Раньше Молодежный театр назывался Центральным детским и был кошмаром для поколений школьников, которых приводили целыми классами на какой-нибудь "Шишок", заталкивали в необъятный партер и запрещали даже разговаривать. В девяностые театр сменил имя, а мы попытались забыть о пытках культурой и многолетних издевательствах над несовершеннолетними. Но, повзрослев на бумаге, РАМТ еще долго оставался детским. В нем выходили спектакли приличные, благонадежные и унылые - художественная провокация и не заглядывала на пыльную сцену.
Правда, в РАМТе несколько лет подвизается свой, домашний авангардист Александр Пономарев. Но даже его замысловатые постановочные конструкции, живая музыка и дурными голосами выкрикивающие текст Хлебникова актеры не могли поправить дела. Молодежный театр был безнадежно академическим.
Все изменилось в этом сезоне, когда на Большую сцену РАМТа выскочил "Король-олень", а за ним вприпрыжку на Малую сцену вылетел "Герой". Первый спектакль поставлен Николаем Рощиным, второй - Ниной Чусовой. Рощину немного за тридцать, Чусовой - двадцать восемь. Главное достижение этих режиссеров в том, что их спектакли могут смотреть их ровесники.
Механика шоу
Обычно в РАМТ ходят пожилые тетеньки и их несчастные внуки. Но и "Героя", и "Короля-оленя" можно смело рекомендовать завсегдатаям рейвов, любителям Кастанеды и фанатам Филипа Дика. Чусова и Рощин ставят спектакли бойкие и компактные. Применительно к их постановкам тянет употребить английское словечко "timing". Эквивалента этому понятию не существует ни в русском языке, ни в русском театре. Timing - это чувство времени, расчет ритма, будь то целое шоу или малюсенькая реприза. Это умение держать темп, не увязая в паузах, завещанных нам Станиславским.
Чусова и Рощин, при всем различии их манер, одинаково боятся пауз. Они перенасыщают пространство спектакля всевозможными трюками, гэгами. У Чусовой в "Герое" есть и флэш-бэки в световой отбивке, и явление живого трупа в жутком гриме, и пьянки, и драки, и поцелуи. Рощин в "Короле-олене" параллельно монтирует два эпизода и придумывает сложные деревянные механизмы, диковинные и страшные. Оба страшно торопятся, боясь наскучить публике, и с маниакальной точностью продумывают пластическую партитуру своих спектаклей.
В отличие от Пономарева это не литературные, а театральные авангардисты. Они экспериментируют не со словом - текст им нужен только как трамплин для фантазии, - а с самой фактурой спектакля. Рощину был интересен Гоцци, потому что ему давно хотелось поработать с масками. Чусова превращает Синга в клоунаду, где каждый жест запрограммирован на взрыв хохота в зале.
Иногда - как в "Короле-олене" - жесткий темпоритм слегка обедняет действие. Рощин недаром назвал свой спектакль "механическим действом". Ему кажется, что, если он хоть на секунду выпустит исполнителей из-под своего контроля, на сцене наступит хаос. Актеры, потея под масками, изо всех сил стараются попасть в такт, и их усердная работа становится основным содержанием спектакля. Только Ивану Волкову в роли Дерамо удается каким-то чудом принимать стилизованные позы, носить смешной парик из пакли и создавать при этом характер. Чудак и эгоцентрик, мистик и идеалист выглядывает из-под маски короля, влюбляя в себя не только невесту, но и зал.
Чусова тоже не дает поблажки своим актерам. Она расписывает им лица диким гримом и ловко тасует мизансцены, заставляя исполнителей просто летать в крошечном пространстве сцены. Но ей удается, зажав актеров в корсет пластики, оставить их внутренне свободными. Замкнутые в узких границах гэга, ее актеры играют, как в рекламном ролике, успевая за пару секунд пережить и передать целую историю. На старых подмостках они умеют работать в ритме MTV. Павел Деревянко, трепетный комик, звезда чусовских "Шинели" и "Героя", просто создан для ролика типа "имидж ничто, жажда все".
Новые культурные
Главный козырь новых режиссеров - высшее образование, о котором они не устают напоминать публике. Первый спектакль Николая Рощина, за который он получил премию "Московские дебюты", - "Пчеловоды" - представлял собой психоделическое шоу по мотивам картин Брейгеля и Босха. Это потом Рощин признавался в интервью, что, когда ставил спектакль, об их живописи имел самое смутное представление. Но уже тогда он знал, что знаковые имена обеспечат внимание его дебюту.
Своего "Короля-оленя" он густо набил всевозможными культурными ассоциациями. Здесь и босховские чудовища, и брейгелевские охотники, и маски commedia dell"arte. Он с удовольствием погружается в мир старинной культуры и, заигрываясь, сам перевоплощается в чудака-театрала времен Гоцци, который и вводит нас в мир спектакля: "душераздирающая и леденящая кровь история, изображенная средствами достопочтимых масок комедии Дурандарте, а также фантастическими механизмами всемирно известного алхимика, доктора демонологических наук Генриха Абздольц Карловича фон Шайнскрингеля".
Чусова, наоборот, меньше всего интересуется историческим колоритом. Она выбрала экзотичную для русской сцены комедию Джона Синга "Удалой молодец, гордость Запада" и для начала переименовала ее в "Героя". Затем она выбросила все католическое, ирландское, патриархальное, оставив только интернациональные пьянки и женские свары. Герои заиграли в стиле "немой комической", а их реплики были урезаны до размера титров. После особо колоритной потасовки так и ждешь, что где-нибудь над сценой появится надпись "А в это время...".
Насыщая чужие тексты своими ассоциациями, молодые режиссеры не слишком почтительно обращаются с классиками. Чусова не колеблясь превратила проблемную пьесу Синга в простодушный фарс. Рощин придал фьябе Гоцци инфернальную мрачность. В последние годы Петр Фоменко и Сергей Женовач ввели в моду утонченно ненавязчивый стиль режиссуры. Постановщики привыкли прятаться за текстом и актерами. Новое поколение режиссеров заявляет о себе куда громче. Из классического текста они умеют вытащить тот легкий бред, который в обычной постановке остался бы незамеченным. Надо слышать, с каким абсурдным упорством повторяется в "Короле-олене" сюрреалистический рассказ о том, как Дерамо проверял в своем тайном кабинете две тысячи семьсот сорок восемь девиц. И видеть, как оживает папаша "Героя", которого родной сын собственноручно ухайдакал заступом.
Носатая тень Мейерхольда бродит в новых спектаклях РАМТа. Рощина навещает доктор Дапертутто: именно он привнес романтическую мрачность и декадентский эстетизм в простодушную комедию масок. Чусовой ближе Мейерхольд двадцатых: отточенная пластика ее героев словно списана с упражнений по биомеханике. В последнее время только ленивый не говорил о конце режиссерского театра, о смерти постановочного искусства. Но в РАМТе видишь, что покойник скорее жив, чем мертв.
