут длиннющей белой бельевой верёвкой. Можно было бы просто перешагнуть её в любом месте, но Анюшкин повёл Глеба к высоким свежесрубленным жердевым воротам. Над ними действительно свисали несколько флагов и крупно написанный синим по белому, скрутившийся уже, но такой до боли родной лозунг: <За духовное возрождение России!> Снаружи возле ворот стояло несколько молодых курящих людей в чёрных рубахах и с усами. <Они тут все, что, по вторичным признакам на партии делятся?> Анюшкин громко поздоровался, как-то задиристо посмотрел на них с <высоты> своего ростика, но от комментариев, слава Богу, воздержался. Глеб, кивнув, попытался тоже проскочить за ним, но тут его окликнули по имени. Он вздрогнул. Жадно оглянулся: кто?
- Что ж ты мимо? - Молодой, лет двадцати с небольшим, толстый парень смотрел нагловато и весело. Вроде знакомый, но кто? Где они виделись? Ну, да, да! В Питере!
Глеб радостно шагнул к нему, протянув руку. Парень важно, работая на своих товарищей, подал свою. Питерцы - о, это вам не целующиеся при каждой возможности москвичи. После руки подали остальные, запоминающе вглядываясь. Глеб вдруг заволновался. Экзамен, что ли?
- Ты здесь как?
- На правах гостя.
- А мы с самого начала. Устали от придурков.
- Так быстро?
- Ты же знаешь коммуняк этих. Задолбали своим светлым будущим.
- А здесь опять солянка?
- Как всегда. Но, зато отдых тут ничего. Сегодня в горку пойдём, посмотрим. Вообще-то, идея неплоха: найти именно мистические исходные точки патриотизма. Вот мы с докладами завтра выступаем, приходи, не пожалеешь.
- Спасибо. Обязательно.
Глеб сделал пятками, вытянул руки по швам, быстро полупоклонился. И, резко развернувшись через левое плечо, почти уставным шагом вошёл в лагерь.
- Да вы его на видео видели! Он там рядом с Макашовым был. - Донёсся сзади уже не манерный, а искренне восхищённый голос толстяка.
Анюшкин покосился на Глеба, но вопрос задал только когда удалились на определённое расстояние:
- Кто это?
- Монархисты. Из Питера. Только не помню ни одного имени.
- А я подумал - фашисты.
- Нет. Те не курят.
- А!
Они по диагонали через всё поляну направились к угловой, с откинутым вверх тамбуром, большой палатке. Рядом с которой на надувном матрасе возлежала пышная, но с намёками на былые формы, безвозрастная женщина с очень красивым холодным лицом. Её мелкополосатый синий купальник с развязанными на спине лямочками, белая шляпа из кинофильма <Весёлые ребята> и неразвёрнутая газета <Завтра> ясно давали понять каждому: человек отдыхает. Проходите мимо... Но Анюшкин подошёл именно к ней. На его бодрое приветствие женщина приподнялась на локтях, чуть придерживая спадающий с великолепной груди купальник, и немного рассердилась: <Почему он должен быть здесь? Он на докладах>. Потом она заметила Глеба и немного оживилась: <Он весь день сегодня будет занят. А что, собственно, вы хотели?> Ну, нельзя было отказать ей - Глеб сощурился, потянул ноздрями воздух. Как бы был сейчас к месту пришёлся его шикарный белый костюм для морских прогулок! Костюму уже пять лет, но впечатляет до сих пор. А стоил-то тогда в Киеве три копейки. Надо было два купить.
Дальше, опять через весь лагерь, под любопытствующими взглядами, они прошли к берегу, где у сколоченной из окрашенных синим досок эстрады человек двадцатьпять-тридцать мужчин, женщин и детей разными позами выражали своё отношение к происходящему на подмостках. Пятеро немолодых мужчин из самых восторженных, скорее всего политических неофитов, скучились вплотную к низкому помосту с маленьким столом, накрытым холщовой скатертью, и с приставленными к нему белыми пластиковыми стульями, за ними расположился десяток более-менее дисциплинированных борцов за возрождение, немного в стороне возлежал смешанный по полово-возрастному составу замкнутый кружок, в котором, по-видимому, оппозиционировали всем выступающим.
Анюшкин прошёл прямо в лежащую и сидящую группу слушателей и, пользуясь своей подслеповатостью, простительно стал заглядывать в лица: <Дажнёва не видели? Дажнёва здесь нет? Дажнёв не знаете где?> На него не обращали внимания. Вскоре спрашивать было уже некого, но как раз в этот момент на помост взошёл маленький человечек в тёмно-синем, почти школьном костюмчике, и, посверкивая толстенными линзами, стал раскладывать на столе бумаги. Бывает же такое - он до комичного был похож на Анюшкина. Их различала только величина носов и цвет бородки: докладчик был совершенно сед. Ведущий собрание пятидесятилетний, какой-то навечно младший научный сотрудник из новосибирского Академгородка, вычитал из протокола и объявил двойника Анюшкина театральным режиссёром из Тюмени - <товарищем> Душковым. <Товарищ> откашлялся, помял свои мелко исписанные листочки, и начал читать неожиданным для своей щуплости, профессионально поставленным баском. После первых же фраз Анюшкин застыл, заворожёно глядя на выступающего, или, вернее, глядясь в него, как в зеркало. На него зашикали, стали дёргать, и Анюшкин присел на том месте, где его застало начало доклада. Глеб, который не знал куда ему теперь деться, тоже присел, прислушался. По ходу выступления у него по спине вдруг побежали мурашки: <Да кому он это всё говорит? Его же защиплют. Ей-богу, защиплют. Откуда здесь это чудище? Вот смертник!>
Режиссёр Душков обратился к своему электорату по трезвеннически:
- Соратники! Для начала считаю уместным сделать маленькое лирическое отступление в лингвистическую сторону. Забавно и не случайно, что который день поминаемое нами слово <фольклор>, при всей нелюбви к импортному, у патриотов не имеет адекватного русского перевода. Точнее, перевод-то есть, но он слишком расплывчатый, маловразумительный - вроде как <простонародная культура>. Народная или национальная? Никем не уточняется. А ведь от славянского тождества <народы> и <языки>, легко вывести что <фольклор> - это <языческая культура>. Для доказательства взглянем на историческую родину этого словечка: жил-был немецкий народ, проигравший Первую мировую войну. Страдал этот народ от безработицы, инфляции, контрибуции и иных плодов молодой демократии, неожиданно сменившей старую монархию. Страдал он и от морального унижения, обильно изливаемого победившими его, до сих пор ещё неясно каким образом, <союзников>. И вот под таким давлением возникло в данном народе мощное протестное националистическое движение, так же почему-то на чужой итальянский лад позднее названное <фашизмом>. Сейчас, пожалуй, уже никто не рискнёт заявлять об его политическом или же экономическом происхождении, сейчас уже общепризнан его мистический выход из адских запасников Музея человечества. Но все современные историки немецкого фашизма с удивительно единообразным упорством ищут корни фашизма только в восточной стороне, и даже во сне как заклинание твердят: <Гималаи, Шамбала, Блаватская, Рерих, свастика...> И в действительности, огромная роль в разыгравшейся затем общеевропейской трагедии сыграна этими именами, со всей их псевдо-тибетской масонской традицией - но! Но, масонские обряды слишком уж утончённы, знания посвящённых слишком уж герметичны, собрания лож элитны, чтобы и в самом деле настолько возбуждающе подействовать на грубые народные массы целой страны. Здесь действовало совсем иное. И это иное - <фольксгруппы>.
Смею обратить внимание уважаемых мною слушателей на то, что у германцев, как и у их восточных соседей славян, не существует прослеженного по векам, доказанного неоспоримыми фактами и оставившего достаточно убедительное культурное наследие язычества. Большинство из того, что нам, славянам, приписал академик Рыбаков со товарищи - беллетристика на службе господствующей интернационалистической идеологии. Так через два-три ископаемых факта - да и то обязательно с окраины ойкумены - легко протягиваются любые, даже взаимоисключающие теоретические цепочки. И, о! Дальше вступает эта милая, милая аналогия, когда для наших предков притягивались и приписывались культы их соседей: славянам вероучительствовали Греция и Иран, а германцам досталась Скандинавия. Вооружившись схемами мировидения чужих, зачастую даже враждебных в представлениях о добре и зле народов, рыбаковы лихо, только иногда своей безудержной ненавистью к христианству проговариваясь о поставленной перед ними сверхзадаче, расписывали судьбы наших пращуров, смело залепляя пустоты реальности якобы аналогичными фрагментами культа диких племён. Вроде бы и верно: праславяне и прагерманцы, придя на новые для себя земли, принесли с собой свои космогонии и мифы, которые не могли не отразиться в мифах аборигенов, сдвинутых победившими пришельцами на край земли. И поэтому, в последствии, став христианами, мы могли бы искать остатки своих былых представлений о мире на этих исторических отвалах - но! Во-первых, тогда нужно игнорировать факт отсутствия у славян активной борьбы пришедшего христианства с каким-либо развитым язычеством, ибо те самые новгородские восстания против крещения - это противление угро-финских волхвов-гусляров! Во-вторых, придётся стать последователями <эволюционистской> ереси, то есть, напрочь отрицать само существование Второго закона термодинамики: тепло всегда течёт из горячей точки в холодную и никогда наоборот. Или, другими словами, утверждающего: в мире материи существует только один процесс - деградации! Увы нам! Всё богатство окружающих человека современных форм - это изначальная и всё разрушающаяся данность, а не благоприобретённость в результате естественного отбора. Видимый мир - это деградация и всё материальное только упрощается и нивелируется. Ведь с усложнением своей структуры белковая форма материи теряет стабильность выживания - зачем же нужны мимозы и жирафы? - для заполнения Земли достаточно плесени.
Так вот почему мы и верим, что современные люди произошли не от обезьяны, а не от совершенного во всех отношениях Адама. И не верим тем, кто уверяет, что первой религией был культ мёртвых предков, грома и молнии, а после уже Бахуса. Нет, вначале человеческой истории стоял не уголовного вида даун-питекантроп, а абсолютно полноценный Адам. Высокий, красивый. Белый. И лишь потом его потомки, вследствии духовного оскудения деградировали до чёрных карликов-каннибалов. И нет, и не будет никаких переходных звеньев в обратном направлении: чем дальше в своей жизни этнос отходит от Истинного Бога, тем уродливей его культовые обряды (человеческие жертвоприношения, тотемизм). Не внюхивайтесь, здесь не пахнет вульгарным расизмом - в той самой Библии, которую почитает самый, казалось бы, обижаемый расистами народ, как раз и описано происхождение хамитов.
Господа народоведы, оставим материю материи. Но этот же Второй закон термодинамики на поле народно-языческой культуры звучит уже как закон пародии. Пример: когда-то модный в городской мещанской среде танец падекатр с коробейниками и ямщиками в конце девятнадцатого века проник в милую нашу деревню. И вот в конце века нынешнего он вывезен экспедицией фольклористов из нетронутой глубинки как <исконно русский> танец <Ночка>. И теперь исполняется под аккордеон в костюмах семнадцатого века!
Бедный докладчик не ощущал, как над его головой сходились мощные кучевые облака, как эти облака прямо на глазах уплотнялись в фиолетово-чёрные тучи, трепещущие пока разряженным, пока не свитым в косые молнии, бледным электричеством. Он самозабвенно продолжал:
- Пародизм не обязательно проявляется только в форме комедийной. Комедия, как частный случай нарочитого искажения первоисточника, даже очень неплоха и полезна - когда исполняет религиозно-национальные защитные функции, например, как открытое осмеяние чужого, враждебного данному народу культа. Не зря же <главный герой> такой комедии обычно несёт на себе внешние признаки окарикатуренного врага: для арийцев комик должен быть маленьким, чернявым, суетливым. Нет, страшнее, когда пародизм принимает формы тайной коррозии собственного архитипического национального сознания. Тогда идет искажение не чужой, а своей трагедии - художественного изложения культа жертвоприношения. То есть, там, где любимый всеми герой, для восстановления нарушенного неправдой равновесия мира, должен добровольно своими страданиями или смертью искупать грехи его народа - в тайной пародии становится жертвой роковой <невезухи>, где его недобровольная жертва естественно отвергается богами. В любом <черном> детективе - характернейшей форме тайной пародии - ради эпатирующей читателя эффектности сюжета, всегда нет самого главного в финале - торжествующей морали в виде восстановленного миропорядка. Восстановленного покаянным искуплением всего народа, или жертвенностью его лучшего представителя. Степень травмированности психики и ускорение деградации личности зрителя или читателя после просмотренного спектакля или прочитанной книги с запрятанной пародией никто пока не измерял. Но это ещё культура - вертлявая служанка культа, согласно точному определению отца Павла Флоренского. А вот с самим культом всё гораздо страшнее: здесь деградация является кощунством.
Я люблю великого композитора Вагнера, но никогда не пойму чем для него, как историка, викинг-воин-грабитель, никогда не умевший ничего, кроме как отнимать и убивать, духовно схож с германцем-бауэром-инженером, столь образцово благоустраивающим свой Фатерлянд? И почему наследники Зигфрида за всю свою историю, начиная хотя бы со столь славного тевтонского рыцарства, не выиграли ни одной большой войны? Даже внешне столь безалаберные французы всегда, в конце концов, их побеждали. Действительно, почему немцы - как англичане, французы, испанцы, датчане, даже голландцы! - не сумели захватить ни одной долговременной колонии? Где же эта, столь рекламируемая из века в век <немецкая военная машина>?
Вернёмся к <фольклору> - <языческой культуре>. Немецкими фольксгруппами двадцатых-тридцатых годов, чтобы возбудить в народе воинственность и через неё отомстить за поражение года восемнадцатого, была поставлена задача возродить якобы <древние обычаи германцев>. И вот по эльзасским деревням залетали валькирии, на огородах Баварии по ночам засветились руны... И по всей католическо-протестантской Германии, под лозунгом <исконно-посконного> отомкнулись совершенно чуждые ей зороастрийские ночные механизмы древнейшей инициации огромных людских масс из собрания личностей (а история культуры этой страны слишком велика и прекрасна, чтобы было нужно доказывать здесь это) в стадо рабов, потерявших, подобно свиньям из евангельской истории, инстинкт национального самосохранения.
Нечто подобное попытались сделать в России начала восьмидесятых. Вспомните, как удивительно разом и везде, не сговариваясь, искусствоведы всего великого нашего Союза (а я очень хорошо помню тогдашние театральные семинары) стали искать у режиссёров в постановках даже самых совковых драматургов корни <исконного> для эстов, данов, ногайцев и иных древлян язычества. А на эстраду <вдруг> вырвался и стал мгновенно клонироваться, вызывая такие обильные слёзы умиления у так же <вдруг> заземлившейся и опростившейся интеллигенции, гнусавящий похабщину и демонстративно колдующий ансамбль (или гарем?) Покровского. Режиссёр Фридман стремительно летал над Россией, наскоро, по одному клише, снимая то северные, то казачьи свадьбы. И даже русский балет объявился (вот уж нисколечко не вру! сам тому изумлённый свидетель) в своей режиссёрско-драматургической традиции... порождением балагана! Литература, кино... Всё, казалось, шло, как задумано, и вот-вот уже затхлую, устаревшую в своём пионерском задоре официальную идеологию должен был заменить молодой, удобряемый <коммунально-бытовой> ненавистью к интернациолизму, национализм. Точно по тому же апробированному немецкому клише для интеллигенции рассыпалась там- и сам-издатская литература по агни-йоге, суфизму, астральному каратэ, кармическому дзену и прочей, адаптированной на Европу восточной оккультике. На ночных кухнях в табачном дыму зазвучали имена Блаватской, Рерихов, Гурджиева. Вновь стало как-то неприличным не быть антропософом или хотя бы буддистом-изотериком... А вот попробовали бы вы в то же самое время найти что-либо из святых отцов о внутренней Иисусовой молитве! И всё-то у них было уже подконтрольно, да приключился непредвиденный по своим последствиям юбилей - Тысячелетие крещения Руси. И отметился он новым крещением России: сотни и сотни тысяч людей просто штурмом брали православные храмы для совершения даже непонятного для многих обряда. Ни о какой катехизации и речи не могло быть - когда человек сто разом куда-то дули, куда-то плевали, и, глупо улыбаясь своему мокрому виду, надевали маленькие дюралевые крестики! Сколько насмешек, сколько улюлюканья раздавалось по этому поводу на ТВ и в газетах! Но, главное всё же свершилось: оккультизм и неоязычество конца двадцатого века не нашли для себя русской почвы - души бывших материалистов оказались засеяны во Христа крещением! Вот так-то, Господь поругаем не бывает. Масонство вынужденно отошло в политику и экономику, а ведьмачество - в медицину, то есть, в социальные, а не в духовные сферы. У России есть короткая передышка, и пока <фольклор> не прошёл, а <живая этика> не оживила вурдалаков, пусть нашим лозунгом станут слова: <Господи Иисусе Христе, помилуй нас, грешных! И запрети силам блавадских, рерихов и геббельсов!>
Вопли были ужасны. Худая, с частой проседью в чёрных, как смоль, змеистых локонах, женщина визжала отчаянно. Бросившаяся к эстраде, но запнувшаяся о чьи-то ноги и руки, она застряла в слушавших, и уже лёжа протягивала к Душкову свои иссушённые аскезой когтистые пальцы. Вопли йогини поддерживали ещё несколько <рерихнутых>. Не решаясь на прямую физическую расправу, они страшно выкатывали глаза, пытаясь с расстояния нанести оскорбителю энергетический удар, и вразнобой горячо требовали немедленного запрета на подобные <провокации>. Несчастный ведущий, прикрывая собой докладчика, взывал к терпению и уважению всех точек зрения: <Всем, всем предоставляется возможность высказаться! И вы завтра тоже выступите! Товарищи! Все имеют право! Все! Высказаться!>
Свара набирала силу, и толпа росла на глазах, а Глебу вдруг стало до тошноты скучно. Неужели для них ничего за это время не изменилось? И этот сумасшедший - к кому он тут обращался? К <товарищам>? Смотреть же надо... Хотя он слепой. Как Анюшкин... Кстати, где этот-то? Его еще не бьют за сходство с <провокатором>? Притихшая истеричка ничком лежала на траве, единомышленники бережно собирали ей растрепанные волосы, вытирали пену у рта. Последние судороги еще сотрясали тощее, до черноты загорелое, беспамятное тело. Белки были страшно завернуты.Глеб зло растолкал скопившуюся толпу, крепко сжав Анюшкина за запястье, потащил в сторону.
- Вы видели? Видели? - восторженно шептал Анюшкин. - Чисто ведьма!
- Вам то что до того? - Глеба самого трясло.
- Так это же классика! Чистое беснование! От трехкратного употребления Имени!
- Какого имени?
- Да Господня! Господа Иисуса Христа! Я сейчас как раз занимаюсь историей интереснейшей секты <имяславцев>. Секты горы Афон. Не приходилось слышать? Так вот, для них само Его имя было носителем силы...
Анюшкин уже опять говорил в голос. Глеб повернулся к нему спиной и ссутулился., стоя лицом к реке, он в буквальном смысле задыхался от захлестнувшего его одиночества. Вокруг сидело, лежало, бродило, беседовало, спорило, играло в мяч и читало книги множество людей, собравшихся сюда со всей России. Это были, в общем-то, очень искренние люди, для которых не было ничего дороже Родины. А он одинок. Почему? Да по кочану! - Между ним и ними теперь навсегда прочертилась непреодолимая граница из цепочки гонимых прикладами и сапогами на расстрел к стадиону испуганных, избитых других...
<Народная трезвость> видна издали - на груди у всех, даже безбожников и потомственных колдунов, обязательно алел маленький значок, на котором святой Георгий Победоносец пронзал копьем почему-то именно <зеленого змия>. К тому же женщины-трезвенницы в разной этнографической достоверности платьях и сарафанах повсюду ходили плотным <карагодом> под руководством худенького, не снимавшего даже в самую плотную послеобеденную жару замятых в гармошку лакированных сапог, длиннобородого руководителя. Сейчас их цветастый <карагод> плотно окружил маститого московского доктора-психотерапевта, который раскрывал им тайны женских наговоров <с точки зрения науки>, только успевая повторять: <Как говорил Гурджиев: <самое тайное в магии то, что никакой магии нет...> Глеба даже откинуло: <При чём тут Гурджиев?> Тот самый духовный руководитель латышских стрелков и интеллигентнейший обоснователь чека? Женщины очень серьезно выслушивали в каких пропорциях нужно смешивать святую воду и средство от тараканов, и какие мысли при этом <заряжать> в снадобье от запоя, уточняли тексты приворотов, периодически разрушая ход лекции неожиданными запевками на своем <фольклорном> языке.
- И еще великое учение Авесты утверждает... - искренне захлебывался в собственных знаниях доктор.
<Психотерапевт. И маг... А я его где-то в президиуме на каком-то съезде видел. Очень представительный. Да. И просидел два часа, почти не шевельнувшись... Наверно министром хочет быть. И будет. А тётки тоже - им бы дома детей кормить, мужиков после работы отмывать. А не спасать общественность>. Но Глеб был уже не в состоянии эмоционально среагировать, он просто искал Анюшкина.
На истекающем бурлящим жаром пищеблоке, возле бригады молодых, в белых на голое тело халатах, женщин и девушек, ошивались казачки из охраны лагеря. В двух полевых кухнях и на сложенной тут же из кирпичей маленькой печи что-то кипело и шипело, а казаки крутили усы на запаренных поварих. Рядом за длинным столом под навесом сидело человек десять полностью экипированных горнолазов. Их армированные, фантастические по объемам, рюкзаки терпеливо стояли у ног хозяев, дожидаясь скорого выхода. От группы исходила плотная магнитизирующая сила. И поварихи, поверх лихо заломленных синих фуражек с красными околышами, смотрели только туда.
Глеб попросил водички и сел с кружкой недалеко от альпинистов. Их вожак внимательно и строго посмотрел на него, но промолчал. Говорил сухой, одноглазый, уже почти старик. Короткая стрижка, выпирающий кадык, огромные руки с сильными суставчатыми пальцами. <Как пауки>. Старик не просто говорил, он отдавал приказы:
- Успеем подняться засветло - живы. Успеем выставить пост - правы. У нас всего четыре дня. Потом луна идет на спад. Йети вернутся через белки к Шамбале.
Поперхнувшись, Глеб выплеснул кружку в песок, тихонечко встал, вежливо вернул её кухаркам и пошёл, пошёл куда глаза глядят. <Да что же это такое? Бред. Криптозоологи. Они-то каким боком с патриотами? Или что, наши русские реликтовые гоминоиды отныне решительно не желают ничего иметь с тибетскими? Как когда-то, в девяносто первом, эстонские педики бойкотировали петербургских? И что, мне теперь каждый день здесь ошиваться, пока Анюшкин все свои метеориты соберет? Да лучше пусть меня <пастушки> гоняют... Бред. Будто на машине времени куда-то крякнул. Но, если это все реальность, то тогда где же я был эти десять-пятнадцать лет? В какой черной дыре? И вот опять любимый московский оккультизм: заговоры, снежные с красными глазами и зеленые человечки, сейчас кто-нибудь начнет шарик по телу гонять. Бред... Может это и не лагерь? Может это заповедник? Заповедник лотофагов? Серебряный век вечных младенцев? Или Остров блаженства? Где все как-то по-своему счастливы. Ибо все <имеют право высказываться>. Имеют право - и высказываются. Да! Главное для них - высказаться. И стать на этом счастливыми. Действительно, чего ещё людям-то надо? И, главное, мне от них что?>
http://sp.voskres.ru/
viperson.ru
Док. 511616
Перв. публик.: 25.10.07
Последн. ред.: 07.06.12
Число обращений: 111
Виктор Лихоносов: Книга московского Улисса
|
