Колдовское все-таки действо - просто листать книгу. Откроешь, к примеру, сборник пьес Евгения Гришковца "Как я съел собаку", чтобы разглядеть в драматургии сверхмодного ныне артиста и режиссера "репетиции" его прозы - той, что обернулась премией в номинации "Дебют" на конкурсе Книга года-2004 за роман "Рубашка". И вдруг находишь в пьесе "Планета", там, где герой размышляет о женщине, увиденной в окне: "А если это окно спальни, она может... например, читать... книгу, которую купила. Купила где-нибудь в переходе метро или на улице. Не специально же за книгой идти, это же не шторы. Нет. Просто шла, увидела краем глаза забавную обложку, вспомнила, что слышала что-то от кого-то про эту книжку... и купила". В принципе, вот он - механизм сегодняшнего выбора полиграфической продукции массовым потребителем, вот секрет читательско-покупательских предпочтений, лекарство от головной боли издательских менеджеров и маркетологов из книготорговли.
...О том, что беллетристика Гришковца - те же его моноспектакли, в прессе не успел высказаться только ленивый. Включая самого новоявленного певца мидл-класса, остроумно выстраивающего свои сказки для взрослых. Архитектор Саша, герой романа, оставляет Родной город (прежнюю семью, старую работу, прошлую жизнь), чтобы завоевать столицу (высокие заработки, новую иномарку, загородный дом и т.п.).
В основании сюжета - конструктивный прием, идущий не иначе как из прозы 30#8722;х годов прошлого века (речь о романе Петра Замойского "Лапти"). Лишь четыре секунды герой романа Гришковца размышляет, что надеть - свитер или рубашку. "Вдруг... найдется повод Ей позвонить... И найдутся слова, и что-нибудь получится... Тут нужно быть в рубашке. Обязательно!". (Вечером этого трудного дня "усталую" рубашку бросят на пол.) При этом выбор одежды, сделанный рассказчиком, определяет поведение персонажа. И не только потому, что "рубашка - обязательный элемент для игры в хемингуэев" (подробности в тексте). Но и по причине неловкого движения парикмахера, который смахнул колючие остриженные волоски за шиворот персонажу. И пошло-поехало: у машины спустило колесо, да и вообще: "...подступала тоска или что-то вроде тоски и все время хотелось сменить рубашку". Однако не буду пересказывать фабулу: обаяние ироничной и умной прозы Гришковца отнюдь не в одних лишь перипетиях погруженного в столичный быт действия.
Значимыми оказываются и странные совпадения (увиденный в зеркале парикмахерской человек, с улицы всматривающийся внутрь салона, уезжает в "мерседесе", который, "темный и скучный", вроде как преследует героя), и удивительные по драйву сны (и в кресле парикмахера, и в вагоне метро, и в зажатой в пробке машине частника...). И что еще замечательно в этом романе - вранье персонажа. Он складно врет другим и главное себе: про единственную любовь, про верную дружбу. Про то, что теракт на самолете в родном небе - хороший повод выжать слезу у окружающих. Врет и нам читателям. Но веришь.
