За 13 лет на посту гендиректора Первого канала Константин Эрнст зарекомендовал себя как самый своенравный и успешный деятель русского ТВ. Для того чтобы разобраться в судьбе и поступках реформатора национального вещания, RS ангажировал идеального аналитика - самого Эрнста
Фигура Константина Эрнста будоражит воображение многих. Что и говорить - императорская осанка, низкий густой голос и мрачноватая улыбка выделяют генерального директора Первого канала даже на фоне видных политиков, вместе с которыми он изредка попадает в один кадр. Проверенный годами образ реформатора русского телевидения к настоящему моменту приобрел почти скульптурные формы - руководитель Первого редко дает интервью, и все они обычно подчинены интересам канала. Rolling Stone повезло: летним воскресным днем 47-летний гендиректор Эрнст согласился говорить преимущественно о себе.
Перед встречей с Эрнстом в моей голове вертелся калейдоскоп из образов, с которыми Константин ассоциировался со слов моих коллег-журналистов: демиург, "человек-канал", чуть ли не Бэтмен, который взирает на ночную Москву с высоты Останкинской телебашни. "Вот давайте не будем называть меня Бэтменом, - сообщает мне Константин Эрнст, с которым мы встречаемся в "военной комнате" Первого канала. - Лучше скажем, что я просто соответствую должности руководителя". Со стен комнаты, большую часть которой занимает гигантский стол, ухмыляются персонажи "Двух звезд" и "Ледникового периода", однако обстановка тут явно не располагает к песням и пляскам. Под стать интерьеру и его хозяин, расположившийся прямо передо мной с доброжелательным, но совсем не веселым выражением лица. Я спрашиваю Эрнста о природе людей, которые видят в руководителе Первого корень зла российского телевидения. "Если бы я разбился в автокатастрофе или выпал из самолета, тогда бы, наверное, сказали: а вообще он был парнем ничего - то придумал, это сделал, - рассуждает Эрнст. - С покойником такая снисходительность проходит. А пока я живой и где-то там бегаю, соответственно, многим не нравлюсь. У нас сейчас только Гуса Хиддинка не ругают, да и то - проиграем три матча подряд, и все обязательно скажут: "Вот старый мудак голландский, пусть валит отсюда, зачем мы ему платим огромные бабки?" А ведь такое уже говорили - когда наша сборная благодаря хорватам на чемпионат Европы прошла. Позорная была игра на сельском стадионе". Открывая пачку черных Kent Nano, Константин Эрнст замечает, что люди, принимающие решения, не нравятся решительно никому - такова человеческая природа. "Кто все время говорит про других говно? - задает риторический вопрос Эрнст. - Люди слабые и завистливые. Есть пара независимых продюсеров, работающих с каналом, с которыми я почти не разговариваю. В силу разных житейских историй я с ними не могу за одним столом сидеть. Я через своих сотрудников смотрю их проекты, вношу правки, и передачи идут в эфир, потому что эти передачи - хороший продукт. Поначалу мне "сверху" звонили - дескать, надо бы кого-то на работу пристроить. Но по блату это не происходит. Я все время объяснял, что работаю в том месте, где невозможно взять человека в дело только потому, что он - мой друг. Канал - не моя лавочка, и я обязан зрителям предлагать только лучших. Если ты ориентируешься на друзей и знакомых, ты быстро сгоришь, потому что не соответствуешь главному - аудитории. Аудитория - самое важное, а не твои друзья. Такова проклятая практика этой работы. А друзья тоже, конечно, обижаются".
"Я действительно жил в Санкт-Петербурге, но родился в Москве, на Соколе", - говорит Эрнст, когда речь заходит о его "питерских корнях", которые генеральный директор Первого канала приоткрыл в интервью киноведам из питерского журнала "Сеанс". В Петербурге был организован новый научный центр, и отец Эрнста, видный биолог, переехал туда, чтобы занять пост директора. "До этого мы жили в районе Химок, где напротив нашей хрущевки, первого кооперативного дома научных работников, располагался точно такой же, где проживали жители уничтоженной строительством деревни Сумаревка, - вспоминает Эрнст. - Для меня это была хорошая школа жизни, потому что сумаревские ходили бить "интеллигентов" и наставили им немало шрамов. Ну а когда интеллигентам надоело терпеть, что их бьют и они сами научились драться, то вместе с сумаревскими стали ходить в другие районы. Когда я уезжал в Питер (это было после седьмого класса), то в своем дворе получил инструкцию: в первый же день вычислить, кто в классе вожак, и сразу же его загасить. Иначе себя не поставишь. В новой школе, которую курировал филфак, я целых пять уроков пытался вычислить, кто в классе лидер. В итоге самый крупный мальчик, стоявший у доски, обратился ко мне: "Ну что, московский?" Я понял, что вожак самоопределился, подошел к нему и двинул в челюсть. Мальчик упал, доска упала на него, а со мной потом никто не разговаривал месяца три. Оказалось, что в школе до этого никто никогда не дрался". Вспоминая о мальчишеских боевых подвигах, Константин Эрнст заявляет, что не любит драться. Хотя умеет. Слова директора Первого канала, рассуждающего о том, как люди чувствуют силу соперника, никаких вопросов не вызывают: руки Эрнста украшают сбитые костяшки пальцев.
В глазах типичного русского телезрителя (а им, с определенной долей погрешности, является женщина старше пятидесяти пяти) Константин Эрнст и сейчас остается представителем молодого поколения, захватившего телевидение в самом конце 80#8209;х, - "взглядовцем" и "матадором". Между тем сам Эрнст, явно в это не веря, называет себя "47#8209;летним дядькой" и с показной неохотой вспоминает дела давно минувших дней, когда у него еще было время на чтение книг, запойный просмотр всех фильмов, идущих в советском прокате, и жаркую атмосферу тогдашних дискотек. Даже в чтении запрещенной в СССР литературы Эрнст находил свой путь гедониста и пассионария. "Мне рано попался в руки "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына, - вспоминает гендиректор Первого канала. - Я думаю, что "Архипелаг ГУЛАГ" и еще несколько книг заставили меня усомниться в том, что все, что я знал до этого, было правдой". Поиски правильной литературы приводили Эрнста в неожиданные места. Константин не без удовольствия вспоминает, как познакомился на дискотеке с дочкой дипломатов, в квартире которой хранилась целая коллекция запрещенных книг. Само собой, посещение элитарной библиотеки было соответствующим образом отработано. А книг было довольно много. "Со всеми своими комплексами и главными страхами я разобрался в школе", - резюмирует тему юности Эрнст и тут же вспоминает историю о том, как одноклассники обвинили его в похищении книги "В схватках с врагом", которую каждому в классе выдавали на одну ночь. "Полночи я читал книгу с фонариком под одеялом, - рассказывает генеральный директор Первого. - А утром она куда-то делась. Естественно, класс подумал, что я "скрыжил" книжку, и меня повели бить во двор за спортзал". Палачом Эрнста был второгодник Трефилов, школьник с хорошо поставленным ударом. Два дня Эрнст мужественно терпел, потому что чувствовал свою вину. Потом, придя вечером домой, чуть не плача, попросил у отца помощи. Тот отказал. Сказал: "Сходи на стройку, возьми кусок арматуры, который влезет в портфель, и ничего не бойся". Эрнст решил, что отец его предал, но наутро мимо стройки прошел. Когда на следующий день Трефилов заявил, что начнет с удара под дых, Эрнст достал из портфеля кусок арматуры, которым ему посоветовал разжиться папа, и нанес нападавшему мощный удар в ухо. По словам Константина, спустя несколько лет он понял, что папа, отказавший ему в личной защите, поступил единственно правильным образом - иначе сына просто затравили бы в школе. Также выяснилось, что пресловутую книгу взяла почитать мама Эрнста, и в тот же день потерял ее в троллейбусе. Стать ответственной за избиение сына у нее не хватило мужества. И он узнал об этом только через двадцать лет. Фамильным призванием Константина Эрнста была биология и генетика - в доме его родителей хватало соответствующих книг. Однако телевизионный могул утверждает, что уже с четырнадцати лет он прекрасно осознавал, что хочет снимать кино. На тот момент телевидение в нашей стране было оплотом советской готики (чего только стоили сериальные хиты "Семнадцать мгновений весны" и "Сага о Форсайтах", а также мрачные театральные постановки, премьеры которыхдавались в прайм-тайм), и школьников 70#8209;х едва ли особенно сильно тянуло в Останкино. С кино ситуация была еще сложнее: считалось, что перед тем как стать кинорежиссером, человек должен получить некий жизненный опыт и освоить какую-то профессию. "И я стал биологом, защитил диссертацию, - продолжает рассказывать Эрнст. - Работал, занимался генной инженерией, должен был уехать в Кембридж - невероятная по тем временам удача. Но в какой-то момент я увидел свою будущую жизнь: вот я становлюсь директором института, потом членом-корреспондентом, затем академиком, и вот меня уже отправляют на заслуженный отдых, а там уже и хоронят с подушечками. И мне все это стало настолько отвратительно, что я написал заявление об уходе. Свалил в никуда". В то время друзьями Эрнста были режиссеры-"параллельщики" Игорь и Глеб Алейниковы - герои московского концептуализма и создатели пародийного ревю "Трактористы-2". Вместе с Алейниковыми экс-биолог Эрнст отправился в Госкино, где создавалась новая экспериментальная студия. Вместо нужного человека, который мог бы по достоинству оценить авангардные идеи соискателей, троице попался директор студии - по сути своей хозяйственный работник. Прочувствовав ситуацию, Эрнст не стал перегружать простого человека своим авангардизмом, а предложил снять документальный фильм о записи американского альбома Бориса Гребенщикова и его последующем концерте с Eurythmics. "Эта установка была директору понятна, - вспоминает Константин, которому блондинка-секретарь приносит очередную чашку кофе. - Я получил в свое распоряжение съемочную группу и поехал в Питер работать. Хотя чувствовал себя в этот момент аферистом, возглавившим не свою армию. Когда готовый фильм-концерт попал на фестиваль в Монтре и получил там приз, сложилась очень интересная ситуация. Режиссер "призового" фильма в СССР должен был получить новую профессиональную категорию. А так как никакой категории у меня не было, мне присвоили третью - самую низкую. Так я и стал режиссером".
К тому времени Константин Эрнст уже успел снять нервный клип "Алисы" на песню "Аэробика", провалиться на поступлении в режиссерскую мастерскую Ролана Быкова ("Ну, взрослое мне тоже снимать хотелось бы", - ответил Эрнст, когда Быков спросил его об отношении к детскому кино) и попасть на несколько важных застолий. Во время одной из ночных посиделок Константин оказался в компании одного из ведущих программы "Взгляд" Александра Любимова и принялся критиковать моднейший проект того времени за излишнюю аморфность и "радийность". "Любимов видел несколько моих клипов, - вспоминает Эрнст. - И сказал, что раз я такой умный, через три недели в эфир выходит мой выпуск "Взгляда". Пару лет я проработал во "Взгляде", а потом Анатолий Лысенко, руководивший молодежной редакцией,сказал мне: "Делай свою передачу". Это было в 1989 году, а в январе 1990#8209;го в эфир вышел "Матадор". Программа "Матадор", ставшая, пожалуй, первым культурологическим и психоделическим проектом на русском телевидении, в течение последующих пяти лет была главной заботой Константина Эрнста. За этовремя бывший биолог успел натянуть на себя множество масок (от Фассбиндера до Годара) в качестве ведущего, а также режиссировал и монтировал все эти магические программы, которые могли касаться французского скандалиста Сержа Гэнзбура (Эрнст настаивает именно на таком написании и произнесении фамилии шансонье. - Прим. ред.) или, скажем, боя быков в Памплоне. "На монтаже программы о том, как Коппола делал "Апокалипсис сегодня", мы не выходили из студии четверо суток, - вспоминает Эрнст, зажигая очередную сигарету. - Под утро мы с монтажером в какой-то момент просто рухнули на пульт от усталости. Когда нас растолкали, я понял, как смотрят кошки. Не помню, что отвечает в зрении за цвет - колбочки или палочки, но утомление было таким сильным, что эти колбочки-палочки отключились, и я увидел мир черно-белым. Это был один из самых жутких опытов в моей жизни. Часа через два, правда, цветное зрение вернулось".
Разговоры о культуртрегерской миссии Константина Эрнста имеют смысл хотя бы потому, что именно он первым начал делать программы о персонажах, которых в русском медиапространстве попросту не существовало: парадоксальном комике Ленни Брюсе, ни на кого не похожем документалисте Годфри Реджио, рекламщике-провокаторе Оливьеро Тоскани. "Сейчас я поставлю запись программы, которая была сделана пятнадцать лет назад. Мне кажется, она ничуть не устарела". Через мгновение на экране возникают быки, которые гоняются за испанцами во время фестиваля Сан-Фермин. Репортерская съемка действительно кажется очень современной, и Эрнст явно доволен произведенным эффектом - тем более что сам он никогда не пересматривает уже сделанные программы. Затем Эрнст достает диск с программой о карнавале в Венеции. "Венеция - город, каждый год на несколько сантиметров погружающийся в воду, - раздается с экрана голос Эрнста-ведущего. - Самый щемяще-прекрасный город в мире, где на улицах можно встретить красавицу-смерть". Программа заканчивается, и Константин поворачивается к экрану спиной. "Эта подводка снималась, когда в Москве было около одиннадцати вечера, 1 марта 1995 года, - голос реального Эрнста звучит в точности как тот баритон, который только что лился из динамиков. - Когда все закончилось, мы собрали технику и отправились в гостиницу. И вдруг мой оператор Андрюша Макаров начал кричать. Мы подумали, что на него напали, развернулись и побежали к нему. А он, оказывается, только что позвонил из автомата в Москву. Андрюша бежал и кричал: "Владьку убили". Во время звонка его жена смотрела телевизор, и ведущий сказал, что Влада Листьева больше нет. Больше программа "Матадор" в эфир не выходила".
Полную версию интервью Константина Эрнста Rolling Stone читайте в октябрьском номере журнала.
http://www.rollingstone.ru/articles/6493
Док. 499268 Опублик.: 01.10.08 Число обращений: 51
