|
|
Ольга Кучкина: `Спасибо, Башлачев. Палата номер шесть`
Назад
|
Ольга Кучкина: `Спасибо, Башлачев. Палата номер шесть`
|
Что-то он такое с нами сделал, этот мальчишка. Нет, про других не буду, не знаю. Со мной. Не то чтобы мне понравилось. Мне и не понравилось даже. Если иметь в виду, что одно часто нравится как подобие другого, того, что нравилось раньше. Тут раньше - не было. Было незнакомо, иначе, не так, не по правилам. Особенно, если учесть, что по всем радио и телевидениям гоняли какие-нибудь ландыши, светлого мая привет, и мой адрес - не дом и не улица. Нет, разумеется, уже звучали и Гребенщиков, и Макаревич, а раньше Высоцкий, полузапретные, и запретного Галича Лен Карпинский звал к себе домой послушать. Однако и их правила не годились. И сам-то был какой-то чудной, зачуханный, с волосами, похоже, немытыми, падавшими на лицо и закрывавшими пол-лица, с плохими зубами, и как будто с вокзала. Он и был с вокзала. Его притащил откуда-то из Череповца Тема. Позвонил, сказал: приходите с Наташей в "Литературку", там один парень будет петь под гитару свои песни, не пожалеете. Мы пришли. И когда уходили, и ушли, и шли домой - по дороге не знали, что думать. Невозможно было разобраться в ощущениях. Непонятно было. Ошеломление - пожалуй, вот оно. В натуральном виде. Не как слово, а взаправду, как состояние. Темперамент парня зашкаливал. Он бренчал на своем раздолбанном (или это показалось?) инструменте так, что челюсти сводило и не разводило. Концентрация смыслов была настолько мощной, что просачивалась прямиком в подсознание, почти минуя сознание.
А потом это начало прорастать. Вот этот вот весь сюжет стал огромнеть.
Сдается, мы что-то сказали ему, уходя. Но несущественное.
Рука на плече. Печать на крыле.
В казарме проблем - банный день.
Промокла тетрадь.
Я знаю, зачем я иду по земле,
Мне будет легко улетать.
Я переписываю сейчас эти строчки - и озноб. Как метель пишет белым по белому, так тут страсть - по страсти. Метафора на метафоре. И это внятное знание своего пути и предзнание своего улета пробивает душу. Тогда ему было, кажется, двадцать четыре, мы слушали его в чьем-то кабинете или зальчике, набитом под завязку, а он, нуждаясь в нас, был отдельно от нас, в себе, и мы ему были по фигу.
Без трех минут - бал восковых фигур.
Без четверти - смерть.
С семи драных шкур - шерсти клок.
Как хочется жить. Не меньше, чем петь.
Свяжи мою нить в узелок.
Масштаб трагедии огромен, по плечу гению, не дотянуться, а щемящее "как хочется жить" требует защиты, да кто же в таких случаях может ее дать. Уже гораздо позже рассказали, что имелась гражданская жена Настя, но ей всего-то и стукнуло двадцать лет, а у него отношения - с собой, роком и самим Господом Богом.
Наш лечащий врач согреет солнечный шприц,
И иглы лучей опять найдут нашу кровь.
Не надо, не плачь. Сиди и смотри,
Как горлом идет любовь.
Это надо же - так сказать.
Так уметь сказать.
Он улетит через окно ввысь в двадцать восемь. Помимо причин, о которых мы судить не смеем, известно, что наступившая немота сводила с ума. Получалось, что ему и отпущено-то было на то, чтобы спеть свои песни, года четыре, много - пять. Любовь шла горлом, а горло больше не выпевало слов, ни об этом, ни о чем другом. Дар, набросившийся на него, как охотник на зверя, вдруг оставил. Или он думал, что оставил, и не было мочи ждать, когда опять вернется, и мучила мука, а вернется ли? А он уже был истерзан этим своим треклятым и благословенным даром, косточки хрустели и раны кровоточили.
Этот город скользит и меняет названья.
Этот адрес давно кто-то тщательно стер.
Этой улицы нет, а на ней нету зданья,
Где всю ночь правит бал Абсолютный Вахтер.
Страшная фигура Абсолютного Вахтера вобрала в себя онтологические черты любого ничтожного вахтера, включая Адольфа и Иосифа, любого, который при исполнении и может, и смеет наступить на вас сапогом и раздавить. Масштаб личной трагедии, что вернее было бы назвать трагическим мирочувствованием, слипся - не разорвать - с масштабом трагедийной современности. И трагедийной истории. Как он осязал русскую историю, как успел вникнуть в нее до печенок, Бог весть.
Долго шли зноем
и морозами.
Все снесли и остались
вольными.
Жрали снег с кашею березовой.
И росли вровень с колокольнями.
Было время колоколов - настало время колокольчиков.
Он и сам - такой колокольчик. Звенел, звенел, да захлебнулся.
Что он делал с собой? А все то же, что делали и делают гениальные мальчики русской литературы, от Лермонтова до Рыжего, поставленные своим гением вне ряда, вне той обыденной пошлости, без которой остальные люди не живут, - кто что.
Могли и не успеть. Спасибо главврачу
За то, что ничего теперь хотеть я не
хочу.
Психически здоров. Отвык и пить,
и есть.
Спасибо, Башлачев. Палата номер
шесть.
Ранним февральским утром Александр Башлачев выбросился из окна питерской квартиры Жени Каменецкой, фиктивный брак с которой был заключен, чтобы ему жить в Питере. Не ввысь, а вниз, покончив счеты с жизнью, зная и не зная, каким большим он был поэтом.
Засучи мне, Господи, рукава.
Подари мне посох на верный путь.
Я пойду смотреть, как Твоя вдова
В кулаке скрутила сухую грудь
Теперь, слава богу, издательство "Время" выпустило его однотомник "Как по лезвию", и все желающие могут узнать, кого мы потеряли.
Поэты живут. И должны оставаться живыми.
Пусть верит перу жизнь, как истина
в черновике.
Поэты в миру оставляют великое
имя,
Затем, что у всех на уме - у них
на языке.
Я думаю о нем всегда. Я думаю о нем в эти дни, потому что у него случился очередной день рождения и не хочется считать, сколько бы ему было, потому что он навсегда остался в том своем возрасте. Прошло много лет после того единственного раза, когда я слышала его живого, но и по сю пору считаю это одним из самых значительных событий жизни. И благодарю Артема Троицкого за содеянное. Для меня. Для нас.
08.06.2007
www.novayagazeta.ru
Док. 509753
Перв. публик.: 08.06.07
Последн. ред.: 22.10.08
Число обращений: 78
Кучкина Ольга Андреевна
|
|
|
|
|
