Михаил Горбачев продолжает поляризировать российское общественное мнение
Одни - империалисты и державники - его обвиняют в том, что он посмел разрушить привычную для них жизнь. Другие - либералы и западники - критикуют его за то, что не сделал этого более решительно. Причем трудно избавиться от впечатления, что горбачевские критики пытаются сделать советского президента главным ответственным за все поражения политического класса с тех пор, как СССР завершил свой путь, и виновным в их собственных ошибках, иллюзиях и несбывшихся надеждах. А Горбачеву, видно, суждено стоять в одиночестве под градом критики со всех сторон. И для того, чтобы выдержать эту роль, нужно, признаем, немало мужества.
Между тем никто из критиков даже не пытается ответить на вопрос: а был ли возможен их сценарий развития? Ни один империалист и державник пока не доказал нам, как можно было сохранить СССР в ситуации безудержной гонки ядерных вооружений, на которую США уже потратили 6-7 трлн. долларов. Причем Америка готовилась потратить еще больше, решив переходить на новый уровень военного противостояния, который грозил измотать Советский Союз окончательно. Напомню, что речь шла о стране, которая продолжала клепать ненужные танки, но понятия не имела о микрочипах и компьютерах; о стране, которая оказалась в жалкой зависимости от обвалившихся в 1986 г. нефтяных цен и жила на пределе, тратя 70% бюджета на "оборонку".
А тем временем США уже сжимали вокруг СССР удушающее кольцо, начав размещать в Европе свои "Першинги", что почти не оставляло шансов на адекватный ответ. Это был вынужден признать и тогдашний начальник Генштаба маршал Сергей Ахромеев, которого трудно заподозрить в отсутствии патриотизма, но который для того, чтобы "выбить" из Европы американские ракеты и получить передышку, одобрил уничтожение 1752 советских СС-20. Словом, даже военные понимали, что СССР не осилить ядерное противостояние с Западом. Москва могла некоторое время продолжать холодную войну, перейдя в жесткий мобилизационный режим, оживив сталинскую командно-приказную систему и заставив все население работать "для фронта". Но в этом случае СССР пришлось бы вести борьбу со всей западной цивилизацией, к которой уже присоединился Китай и за которой следовала Индия. А кто мог поддержать Союз в его смертельной схватке со всем развитым миром?! Итогом этой гонки неизбежно стала бы изоляция СССР как страны-изгоя, и можно лишь гадать, как завершилась бы его судьба - стихийным распадом, насильственным расчленением, введением международных сил в целях ликвидации ядерного оружия. Мир вряд ли позволил бы поверженной державе медленно загнивать, имея несметные ядерные арсеналы и безответственную элиту. Не потому ли Андропов и Громыко выдвинули Горбачева на роль нового лидера, что понимали всю безнадежность ситуации и искали человека, который сможет дать на нее нетрадиционный ответ и предотвратить грядущее унижение?
Но и либеральные критики Горбачева не доказали, что знали, как реформировать Союз. Я помню собственное нетерпение и постоянное раздражение Горбачевым в те годы: казалось, что все, что он делал тогда, было нестерпимо медленно. Создавалось впечатление, что он был поглощен тем, как сдержать разъезжающиеся стулья. А тем временем события неслись вскачь, и он все больше не поспевал за ними. Появился другой лидер, решительный и однозначный, понятный для революционного момента, и он начал овладевать нашими умами...
Горбачев же все чаще спотыкался, терял нить, вызывая все большее разочарование. Даже соратники, как потом оказалось, были раздосадованы его нерешительностью. Помню в воспоминаниях Анатолия Черняева его записку Горбачеву 31 декабря 1989 г.: "Они зависят от Вас (увы, страна еще сохраняет инерцию культа личности). Вы опаздываете..." Впрочем, сам Горбачев, видимо, сегодня сам спрашивает себя по гамбургскому счету и за то, что тогда сделал, и за то, что не сумел либо не успел сделать. Во всяком случае он сам признавал, что были моменты, когда он непростительно медлил. Впрочем, были тому и вполне понятные причины. Только теперь начинаешь понимать, что Горбачев имел в виду, когда говорил о "необходимости соблюдать меру". Видимо, в тот момент, когда его атаковали либералы с упреками в бездействии, он размышлял, как предотвратить обвал карточного домика, каким неожиданно - в том числе и для него - оказался Союз, как сохранить контроль за лавиной, которую он сам же и вызвал, не желая того. Признаю, что те, кто требовал от него решительности, не могли предложить ему вразумительных решений. Они тоже не успевали осознавать события, внутри которых случайно оказались.
И только сейчас становится ясно, что Горбачев прервал самоубийственную логику развития мира до того, как стали очевидны ее неизбежные последствия, в том числе и безусловный победитель. Он понял, что СССР не мог взять верх в ядерном противостоянии с Западом и предложил отказаться от ключевого принципа биполярности - стремления США и СССР к военному превосходству друг над другом, которое в любой момент могло завершиться коллапсом Союза. Подчеркну: Горбачев предложил прекратить противостояние до момента, когда мир осознал поражение СССР и нам пришлось бы принимать жесткие условия победителя. Да, он спас самолюбие наших империалистов и державников, дав им возможность мечтать о несбыточном. И они теперь могут его критиковать, продолжая верить в то, что играть в ядерную рулетку с богатейшей цивилизацией можно было до бесконечности.
Более того, Горбачев шокировал Запад, выдвинув идею "безъядерного мира". Это было предложение игры по совершенно новым правилам. Фактически Горбачев предлагал Западу закрыть ту главу, которую начал своей известной речью в Фултоне в марте 1946 г. Черчилль (см. стр. 31), ознаменовавшей начало холодной войны, которую влиятельные силы на Западе и особенно в американском ВПК не хотели завершать. Они не менее горячо, чем наши державники, хотели сохранения СССР как слабеющего противника, изматывание которого было их способом самоутверждения, фактором сплочения западного мира и источником обогащения его военно-промышленной элиты. Впрочем, то, что предлагал Горбачев, казалось непостижимым идеализмом для сторонников Realpolitik по обе стороны баррикад, взаимное подозрение и сдерживание друг друга сделавших не только стимулом внешней политики, но и своей идеологией.
Предложив Западу принцип "нового мышления", то есть строить отношения на доверии, Горбачев не мог не выбить одну из основных опор советской системы - принцип консолидации общества на основе врага. Отказ от ядерной гонки означал, что нужно открывать общество внешнему миру. Гласность и перестройка стали неизбежным следствием ликвидации противостояния с Западом. Правда, Горбачев надеялся, что во внутренней политике ему удастся сделать гибрид из советского социализма и демократии. Увы, создать социалистическое правовое государство не получилось. Но, как писал Игорь Клямкин, Горбачеву удалось вывести страну из "коммунистического средневековья", и он был первым российским лидером, который отказался от державно-имперской идентичности России.
Однако российская элита продолжает считать военную мощь, территорию и суверенитет, то есть атрибуты прошлого века, единственно возможным способом существования государства, потому что по-другому она править не научилась и в другом государстве править не сможет. Но так как у нее нет реальных средств для того, чтобы обеспечить ее представления о мощи, она прибегает к их имитации, которая кажется ей безопасным способом самоутверждения. Горбачев завершил прежний этап в нашем развитии, но российская элита так и не сумела начать новый этап, пребывая в межеумочном состоянии и пытаясь найти способы оживления прошлого в настоящем. Идея "энергетической сверхдержавы", причем за счет западного финансового и технологического обеспечения, которая бы поставила Запад в зависимость от России, - это самая свежая попытка элиты вернуть себя в СССР либо вернуть себе СССР. Такая элита смотрит на Горбачева как на ошибку истории, как досадную случайность, а не как проявление неизбежности.
Сам же Горбачев сумел совершить многое. Он вывел советские войска из Афганистана, дал независимость Восточной Европе, предоставил возможность объединиться Германии, снял комплекс страха в мировой политике и создал условия для нового типа отношений между СССР и Западом - на основе общности интересов. Фактически он вывел не только Союз, но и мир из тупика, если таковым считать сумасшествие ядерной эскалации. Кстати, Европа в своем интеграционном проекте воплотила многое из того, о чем мечтал Горбачев, выдвигая идею "Общего европейского дома". Россию в этот дом так и не пустили, но не только из-за бюрократического занудства Брюсселя, а по вине самой России, не желающей отказываться от своего традиционного видения и самой себя, и этого мира.
Во внутренней политике Горбачев как политик и как реформатор проиграл: ему не удалось перестроить советское государство. Начатая им декомпрессия системы стала толчком к ее саморазрушению. И именно Горбачев открыл в российской политике закон, который стал основным законом нашего развития и который управляет судьбами российских лидеров. Это "закон непреднамеренных последствий", согласно которому лидер может планировать одно, а получается нечто другое. Так, стремясь реформировать СССР, Горбачев доказал, что советское партийное государство нереформируемо в принципе. Он доказал это, не только пожертвовав своей политической судьбой, но и разрушив безмятежность советской "потемкинской деревни", что до сих пор вызывает сильные эмоции у тех, кто предпочитает существовать, не открывая форточки, и надеется, что эту форточку можно захлопнуть.
Вслед за Горбачевым действие "закона непреднамеренных последствий" пришлось испытать Ельцину, который, в свою очередь, продемонстрировал, что "выборное самодержавие" не жизнеспособно и рано или поздно его вторая часть начинает поглощать первую. Сегодня волей-неволей объектом эксперимента приходится становиться и Путину: он должен убедить нас, что Россию можно модернизировать в условиях бюрократического авторитаризма. Тем, кто наблюдателен, результат эксперимента ясен. Но для других необходим более четкий ответ. И если Путин его предложит, это и будет его вкладом в историю.
Истины ради заметим: несправедливо всю ответственность за развал СССР возлагать на Горбачева. Конец Союза ускорил ГКЧП, а Ельцин вместе с коллегами, славянскими лидерами в Беловежской пуще забил последний гвоздь в гроб, в котором покоился советский проект. Если бы не они, мы еще, возможно, могли бы поучаствовать в другом эксперименте, который бы продемонстрировал, насколько жизнеспособна мягкая конфедерация из независимых государств, которую пытался создать Горбачев.
Но в любом случае горбачевские критики, клеймящие его за развал СССР, должны подумать, а чем могло завершиться развитие архаичного государства, лишенного стимула к инновации и сохраняющего единство за счет силы, не будь горбачевской декомпрессии? Сергей Капица был прав, когда заметил: "Мы всегда склонны не считаться с тем, что не произошло". И вправду: все федерации, построенные по этнополитическому принципу, распались, и пример распада Югославии мог оказаться безобидным битьем посуды в сравнении с тем, во что могли вылиться последние конвульсии ядерной сверхдержавы. Мы знаем цену потери той страны, откуда мы родом, и она огромна, если учесть, как много тех, кто выпал за борт и не нашел места в новой жизни. Но мы не знаем, какова была бы цена иных сценариев неизбежного ухода в небытие последней империи.
Михаил Горбачев стал первым российским хозяином Кремля, начавшим поиск новой траектории развития России, открывая нам непривычные свободы и приучая нас к ним. Поколение, которое выросло за последние двадцать лет и которое вскоре начнет управлять Россией, будет горбачевским поколением в том смысле, что оно не знает страха и не умеет оглядываться и говорить шепотом на кухнях - это самое важное достижение первого и последнего советского президента.
Горбачев начал и совершенно новую для России традицию - он отказался от насилия. При нем произошли драматические события в Баку, Тбилиси, Литве, и они, видимо, убедили его в "непродуктивности насилия", о чем он часто говорил позднее. В Москве он имел возможность применить насилие - и не раз, в том числе против фрондирующего российского парламента и нового лидера, своего соперника. Но он этого не сделал. Он не использовал силу в борьбе за власть - и это была его победа над многовековым российским восприятием власти.
Пожалуй, победой Горбачева было и то, как он уходил. А уходил он с достоинством, с поднятой головой, не цепляясь за кресло и не пытаясь искать преемников, которые бы гарантировали ему статус в послекремлевской жизни. После своей отставки он стал гражданином мира, доказав, что в России отставка для лидера не смертельна, и после нее есть не только нормальная жизнь, но и жизнь, в которой есть место миссии. Наконец, он разрушил правила традиционного для российского общества мужского шовинизма, выведя на мировую сцену свою жену. Раиса Максимовна не только своим обликом, своими самостоятельными суждениями, но и трепетным отношением к себе своего мужа заставила мир поверить, что в Советском Союзе действительно что-то меняется. Ее смерть и его горе, кажется, примирили сострадающее российское общество и с Горбачевым, и с его прорывом, и одновременно придали более человеческое измерение его лидерству.
Ему досталась неподъемная задача: решать проблемы войны и мира, нового миропорядка, трансформации империи и судьбы ядерной сверхдержавы. Никто и никогда не решал эти задачи одновременно, причем когда материя, которую все считали прочной, начала вдруг рассыпаться в руках. Никто и никогда не попадал в трагическую ловушку, в которую попал Горбачев: с одной стороны, он не мог не реформировать, ибо понял, что внешней устойчивости Советскому Союзу ненадолго хватит. А с другой, он объективно не мог реформировать то, что обновить невозможно. В какой-то момент он не мог не понять, что реформа Союза - это его конец. А он не хотел быть его ликвидатором. Отсюда его стремление нажимать на педали, чтобы сбросить скорость распада. Да, он надеялся сыграть в истории одну роль. А ему выпала другая - завершить советский цивилизационный проект. Эта роль оказалась намного труднее и драматичнее.
Но все дело в том, что до сих пор ни элита, ни общество не сумели создать в России модернистский проект. Более того, события последних лет говорят о том, что в России так и не возникли гарантии необратимости горбачевской перестройки. Сегодня российский политический класс возвращается к тому, от чего мучительно уходил Горбачев, тем самым расписываясь в своей неспособности предложить России будущее.
Ну что же, как написал Андрей Грачев, завершая свою книгу о президенте Советского Союза, Михаил Горбачев дал России и миру шанс. А то, как мы им распорядились, - это уже наша проблема и наша ответственность.
http://www.mn.ru/issue.php?2006-7-2
03.03.2006
Док. 485959
Перв. публик.: 03.03.06
Последн. ред.: 06.09.08
Число обращений: 166
Шевцова Лилия Федоровна
|
