Я не знаю, кто "заказал" нынешнюю масштабную всероссийскую дискуссию о перестройке и Горбачеве. Хотя ответ очевиден. В 1995-м все было по-другому, о Горбачеве мало кто вспоминал, и на десятилетие со дня мартовского Пленума ЦК КПСС 1985 года, утвердившего Горбачева генсеком, ни наша "независимая" пресса, ни наше "независимое" телевидение никак не отреагировали. Тогда никто не хотел "огорчать" первого президента России, который даже после своей окончательной "победы" над Горбачевым долгие годы очень болезненно реагировал на какое-либо общественное внимание к инициатору перестройки.
I
Помню, как Ельцин в начале 1990-х откровенно переманивал ведущих сотрудников Горбачев-фонда на работу к себе, в Администрацию Президента. И Юрий Батурин, и Алексей Салмин, и Марк Урнов сделали себе блестящие карьеры прежде всего потому, что в тот момент оказались в Горбачев-фонде. Желание Ельцина хоть чем-то еще насолить Горбачеву, еще раз уязвить самолюбие своего "обидчика" стало фактором ускоренной капитализации талантов многих наших экспертов. И только такие упертые враги архитектора Беловежья, как Георгий Шахназаров и я, устояли перед соблазнами Ельцина. Правда, никакой благодарности от Горбачева за иммунитет против ельцинизма я не получил. Как только мое "русопятство" начало вредить "демократическому" имиджу Горбачев-фонда, его хозяин нашел повод со мной расстаться. У Горбачева как аппаратчика был поразительный нюх на колебания "линии партии", на этот раз - на линию политкорректности. Горбачев, как и Ельцин, стремился привести кадровую политику в своем фонде в соответствие с запросами победившей демократии. Правда, это так и не привело к перемене отношения Ельцина к Горбачеву. Поэтому до тех пор, пока первый президент России был у власти, о перестройке можно было говорить только плохо, а лучше - вообще не говорить.
Только сегодня, в условиях минимизации влияния Ельцина на политическую жизнь в России, стало возможно возвращение мысли к тому, что предшествовало победе Ельцина, - к демократическим реформам конца 1980-х.
Понятно, что трудно воссоздать у наших граждан позитивное отношение к свободе и демократии, пока они больны тотальной ненавистью к перестройке и к Горбачеву.
Речь, конечно, не о личной реабилитации Горбачева, растерявшегося в минуты роковые, так и не ставшего своими поступками вровень с теми глобальными задачами, которые он пытался решить. Я уже не раз писал, что нельзя требовать от руководителя послесталинской КПСС того, чего в нем не могло быть по определению. Ни один из предшественников Горбачева не обладал качествами, необходимыми для исторической личности, для того, чтобы стать лидером нашего многонационального народа. Ни Хрущев, ни Брежнев, ни Черненко, ни тем более Андропов, стремящийся окончательно растворить русскую нацию в "советском народе как новой исторической общности людей", не рассматривали свое дело как общерусское, как дело укрепления государства с тысячелетней историей. Все они, как могли, защищали дело Ленина, дело Октября, и не более. Поэтому, если быть честным, нельзя упрекать Горбачева за слабую, недостаточную укорененность в русской истории, за то, что он так и не проявил чувства "державности", способного подвигнуть на жесткие, спасительные решения. Не забывайте, что Горбачев стал руководителем государства по инициативе и по настоянию Андропова, который долго изучал настроения и пристрастия первого секретаря Ставропольского обкома партии. Все это говорит о том, что Андропов нашел в Горбачеве все качества, необходимые для того, чтобы удержать страну на советском курсе. Горбачев соответствовал главному требованию партии: он был до мозга костей советским человеком, интернационалистом, для которого главной Родиной был Октябрь с его вождем Лениным.
Рискну, вопреки нынешней всеобщей любви к Сталину, утверждать, что генералиссимуса также мало заботило будущее СССР именно как советской России. Сталина, как продолжателя дела Ленина, дело строительства социализма интересовало куда больше, чем судьба страны, судьба ее народов. Просто во время войны личные интересы Сталина, интересы спасения себя как личности, ответственной за чудовищные преступления, совпали с интересами спасения советской системы и тысячелетней России. Но когда его личные интересы и личные амбиции расходились с интересами российской нации, Сталин без тени сомнения шел на все, крошил и ломал устои, и прежде всего культурный, духовный, генетический фундамент преобладающего, государственно-образующего этноса. Сталин как "великая посредственность" (по словам Бухарина) страдал в большей степени, чем другие большевики, злой, черной завистью ко всем представителям старой русской интеллигенции, которые превосходили его и своей образованностью, и своим талантом. Чтобы его труды воспринимались в качестве гениальных, необходимо было вырезать на корню всю старую русскую гуманитарную интеллигенцию.
Ленин и Троцкий куда больше заботились о сохранении цвета, талантов русской, российской нации, чем их преемник Сталин. Ленин и Троцкий не стали расстреливать всех выдающихся представителей российской интеллигенции, не принявшей советскую власть, хотя могли расправиться с "контрой", а посадили их на пароход и выслали за границу. А маргинал Сталин убивал русских людей с мозгами и получал наслаждение от того, наслаждение от того, что отправил на тот свет Кондратьева, Чаянова, Устрялова, Вавилова и сотни других представителей старой российской науки. Мы, мальчики с одесского Пролетарского бульвара, знали, что дачи "Дома ученых" принято называть "дачами вдов". В городе и до войны и после знали, что одесскую науку при ежовщине расстреливали за толстыми стенами казармы на Канатной под рев специально установленных здесь авиационных моторов. Вместо ученого с мировым именем Николая Вавилова Сталин возвел на пьедестал шарлатана Лысенко. Не Ленин и Троцкий взрывали православные храмы, превращали их в конюшни и склады, а великий друг русского народа Иосиф Виссарионович Сталин.
Так что, если уж быть честным и объективным, то нельзя требовать от Горбачева то, что не было присуще ни одному из руководителей КПСС. Большевизм вырос из отрицания русской истории, из отрицания специфических, особых интересов преобладающего, государственно-образующего этноса российского государства. Конечно, украинцам больше досталось от Сталина, но и о "великом русском народе" и его воинской славе он вспомнил только тогда, когда немцы были под Москвой. Большевизм вырос из отрицания русской истории и православной русской цивилизации. А потому не надо удивляться тому, что для лидеров КПСС Россия сводилась к вымученной, искусственно созданной РСФСР.
Когда мы говорим о Ельцине как Герострате, который сознательно, чтобы занять кресло в Ореховой комнате Кремля, уничтожал Россию, который, как я когда-то сказал, менял Крым на Кремль, то мы обязаны помнить, что Борис Николаевич был продуктом советского воспитания, советского отрицания и русской истории, и российского национального сознания.
Рискну утверждать, что сегодняшний дефицит национальных русских талантов во всех заметных, публичных областях общественной жизни вызван прежде всего сталинскими репрессиями против всякого рода "умников", оставшихся в наследство от царской России. Конечно, мы живем в многонациональной стране, а потому ее элита по определению должна быть многонациональной. Но когда в рядах многонациональной элиты слабо представлен преобладающий, государственно-образующий этнос, трудно, практически невозможно выработать политический курс, соответствующий интересам подавляющего большинства населения.
Поэтому, на мой взгляд, для восстановления нормального, объективного отношения к перестройке и к Горбачеву необходимо исходить из оценки возможного. Того, что было, и, самое главное, что могло быть в наших советских условиях, после шестидесяти лет движения по пути социализма и коммунизма, учитывая, конечно, и особенности кадровой политики КПСС.
Нынешний Горбачев, озабоченный проблемами выживания своего Фонда, поиском спонсоров для своих программ, Горбачев, окунувшийся в мир зарабатывания денег, не имеет ничего общего с Горбачевым, который начинал перестройку, с Горбачевым - лидером КПСС, ощущающим себя преемником Ленина, Сталина, лидером мировой социалистической системы. Но только подлец или идиот, ничего не понимающий в политике и в психологии человека, может утверждать, будто Горбачев и его команда, Медведев, Яковлев, Рыжков, начинали перестройку во имя того, чтобы "конвертировать власть в собственность".
В данном случае психология нового русского, живущего в условиях первоначального накопления и мечтающего о своем миллиарде, переносится на лидеров КПСС, которые жили в другом мире, по другим ценностям и правилам. Обвинение в желании конвертировать "власть в собственность" не применимо не только к лидерам перестройки, но и к партийному аппарату в целом. Хорошо известно, что подавляющая часть партийно-хозяйственного аппарата не приняла перестройку. Перемен хотела преобладающая часть населения и прежде всего советский средний класс, вся интеллигенция. Но перемены не были нужны аппарату, который полагал, что уже имеет все, и больше всего нуждался в стабильности, в сохранении того, что есть. Сам факт перманентного конфликта между партийным аппаратом и перестройщиками, который и привел к ГКЧП, опровергает утверждение либералов, что за перестройкой стоял банальный меркантилизм, желание Горбачева и его команды стать крупными собственниками.
Кстати, позитивным итогом начавшейся дискуссии стало отмирание, уход на второй, побочный план такой либерально-разоблачительной концепции перестройки.
Конечно, наша не столько русская, сколько постсоветская привычка сводить все мотивы исторических поступков лидеров страны к жажде обогащения преодолевается очень трудно. Это, кстати, свидетельствует о том, что за советским сознанием всегда стояло подозрительное отношение бедного к состоявшемуся, богатому человеку, стояла зажатая в тиски, но так и не укрощенная жажда собственности. Отсюда и привычка сводить все возможные человеческие мотивы к жажде обогащения, приобретения частной собственности. И в данном отношении наши западники, борющиеся с "русским архетипом", ничем не отличаются от своих политических противников, патриотов из КПРФ. Первые говорят, что Горбачев и его команда решили променять свою власть на большие деньги, вторые - о том же, но более грубо: "Горбачев и Шеварднадзе продали американцам СССР за большие деньги".
Ни "либеральные", ни патриотические разоблачители перестройки не хотят считаться с системными факторами, с тем, что Горбачев и его команда находились под влиянием тех перемен, которые происходили в соседних странах Восточной Европы, и были вынуждены соотносить свою политику, свои решения со всем, что происходило в социалистическом лагере. Горбачев не отказался от "доктрины Брежнева", когда пришел к власти. Но ее просто уже нельзя было применить на практике, по крайней мере, в Польше или по второму разу в Венгрии. К этому времени возникли моральные, психологические ограничения для использования доктрины Брежнева не только в странах Восточной Европы, но и в самом СССР.
Горбачев пришел к власти тогда, когда брежневская доктрина ограниченного суверенитета себя исчерпала. Когда после появления польской "Солидарности" стало ясно, что повторение акций типа ввода войск в Венгрию в 1956 году или в Чехословакию в 1968 году уже невозможно. Когда СССР был уже не в состоянии остановить демократические перемены, идеологические и политические послабления, которые по нарастающей накапливались не только в Польше и в Венгрии, но даже в ГДР. Еще в первой половине 1980-х руководство ВСРП начало говорить о приоритете "национально-государственных" интересов над партийными, над приоритетом сохранения мирового социализма.
Нужно отдавать себе отчет, что эти послабления, то есть отступления от советской модели в странах Восточной Европы, начались еще при Сталине, когда, к примеру, из-за сопротивления крестьянина-частника провалился план коллективизации польской деревни. Пришлось смириться и с особым статусом католической церкви в Польше. По крайней мере в Польше и в Венгрии правящие коммунистические партии ощущали свою собственную власть как навязанную извне и морально были готовы ее сдать при первом же удобном случае. Люди, которые утверждают, будто Горбачев развалил мировую социалистическую систему, должны осознавать, что как минимум в Венгрии, Польше и Чехословакии этот навязанный нами строй действительно держался на штыках, на страхе перед советской оккупацией. Во всех без исключения странах Восточной Европы, включая Болгарию и Румынию, вся национальная элита, вся творческая, гуманитарная интеллигенция рассматривала социализм советского образца как ненормальный строй, как отступление от нормы, от того, что свойственно человеку.
Перестройка началась не с провозглашения гласности, не с январского Пленума ЦК КПСС 1987 года, а с январского решения Политбюро 1986 года о перемене политики КПСС по отношению к так называемым братским коммунистическим и рабочим партиям социалистических стран. В этом решении было сказано, что "политика окрика и одергивания ушла в прошлое" и теперь КПСС строит отношения с этими партиями на "равной" и уважительной основе.
Разрыв между политическими свободами и состоянием рыночных реформ в странах Восточной Европы, прежде всего в Венгрии и в Польше, и нашим "застоем" к середине 1980-х, ко времени прихода Горбачева к власти, стал увеличиваться. И в ГДР к этому времени назрела необходимость серьезных перемен. Берлинская стена воспринималась всем населением этой страны и даже членами СЕПГ как чудовищный анахронизм, как аномалия. А мы уже не могли отгородиться от стран Восточной Европы "железным занавесом", как отделились от "загнивающего капитализма". Сотни тысяч советских людей со второй половины 1970-х начали ездить в европейские социалистические страны и увидели, что можно жить по-другому, не так стесненно, без бесконечных очередей за продуктами, без колбасных электричек, без запрета на западное кино. Московской интеллигенцией 1970-х Польша и Венгрия воспринимались как рай на земле, там поражала большая свобода эмиграции, выезда на Запад, свобода дискуссий, наличие оппозиционных изданий.
Возможно, если бы не Сталин со своей безумной идеей экспорта социализма в страны Восточной Европы, то СССР как остров социализма в море капитализма мог бы еще просуществовать лет десять-пятнадцать. Честно говоря, только политик с отмороженными марксистскими мозгами мог решиться на строительство социализма в католической и крестьянской Польше. Но раз уж Сталин решил осчастливить страны Восточной Европы, то мы, став лидером, частью мировой социалистической системы, мирового социалистического хозяйства, уже были вынуждены реагировать на изменения, происходящие в соседних странах.
Те, кто обвиняют Горбачева в сломе социализма, не принимают во внимание, что марксистская модель социализма не была реализована в чистом виде даже в СССР. Даже в условиях так называемого развитого социализма у нас в начале 1980-х годов в личных подсобных хозяйствах крестьян, то есть в частном секторе и на рыночных условиях, создавалось 25 процентов валового производства сельского хозяйства и более 50 процентов овощей, мяса, молока. Даже в условиях развитого социализма миллионы жителей села и малых городов кормились за счет частного сектора. Все семьдесят лет советской власти одесский Привоз был основным поставщиком продуктов питания, особенно овощей, мяса и рыбы, для жителей миллионного города-героя.
В социалистических странах Восточной Европы непокоренных социализмом, непокоренных марксистско-ленинской идеологией и плановой социалистической экономикой территорий было еще больше. В Польше и Венгрии сохранился частный сектор в сфере обслуживания. Ремесленники-частники существовали даже в Болгарии и Румынии. Подавляющая часть творческой интеллигенции в Венгрии и особенно в Польше находилась вне партии, вне идеологического контроля. И в Польше и в Венгрии уже со второй половины с 1970-х студенческая молодежь перестала вступать в партию.
Но главное не в количестве, не в широте непокоренных социализмом территорий. Главное в том, что во всех странах Восточной Европы задолго до Горбачева и его перестройки крепло убеждение, даже наверху, у правящей партийной элиты, что пора отступить к рынку и частному интересу, что только возвращение к тому, что было до социализма, сможет обеспечить население продуктами питания и создать нормальный быт. Все предпринимаемые в странах Восточной Европы экономические реформы, и в особенности реформы Кадара, буквально дышали контрреволюцией.
Конечно, многие реформаторы в странах Восточной Европы, к примеру, члены команды Дубчека - Карел Косик, Отто Шик, Петр Паролек - полагали, что лишь "рационализируют советскую модель социализма", как говорили они летом 1967 года мне, корреспонденту "Комсомольской правды". Но на самом деле за каждой реформой, за каждым экономическим и политическим новшеством стояла контрреволюция, отступление от того, что предусматривалось марксистской моделью социализма и что было воплощено в СССР. Никто никогда не увязывал "рационализацию" с возрастанием планового начала в экономике или с уровнем обобществления труда, а только с так называемым "ростом самостоятельности предприятий" и отходом к индивидуальным формам труда, к примеру, на земле.
В этой связи можно вспомнить о моде на так называемый "семейный подряд" в рамках советских колхозов и кооперативов в странах Восточной Европы. Тогда многие интеллектуалы сводили само понятие "прогресс", совершенствование системы социализма к реставрации докапиталистических форм организации труда.
Фактически после смерти Сталина и краха курса Хрущева на ускоренное строительство коммунизма все страны социализма занимались контрреволюцией, по крайней мере в экономике. То есть восстанавливали мотивы и формы труда, несовместимые с классической марксистской мыслью.
Перестройка явилась ускорением контрреволюции. Но она шла целиком в русле реальных, а не надуманных закономерностей развития реального социализма.
К отступлению назад звал с конца 1970-х и Китай, который, благодаря семейному подряду и реставрации частной формы труда на земле, совершил чудо - накормил свое миллиардное население.
Во всей нашей дискуссии о перестройке поражает, что дефицитом системного мышления, способности воспринимать исторические деяния в контексте требований времени, отличаются не только носители мутного, нерасчлененного сознания, которые во всем видят происки врагов и предателей, но и вполне адекватные, казалось бы, эксперты-аналитики.
Даже историк по образованию Глеб Павловский во время дискуссии о перестройке, организованной фондом "Единая Россия" (15 марта 2005 года), разоблачал Горбачева и его команду за "поразительную", "прогрессирующую" некомпетентность. Более того, заявил, будто все разговоры о "добрых мотивах", "благих мотивах" - лишь "сопли", предложив судить о перестройке и ее значении не по мотивам, идеям, запросам, которые за ней стояли, а по ее разрушительным результатам: распаду СССР, гражданским войнам на территории бывшего СССР, нынешней экономической и социальной деградации.
Лично я никак не могу согласиться с подобной методологией анализа исторических событий, для которых нет ни субъектов исторических действий с их мотивами, идеями и иллюзиями, ни условий, в которых они действуют, а есть только итог произошедшего, материальные, предметные результаты. Тем более, что с конца 1980-х появляются новые, параллельные субъекты решений и действий, становившиеся уже равноправными участниками исторического процесса.
Как известно, Горбачев был противником радикальной ломки советской экономической системы, противником ускоренной приватизации. Радикальных перемен требовали массы, которые, как мы помним, шли за разного рода шарлатанами, верили им.
Даже марксизм, для которого был характерен акцент на экономических факторах развития, на состоянии "производительных сил и производственных отношений", учитывал так называемый "субъективный фактор", то есть мотивы, взгляды, волю "исторических личностей", признавал, что в истории действуют прежде всего люди, преследующие свои интересы, обуреваемые своими страстями, исповедующие определенные взгляды. Перестройка - это не только мир, поступки Горбачева и его команды, но и настроения, выбор, иллюзии миллионов советских людей. Разве можно понять, что с нами произошло в конце 1980-х - начале 1990-х, не исследуя материю самой жизни, самого народа?
Очевидно, что роль личностного, субъективного фактора резко возрастает в условиях политических пирамид типа советской системы, где все импульсы идут от лидера, где чрезвычайно велика роль Генерального секретаря и его пристрастий, взглядов. По моему глубокому убеждению, вообще трудно понять, что с нами произошло и во времена Сталина, и во времена Хрущева, и во времена Брежнева, не принимая во внимание особенности характера и даже житейскую психологию этих лидеров.
Нынешние новые дискуссии о перестройке сформулировали целый ряд вопросов, на которые так и не найдены исчерпывающие ответы.
Была ли необходимость в перестройке? Как долго просуществовала бы советская система, если бы вместо Горбачева к власти пришел другой член Политбюро ЦК КПСС, к примеру, Гришин? Реформируемо ли было советское общество? Неизбежен ли был распад СССР? Могло ли руководство КПСС пойти другим путем, совершить то, что совершил Китай, либерализовав экономику, но не политическую систему? Что было бы, если бы Горбачев вовремя отправил Ельцина в политическую ссылку, к примеру, послом в одну из европейских стран?
Но можно ли найти ответ хоть на один из этих вопросов, не отдавая себе отчет, кем по идейному происхождению, по своей психологической конструкции были Горбачев и его ближайшие соратники - Вадим Медведев, Александр Яковлев, Георгий Шахназаров, Наиль Биккенин, Анатолий Черняев? Разве можно, к примеру, сравнивать опыт реформ в СССР и в Китае, не учитывая особенности менталитета партийного аппарата КПСС в целом?
На мой взгляд, забвение идей, мотивов, иллюзий, которые двигали поступками исторических личностей, лишает нас на самом деле реальной истории, лишает нас понимания того, чем жили эти люди, затеявшие перестройку, к чему они стремились, как воспринимали мир. Нельзя сформировать историческую память, а, следовательно, и национальное сознание, лишив потомков права ощущать, понимать людей, которые жили и творили до них. Было бы просто преступлением превращать перестройку в простое недоразумение, в абсурд только потому, что ее лидеры не пригласили себе в команду или не воспользовались услугами кого-то из нынешних властителей "пиара".
Если мы доросли до понимания, что даже время Сталина с его репрессиями не было черной дырой истории, что тогда тоже жили, творили и мечтали люди, советские люди, то еще меньше оснований превращать в черную дыру годы перестройки.
Нельзя превращать перестройку в зону, закрытую для ума, совести и чувств, хотя бы по той причине, что ее, то есть перемен в жизни советского общества, ждали миллионы людей, ждали все сорок лет после победы в Великой Отечественной войне. Нынешние разоблачители Горбачева из экспертного сообщества предают прежде всего самих себя, свою память, те мысли и чувства, которыми жили двадцать лет назад.
Да. Горбачев со своей перестройкой не придумал ничего, чего не было бы у Дубчека, а потом у Кадара и Ярузельского. Все то же стремление соединить социализм с демократией, сказать всю правду о трагической истории строительства социализма, предоставить свободы творческой интеллигенции, обновить принципы подбора кадров и т.д.
Но ведь никому же не придет в голову обвинять ни Дубчека, ни Кадара, ни других реформаторов в социалистических странах в "невежестве" или в "некомпетентности".
Когда читаешь наших российских экспертов, упрекающих Горбачева и его команду за "некомпетентность", "невежество", за незнание учебников транзитологии, складывается впечатление, что эти люди забыли, в какой стране тогда жили, как сложился СССР, какой тип людей, с каким сознанием руководил им, в каких понятиях и категориях эти люди воспринимали и описывали мир. Ведь очевидно, что все эти люди, и прежде всего Горбачев, исходили из представлений об исключительности общества, которым руководили, из сознания, что хотят совершенствовать уникальное, "первое социалистическое государство в мире". Они могли мыслить, формулировать свои планы и проекты только в контексте тех знаний, которые почерпнули из советской школы, университетского образования, системы политического просвещения и т.д.
Зарубежные авторы, занимающиеся сравнительным изучением реформ в России и Китае, кладут в основу своего анализа прежде всего особые, типологические характеристики самого субъекта перемен. И тогда выясняется, что все зависело не от степени знания азов транзитологии, не от "компетентности" по версии Глеба Павловского, а от степени укорененности - укорененности в национальную историю - самой правящей партии. К примеру, Рафаэль Пока, автор статьи "Россия и Китай: сравнение", опубликованной в испанском журнале "La Vanguardia" прежде всего обращает внимание на поразительную укорененность лидеров КПК не только в историю строительства социализма в своей стране, но и в "священную историю Китая" в целом. Руководители КПК прежде всего патриотичны, для них характерно "переживание за судьбу своей страны". Подобной "серьезной позиции по отношению к прошлому", как пишет Рафаэль Пока, не было у руководителей КПСС. Для них история страны, которой они правили, начиналась Октябрем, и при этом они негативно относились не только к тому, что было до Октября, но и к значительной части собственно социалистической истории, к годам правления Сталина. Не только идеолог перестройки Александр Яковлев, но и Горбачев, в отличие от руководителей КПК, боялись занять национальную позицию, заявить о себе как о российских патриотах.
Горбачев и его команда могли мыслить свои действия только в контексте истории марксизма, рабочего движения и, самое главное, в контексте истории строительства социализма в СССР. Очевидно, что чем меньше лидеры КПСС были погружены в свою национальную историю, в ее специфику, проблемы, тем больше значения придавали идеологическим вопросам, так называемым "проблемам теории и практики строительства социализма". Отсюда все их представления об упущенных возможностях и альтернативах социалистического развития.
При всем уважении к Анатолию Уткину и как к историку, и как к российскому патриоту не могу согласиться с его утверждением, будто перестройка - всецело продукт головы Горбачева. Дословно: "перестройка - это реализация тех идей, которые возникли у Михаила Сергеевича Горбачева на том переломном этапе 1984-1988 годов".
Перестройка с моей точки зрения - это продукт шестидесятничества, тех идей, иллюзий, ценностей, которые складывались у целого поколения советской интеллигенции под влиянием разоблачения так называемого "культа личности Сталина". В этом смысле перестройка - продукт коллективного творчества всех тех, кто еще при живом Константине Устиновиче Черненко на свой страх и риск решил вместе с Михаилом Сергеевичем готовить для научно-практической конференции, которая состоялась в Академии общественных наук при ЦК КПСС в декабре 1984 года, доклад под знаковым названием "Живое творчество народа".
Философия перестройки, если рассматривать ее в контексте идейной борьбы внутри КПСС в начале 1980-х, была альтернативой неосталинизму Ричарда Косолапова и его друга, помощника Черненко Вадима Печенева, которые в тот момент слыли главными идеологами КПСС. Не следует забывать, что Михаил Сергеевич очень хотел создать нечто равное по значительности знаменитой статье своего патрона Андропова, опубликованной в 1983 году в журнале "Коммунист" и запомнившейся фразе "мы плохо знаем общество, в котором живем". Только Горбачеву с его южным, новороссийским темпераментом хотелось пойти еще дальше на пути правды, сблизить теорию, партийную пропаганду с жизнью. Хотя, конечно, ни тогда, ни позже, до тех пор, пока Горбачев оставался Генеральным секретарем, у него не было даже мысли разрушить социализм, советскую систему. Речь шла, как у всех шестидесятников, о том, чтобы полностью "раскрыть гуманистический потенциал социализма", приобщить к его совершенствованию массы и т.д.
Ричард Косолапов, тогда главный редактор журнала "Коммунист", во всех своих статьях настаивал на продолжении коммунистического строительства (развивая основные идеи работы Сталина "Экономические проблемы социализма в СССР"), на превращении колхозно-кооперативной собственности в общенародную, на полном отмирании экономических стимулов, на форсированном развитии коммунистической сознательности. Команда Горбачева, напротив, исходила из того, что пора остановиться, покончить с левачеством, использовать те резервы, которые таит в себе кооперативная собственность, шире использовать экономические стимулы к труду, хозрасчет и т.д. Горбачев как партийный работник, не понаслышке знакомый с сельским хозяйством, не мог мыслить по-другому, он хорошо знал, что колхозы в большинстве случаев более эффективны, чем совхозы, так называемая "высшая форма обобществления труда на земле".
В отличие от идеологов Черненко, настаивающих на том, что теоретический прогноз Маркса рассчитан на века, идеологи перестройки говорили о необходимости соотнесения теории социализма с практикой, о необходимости творческого подхода к марксизму. Политическое завещание Ленина, его последние призывы "переменить всю точку зрения на социализм", реабилитировать кооперацию, отвергаемую Марксом и Энгельсом, как раз и позволяли, не идя на разрыв с ортодоксальным марксизмом-ленинизмом, в то же время коренным образом изменить по крайней мере экономическую политику партии.
Как только Горбачев пришел к власти, сразу появился запрос на главных врагов, оппонентов Ричарда Косолапова, в том числе на моего шефа, известного специалиста в области теории социалистического строительства Анатолия Павловича Бутенко, и на меня. Уже в конце марта 1985 года помощник Горбачева по идеологическим вопросам Георгий Лукич Смирнов пригласил нас к себе в кабинет на шестой этаж второго подъезда ЦК КПСС и озадачил планами нового генсека возвращаться к Бухарину, к нэпу. "Михаил Сергеевич считает, - доверительно говорил Георгий Лукич, - что наша трагедия состоит в том, что в 1929 году победил Сталин, а не Бухарин, что мы сошли с того пути строительства социализма, который был начертан Лениным".
Через несколько недель я снова, теперь один, был вызван к Георгию Лукичу и получил задание в концентрированной форме сформулировать основные идеи моей книги "Некоторые философские аспекты теории социализма" (М., 1983) и передать готовый материал из рук в руки. Георгий Лукич, жмуря при этом свой единственный зрячий глаз, сказал: "Вы должник перед Михаилом Сергеевичем, он в свое время спас вас от расправы со стороны Косолапова, а теперь вы должны помочь Генсеку найти прочные аргументы для борьбы с догматизмом главного редактора журнала "Коммунист"". Скорее всего Георгий Лукич не знал, что свою изъятую из продажи и осужденную за "идеологические ошибки" книгу с дарственной надписью я сумел передать Горбачеву через его помощника еще в конце 1983 года, когда он был лишь секретарем ЦК по сельскому хозяйству.
И команда Горбачева, и противостоящая ей команда Елены Боннэр и лидеров "Демократической России" состояли из шестидесятников со всеми свойственными им особенностями сознания и идейных пристрастий. Все они были марксистами и социалистами, все позитивно относились к Октябрю и к политическому наследству так называемой "ленинской гвардии", все были интернационалистами и верили в наличие универсальных закономерностей общественного развития. Все они выросли в рамках категориального, абстрактного мышления, ставившего идеологию, систему идей выше практики, жили и мыслили вне национальной русской истории, все рассматривали "патриотизм" как последнее "убежище негодяев".
Идеологи польской "Солидарности", творившие свою революцию на пять лет раньше перестройки и будучи более свободны в идеологическом отношении, ближе к Западу и к современной политологии, мыслили точно так же, как команда Горбачева, и искренне действовали в соответствии с лозунгом: "Социализм - да, извращения - нет". Герои "Солидарности" - и Стефан Братковский, и Адам Михник, и Войтек Ламентович, и Адам Куронь - были социалистами и стремились на этот раз построить свой, настоящий социализм, социализм с "польской грядки". По иронии судьбы моя ревизионистская статья "О подлинных противоречиях социализма", опубликованная на польском языке в журнале "Studia Filozofichne" в 1980 году накануне всеобщей политической забастовки, по признанию лидера независимого союза журналистов Польши Стефана Братковского, помогла им, оставаясь марксистами, выйти за рамки советской, сталинской модели социализма.
Продолжение следует
http://www.fondedin.ru/
Док. 496629
Перв. публик.: 25.06.05
Последн. ред.: 25.09.08
Число обращений: 170
Ципко Александр Сергеевич
|
