По всем формальным критериям путинский режим подходит под определение постреволюционного. Революционные режимы ломают государство; постреволюционные - его восстанавливают и укрепляют. Революции сопровождаются расколом элиты, и чем глубже этот раскол, тем дальше идет революция. Постреволюционные эпохи элиту консолидируют. Революции, начиная с Великой французской, никогда не достигают всех целей, которые ставили перед собой революционеры. Как известно, задачи, сформулированные якобинцами, в наибольшей степени нашли свое отражение только в Гражданском кодексе Наполеона. Поэтому не совсем корректна сама постановка вопроса, согласно которой революцию нельзя считать завершенной, коль скоро не все заявленное сделано.
Проблема постреволюционной эпохи современной России состоит в том, что рамках нынешнего режима до сих пор не сформирован субъект модернизации. В социальной базе режима продолжают доминировать те же самые постсоветские элиты, которые сформировались и достигли власти и собственности еще в эпоху Ельцина. Именно поэтому они ориентируются прежде всего на сохранение статус-кво. А самый эффективный способ решения подобной задачи, как известно, состоит в ограничении конкуренции, детально описанном уже классиками, тем же Рудольфом Гильфердингом. Все авторитарные тенденции, которые мы видим сегодня, проистекают именно из этого фундаментального стратегического интереса элит на сохранение статус-кво, то есть своего доминирования в обществе, политике, экономике - через ограничение конкуренции во всех этих сферах.
Большой вопрос, способна ли вообще элита с подобной ориентацией стать субъектом модернизации. Соответствующий комплекс идей и задач близок этим людям лишь в той части, в какой предполагает не собственно модернизацию, то есть стратегическое изменение всей системы, а оптимизацию статус-кво. Именно так они воспринимают модернизацию, именно в этом направлении и действуют. Поэтому все реформы, о которых сегодня много говорится, рассматриваются элитами в контексте оптимизации системы, а не перехода к ее новому качеству.
Запроса на модернизацию со стороны общества также не просматривается. Оттуда исходит совсем иной запрос - на формирование популистского политического режима латиноамериканского типа. Правого или левого, - в данном случае не слишком важная частность. В любом случае этот запрос со стороны общества совершенно расходится как с объективным пониманием сущности и задач дальнейшего модернизационного развития, так и с интересами элиты.
Поэтому не стоит переоценивать популистский ресурс президента и его возможности прямого взаимодействия с народными массами. Нашего президента очень трудно представить в роли, скажем, Уго Чавеса, который ходил бы с бравыми десантниками по магазинам и перечеркивал цифры на ценниках, как делает это персонаж известной телерекламы.
Запрос народных масс - один, запрос элит - совершенно другой. И это фундаментальное противоречие, на мой взгляд, не разрешено. Более того, в рамках существующей системы оно вообще неразрешимо. Использовать опыт начала 1990-х, апеллируя к общественному сознанию, в периоды революций достаточно иррациональному, сегодня уже не получится. Тогда президент действительно мог, подобно библейскому пророку, обращаться к народу с призывом "Верьте мне, прошу вас доверять своему президенту", как делал Ельцин. Но в постреволюционную эпоху такие способы невозможны по определению, потому что сознание общества, даже оставаясь традиционным и традиционалистским, становится совершенно другим - рациональным.
Помимо отсутствия субъекта модернизационных изменений, мы сталкиваемся с проблемой отсутствия обратной связи. В функциональном аспекте вся политическая система ориентирована на одностороннее воздействие "государство - общество", что закрывает каналы для адекватного и своевременного реагирования власти на новые вызовы и запросы со стороны общества.
Отсутствие социальной субъектности и функциональных качеств для реагирования на новые вызовы создает наиболее серьезную проблему для самореализации режима. Это дает повод сформулировать соответствующую парадигму: возможно ли восстановление субъектности государства при отсутствии социальных и политических субъектов, от государства независимых.
Для характеристики существующего режима можно использовать самые разные термины. Но судить о его эволюции и перспективах можно по одному главному индикатору - по неизменному ослаблению и сокращению количества независимых от государства политических акторов по всем линиям. Это касается и партий, и олигархических кланов (какими бы эти партии и кланы ни были), и СМИ. Те же тенденции, естественно, воспроизводятся и на региональном уровне.
А если действительно усиливается субъектность государства, и при этом одновременно исчезают все независимые политические субъекты, то возникает проблема теоретического плана: возможна ли вообще сегодня успешная модернизация при опоре на государственную бюрократию, причем бюрократию, стремящуюся к статус-кво? Все известные примеры такой модернизации относятся к раннеиндустриальной и позднеиндустриальной эпохам. Но как показали последние кризисы 1997-1998 годов, в особенности кризис в странах Дальнего Востока, в условиях постиндустриальной цивилизации возможности бюрократического варианта модернизации исчерпаны в принципе.
Что же тогда способно заставить нашу систему развиваться? О внешних факторах сейчас много говорят - прежде всего, о колебаниях мировых цен на энергоносители. Другой фактор связан с неизбежным, как мне представляется, нарастанием раскола внутри элит. За всю постсоветскую историю подобные расколы и давали важнейший импульс для развития. Хотя наша элита достаточно вяло реагирует на такие проблемы, как терроризм или техногенные катастрофы, невозможно совсем не реагировать на демонстративную неэффективность системы. Именно возникновение все новых вызовов, на которые система, в силу своего однонаправленного бюрократического устройства, адекватно не реагирует, и провоцирует раскол элит, итогом которого становится возникновение альтернативных концепций и подходов.
По сути, весь существующий сейчас общественный запрос носит протестный характер. Некоторые аналитики точно определяют основные мотивы последних думских выборов - антидемократизм, антилиберализм, антизападничество, безальтернативность. Но с позитивной точки зрения это запрос пустой, это ноль, за которым не стоит ничего, кроме отрицания достижений - в кавычках и без кавычек, отрицание всего пути развития последних лет.
Сегодня наш политический класс воспринимает этот запрос как исключительно объект для манипуляций, наивно полагая, что всегда сможет полностью его контролировать, хотя я не исключал бы и иного развития событий. Но, как ни парадоксально, именно в движении политического маятника в сторону национал-державного, национал-популистского запроса масс и таится возможность его обратного колебания. Отличие нынешнего политического режима от всех его исторических предшественников, которые тоже эксплуатировали популистскую, солидаристскую, корпоративную и т.д. риторику - в том, что они действительно пытались реализовать эту риторику на практике, будь то режим Александра III в царской России или режим Сталина в СССР. Подход же нынешнего режима (во всяком случае, подавляющей части властвующей сегодня элиты) - чисто инструментальный. Реально осуществлять все те популистские запросы, которые доминируют в обществе, на самом деле не собирается никто.
И как только общество почувствует, что на сей раз правящая элита не хочет реагировать на его запросы, маятник общественных предпочтений теоретически способен вновь качнуться в сторону демократических ценностей. Естественно, лишь в том случае, если появится мощное альтернативное демократическое предложение.
