Современные дневники. Тонкая натура
А правда, когда-то у нас был Шандыбин? Вот тогда, бессонной ночью, я и занесла в свой дневник пару страниц. Сейчас их воспроизведу.
Чем дальше, тем чаще реакция: бред какой-то.
Рабочий-клоун депутат Шандыбин говорит, что Пал Палыч Бородин спас Кремль от разграбления Западом.
Артиста Игоря Моисеева путают с артистом Борисом Моисеевым, при том что последний затмевает славу Первого.
Некто Сорокин прилюдно признается, что ел человеческие экскременты, и то же самое описывает печатно, за что друзья публично именуют его великим русским писателем.
Девочка убивает бабушку за то, что та не разрешила ей дома совокупляться с мальчиками.
Парня приговаривают к пожизненному заключению за серийные убийства, выясняется, что убийца другой, а прокуратура отказывается выпустить невиновного из тюрьмы.
Журналист за очень большие бабки не устает врать, и все терпят, поскольку обаяшка и забияка, и прогоняют забияку не за вранье, а за глупость, которую тот выдает за несговорчивость.
В черной дыре чеченской войны, по словам знатока темы, две трети погибших военнослужащих пропадают от рук своих.
Жилища стоят без света и тепла в постиндустриальном обществе, точно как в первобытном.
Хватит?
Ум, логика, правила приличия протестуют. Но кто обещал, что эти категории правят миром? Уже не умея ничего объяснить, запутавшись в причинах и следствиях, устав вдаваться в детали, безнадежно машешь рукой: бред какой-то.
Бред - навязчивое или беспамятное состояние, бессвязные речи, несбыточные затеи, расстроенное воображение. Андрей Платонов выдал гениальную формулу: бред жизни. Этим гений в высшей степени объял советскую вселенную. Но, может, не только советскую? Российская - ведет себя еще хлеще.
Моя онкологическая знакомая пришла в районную поликлинику. Дешевые, вытертые до основы креслица и диванчики все сплошь заняты онкологическими стариками и старухами. Знакомая встала у стены. Ожидание затягивалось. Из кабинета врача никто не выходил и никто туда не входил. А в то же время из-за соседней двери слышались веселые голоса, взрывы смеха и знакомой показалось, что тосты. Дверь приотворилась, пропустив медсестру, оказалось: да, тосты. Знакомая, задыхаясь от изумления, спросила медработницу, что происходит. А что, врач не имеет права отметить свой день рождения?! - задохнулась примерно от того же работница. А как же больные?! - продолжала неприятные речи моя знакомая. Медработница выражением лица-то и выразила, насколько неприятна ей эта больная. Подождут! - сказала, как отрезала, взяла недостающее в кабинете, пронесла в пластиковом пакете и снова исчезла за увлекательной дверью. Возгласы и здравицы продолжались, пока вздорная посетительница приходила в себя. Они прекратились, когда она распахнула дверь и, потеряв от волнения голос, просипела: Как вам не стыдно. Таким странным образом ей удалось добиться приема несчастных стариков и старух счастливой врачихой.
Хорошо, что знакомая тоже читала классика про бред жизни. Иначе можно бы с ума сойти. В этом случае грозило неотвратимое: либо навязчивое состояние, либо расстроенное воображение, либо несбыточная затея.
Сколько минуло? Лет семь, наверное.
Ну, подумаешь, врачи веселятся в рабочее время, когда больные страждут, делов-то. Сегодня пенсионеры, военные и простые, умирают в очереди за тем, что им государство должно, а отдавать не хочет, - и привыкли.
Кто-то живописал, как кушать дерьмо, и я брала слова великий русский писатель в кавычки - недальновидно, нынче он такой, без кавычек, удачно выстроил стратегию, признан и в реестры занесен.
Пал Палыч Бородин еще золотил Кремль, это после его посадили в заграничную тюрьму, пытаясь подпортить имидж беспочвенными обвинениями в том, что кое-какое золотишко к рукам прилипло, - так известно же, как коварный Запад охоч бросать тень на бескорыстных наших чиновников.
Шандыбин на депутатской скамье, с его неандертальскими политическими лозунгами, в наши дни и вовсе смотрится как родной, скамья скучает по нему.
Отчаянных журналистов, не устававших трындеть про чеченскую дыру, коррупцию, спекуляции с оружием, - убивают.
Мелкие частные записи фиксируют почти что воздух. Атмосферу, настроение, состояние душ и нравов. В учебнике истории не прочтешь. Не исключено, однако, что тут и есть настоящая история. Такими записями измеряется расстояние, пройденное населением из точки А в точку Б. Можно мерить добытыми тоннами нефти, спущенными в казино суммами долларов, поднятыми зарплатами или исчезающим пенсионным фондом - чем угодно можно мерить улучшающееся или ухудшающееся качество жизни. На самом деле ответ висит в воздухе. В воздухе, каким дышим. Чего в нем больше: свежести или отравы? нормы или аномалии?
Всего ничего прошло - а как притерпелись. Еще сильнее притерпелись, чем прежде. Перечислять-перечислять всю нашу жизнь - бумаги и слез не хватит.
Считали, что опустились донизу, - а снизу постучали. Что дальше?
Взять Окаянные дни Бунина и Несвоевременные мысли Горького, сначала друзей, потом антиподов. Бунин, ненавидевший большевиков, не мог простить Горькому, что тому они милы. Бунин писал: из этого дерева и дубина, и икона. Про народ. Но и Горький, очухавшийся, написал про народ и про большевиков такое, что никогда при советской власти не перепечатывалось. Правда, запуганный-зачарованный Сталиным, проливал восторженные слезы при виде зэков, строивших социализм. Одного, мальчика, долго расспрашивал и уехал, окончательно умиленный, после чего мальчика расстреляли. Но он про то не узнал.
Как они могли так жить? - рассуждаем часто с гражданским негодованием мы о тех, кто жил до нас.
Что скажут будущие они о нас, когда пристально займутся нами?
Не хочется быть старой каргой, что есть отчасти. Хочется прибегнуть к образу, к какому тыщу раз прибегали: Моисей сорок лет водил свой народ по пустыне, покуда не привел в Землю обетованную. Что-то заставляет думать, что здесь не образ, а исторический факт. Что математически высчитано, сколько времени нужно, чтобы упасть и подняться, оздоровиться и возродиться. Нефть и финансы - конечно, показатель. Но и показатель - разлитые в воздухе бессовестная наглость на одном полюсе и рабское смирение на другом.
Двадцать лет уже прожили.
Остается еще двадцать?
Уже оторвавшись от записывания, предалась дурной привычке - перечитыванию того, что принадлежит еще более старым каргам. Но каргам на все времена. И как это часто бывает, когда над чем-то размышляешь, тебе неожиданно подбрасывают.
Для того чтобы положение людей стало лучше, надо, чтобы сами люди стали лучше Для того же, чтобы люди становились лучше, надо, чтобы они все больше и больше обращали внимание на себя, на свою внутреннюю жизнь. Внешняя же, общественная деятельность, в особенности общественная борьба, всегда отвлекает внимание людей от внутренней жизни и потому всегда, неизбежно развращая людей, понижает уровень общественной нравственности. Понижение же уровня общественной нравственности делает то, что самые безнравственные части общества все больше и больше выступают наверх и устанавливается безнравственное общественное мнение (курсив мой. - О.К.), разрешающее и даже одобряющее преступления. И устанавливается порочный круг: вызванные общественной борьбой худшие части общества с жаром отдаются соответствующей их низкому нравственному уровню общественной деятельности (курсив мой. - О.К.), деятельность же эта привлекает к себе еще худшие элементы общества. Толстой.
Перечла еще раз.
И еще.
И еще.
Личный сайт автора - www.kuchkina.ru
16.03.2007
www.novayagazeta.ru
Док. 509823
Перв. публик.: 16.03.07
Последн. ред.: 22.10.08
Число обращений: 77
Кучкина Ольга Андреевна
|
