Социальное переходит в индивидуальное. Эту истину мы хорошо усвоили в последние годы. Для многих она стала острым личным переживанием: на наших глазах общественные перемены с нелепыми названиями перестройки, постперестройки, радикальных реформ перевернули миллионы индивидуальных человеческих судеб. Но есть и обратное движение от индивидуального к социальному. Оно менее заметно. Обескураженные мистерией масок на всероссийском шутовском карнавале, когда дружеские улыбки неожиданно оборачивались злобным оскалом, министры оказывались в тюрьмах, а воры в законе - в министрах, когда на наших глазах разворачивалась и разворачивается грандиозная путаница ролей и имен, пораженные всем этим, мы не замечаем как из хаоса невероятных индивидуальных превращений складывается новый, неизвестный ранее, общественный порядок. Российская действительность пробивается к своей еще не открытой социологами социологии.
Так, например, по всем привычным социологическим схемам считалось, что опорой всякого общества являются его господствующие слои, а опасностей для него надо ждать от маргинальных, угнетенных общественных групп. Крушение социалистической системы опрокинуло эти "плоские" представления. Основной ее разрушительной силой стала господствовавшая партийно-государственно-хозяйственная номенклатура, а наибольшую преданность советским ценностям обнаружили крестьяне, от которых, если исходить из их положения в рамках государственного социализма, этого можно было ожидать меньше всего. Не советские бароны, а советские маргиналы ходят на митинги с лозунгами "Долой приватизацию" и "За Советский Союз".
Самое серьезное изменение в рамках российской социологии связано, пожалуй, с исторической судьбой интеллигенции. Его суть можно было бы обозначить краткой фразой: конец интеллигенции. Мой этюд об этом. Его нельзя назвать плачем по интеллигенции. Мне не хотелось бы также, чтоб он стал плевком в ее спину. Это - просто прощание с ней.
О слове и понятии
Интеллигенция - слово латинское, а проблема русская. Буквально оно означает: понимание, понятие, идея, рассудок, познавательная сила, умение. И в этом значении оно вошло в европейские языки. В русском языке оно появилось в 60-е годы прошлого века и с совершенно иным смыслом. Как считается, впервые это слово употребил И.Аксаков в 1861 году в статье "Отчужденность интеллигенции от народной стихии", обозначив им противоборствующие партии литераторов; по содержанию он характеризовал интеллигенцию как совокупность живых сил, выделяемых из себя народом. В рассказе И.Тургенева "Странная история" (1869 г.) помещик, рассказывая гостю о своем городе, говорит: "А впрочем, послезавтра в дворянском собрании большой бал. Советую съездить: здесь не без красавиц. Ну и всю нашу интеллигенцию вы увидите" [1].
Мой знакомый, как человек, некогда обучавшийся в университете, любил употреблять выражения "ученые". Здесь интересно то, что словом интеллигенция маркируется публика, посещающая дворянские балы, т.е. публика, достойная внимания. Еще интересней, что этот термин считался ученым выражением. Таким он, видимо, оставался долго, если судить по тому, что ему не нашлось места ни в основном, ни в дополнительном томах первого издания энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890 - 1907 гг.). Не берусь судить, как слово "интеллигенция" в начале века входит в широкий обиход, ибо для этого нужны специальные исследования; могу предположить, что решающую роль здесь сыграло нашумевшее двухтомное сочинение Иванова-Разумника "История русской общественной мысли" (СПб, 1906), в котором духовное развитие России было представлено как дело интеллигенции, ее заслуга и драма.
Русскую размерность слову интеллигенция придал литератор П.Боборыкин. Вот как он сам пишет об этом: "В 1866 году в одном из своих критических этюдов я пустил в обращение... слово "интеллигенция", придав ему то значение, какое оно из остальных европейских литератур и пресс, приобрело только у немцев: "интеллигенция", т.е. самый образованный, культурный и передовой слой общества известной страны" [2]. Не вдаваясь в смысловые оттенки слова "интеллигенция" в немецком языке, замечу: современный толковый словарь немецкого языка "Разговорный Брокгауз" дает два его значения: а) ум, благоразумие; б) совокупность интеллектуалов. В немецкой традиции слово "интеллигенция" никогда не означало только или даже по преимуществу совокупность (группу, слой) людей, не говоря уже о том, что сама эта совокупность понималась иначе, чем в России.
Своеобразие русского толкования слова "интеллигенция" состоит в том, что им обозначается не определенная (интеллектуальная, познавательная) способность человека, а определенная общественная группа, и в том, что под этой группой понимается. Интеллигенция - не просто образованный класс ("мыслящий пролетариат", по Д.Писареву) и не просто люди, занятые в сфере умственного труда (интеллектуалы). В такой трактовке понятия не было бы ничего специфического. Под интеллигенцией еще мыслится лучший (самый передовой, культурный, ценный) слой людей. Как писал тот же П.Боборыкин в своем гневном отклике на знаменитые "Вехи": "Интеллигенция, в данном случае русская интеллигенция, состояла из людей высшей умственной и этической культуры" [3]. Считается, что она составляет гордость нации, ее духовный центр, призванный притягивать, сплачивать, вести за собой все общество. В одной из последних отечественных дискуссий об интеллигенции академик Н.Моисеев назвал ее "впередсмотрящей" [4]. Словом, интеллигенция предстает в русском сознании категорией не только социологической, но и этической, и даже по преимуществу, главным образом этической. Не будет насилием над языком и его смысловой структурой, если сказать, что человек может быть образованным, но не интеллигентным и наоборот: интеллигентным, но не образованным. Такое возможно именно по той причине, что основным и специфичным признаком интеллигенции считается ее высокая нравственная проба.
Интеллигенция и Запад
На какой же почве произрастает такая редкостная и особо ценная человеческая порода? Парадокс в том, что она беспочвенна. Это - ветка, свисающая в наш сад с дерева на соседнем участке.
История русской интеллигенции датируется по-разному: "первый русский интеллигент - Петр" (Д.Мережковский) [5]; "группа русской интеллигенции существует с середины ХVIII века,... со времен Новикова, Фонвизина и Радищева" (Иванов-Разумник) [6]; "первым русским интеллигентом был Бакунин" (П.Струве) [7]. При всем различии датировок несомненным считается то, что существование русской интеллигенции связано с ервопеизацией России. Необходимость ее появления заложена в реформах Петра Великого. Когда Петр I - первый русский царь, побывавший в Европе, - увидел, что та по уровню техники, образования и бытовой культуры намного опережает Россию, что Европа не по каким-то абстрактным критериям, а с точки зрения тенденций, медленно зреющих в самой России, достигла вожделенных вершин, он решил ускорить европеизацию страны. Петр силой, варварскими методами стал вбивать в московские головы западные идеи и достижения. Его целью было перепрыгнуть через исторические ступени, срезать углы и решительным рывком вырваться вперед. Он понимал, что в противном случае Россия, с таким трудом освободившаяся от батыев, станет добычей августов и карлов. Петр решительно повел страну по пути, который уже в наши дни был обозначен как путь догоняющей модернизации. Неизбежным результатом петровских реформ явилось разделение русской культуры на два уровня - очень тонкий верхний слой, заимствованный из Запада, и огромная толща народных верований и обычаев.
С этого времени образованные люди отрываются от народа, они становятся проводниками европейской культуры в России. Они не вырастают из земли, они как бы спускаются с неба. Через них осуществляется европейское влияние в России. Они становятся в обществе чем-то еще более экзотическим, чем гувернер-француз в помещичьей усадьбе. Проблема интеллигенции есть проблема отсталой страны, которая осознает свою отсталость и ориентируется на более развитые образцы - в нашем случае европейские. Она усваивает этот образец, идентифицирует себя с ним и пытается перенести его на родную почву. Интеллигенция возникает как европейская голова, приставленная к азиатскому (прежде всего византийского происхождения, но не только) туловищу России. В этом смысле примечательно, что слово, означающее ум, познавательную способность человека, стало применяться для характеристики некоего класса людей. Интеллигенция в России и претендовала на то, чтобы быть умом народа.
Интеллигенция и народ
Но не только умом. Еще и совестью.
Петр I в своих усилиях по-европейски модернизировать страну натолкнулся на непонимание, упорное, глухое сопротивление высших сословий. Чтобы провести свою линию, он стал пороть, ссылать, рубить головы, приказал боярам сбрить бороды, одеть европейское платье, отнимал у них детей, чтобы посылать на учебу в Европу. Интеллигенция, пристрастившаяся к "наркотику" европейского образования и культуры, вдохнувшая озон свободы, также натолкнулась на непонимание в народе. Во французском платье и с французскими манерами она оказалась для своих отцов, не говоря уже о крестьянах, более чуждой, чем натуральные французы, которым в отличие от русских и положено быть французами. Они же были русскими французами. Именно поэтому народная среда и национальный быт отторгали их. Но интеллигенция в отличие от Петра не обладала властью принуждения, кроме того, она понимала, что силком нельзя загнать в рай. Она должна была искать иные пути воздействия на народ, единения с ним. И у нее, если она хотела оставаться верной своему призванию, не оставалось иного выбора, кроме нравственного. Не имея силы, интеллигенция встала на путь подвига. Это выразилось двояко.
Во-первых, интеллигенция отказалась от быта, пренебрегла собственным благополучием. Она избрала стезю самоотвержения, нравственного аскетизма. Она стлала культивировать в своей среде привычки и ценности, призванные наглядно, воочию убедить всех, что она живет и старается не для себя, а для других. Русская интеллигенция жила, вдохновлялась, а в какой-то степени оберегала себя от трясины быта "мертвых душ" анти-мещанским пафосом. В ней можно найти все, что угодно, но только не мещанство. Если вычесть из интеллигенции это нравственное самоотречение, эту враждебность к сытости, покою, расчету и прочим добродетелям мещанства или буржуазности, то она вообще исчезает как категория русской историософии.
Во-вторых, анти-мещанство может иметь форму богемы и тогда оно предстает как выражение тонкого, рафинированного эгоизма. Русской интеллигенции нужно было застраховать себя от этого соблазна и подозрения. Ей нужно было показать, что идеал, которому она служит, является народным идеалом, более того, он имеет антиинтеллигентскую направленность. Интеллигенция встала на путь социализма. Из всех западных ценностей она выбрала именно идеал социализма, с радостью и надеждой открыв для себя, что он имеет корни в русской крестьянской общине. "Русский интеллигент, если он вообще не чужд общественных интересов, обычно более или менее сочувствует, а иногда и фанатически привержен социализму. Это настолько бросается в глаза, что почти не требует доказательств" [8] - так это виделось в 1910 году выдающемуся русскому мыслителю М.Туган-Барановскому.
Русская интеллигенция и социализм - большая тема, разработать которую было бы особенно интересно именно в настоящее время, когда "передовая интеллигенция" России, демонстрируя не только вырождение, но и полное невежество, идентифицирует себя с отказом от социализма, и полагает, что именно в этом отказе обнаруживается ее интеллигентское первородство. Я, разумеется, касаюсь ее только вскользь и только для того, чтобы подчеркнуть один момент: предъявляя обществу социалистический идеал, интеллигенция обеспечивала себе нравственное алиби. Она показывала, что борется за такое общественное устройство, в котором будет хорошо и уютно не ей, ингеллигенции, а трудящимся сословиям, крестьянам и рабочим.
Когда и это не помогло, когда даже столь очевидный и высокий ее альтруизм не смог пробить толщу недоверия российского народа, интеллигенция сделала следующий решительный шаг, поднявшись тем самым на высоту недосягаемого нравственного подвига и нравственного ослепления в истории человека. Она, русская интеллигенция, решила сама сделать за народ то, на что тот оказался неспособен. Она делала все для народа, но когда этого оказалось мало, она решила действовать вместо народа. Не ограничившись словом, она перешла к действию. Интеллигенция призвала к оружию, она сама стала метать бомбы. Так она столкнулась лицом к лицу с властью.
Интеллигенция и власть
Интеллигенция, как уже отмечалось, является продуктом петровских реформ. И она и правительство делали по сути одно и то же дело, но с существенно различными акцентами. Петра и его наследников по престолу прежде всего и главным образом, если не исключительно, в Европе интересовало то, что может укрепить мощь государства, его военной, экономический и бюрократический потенциал. Интеллигенцию Европа влекла идеями просвещения, свободы, личности. Их столкновение с неизбежностью назревало по мере того, как интеллигенция видела, что правительство ограничивает образование дворянским сословием, а идеи свободы и личности не допускает даже в эту среду. Интеллигенция, душа которой была глубоко уязвлена страданиями народа и бесправием общества, направила свою энергию против официального государства.
Отчуждение от государства, враждебность по отношению к нему стало отличительной чертой русской интеллигенции как особого социально-духовного образования. П.Струве, первым указавший на существенность этого признака русской интеллигенции, охарактеризовал его как "отщепенство", уточнив, что речь идет о "безрелигиозном отщепенстве", в отличие, например, от Л.Толстого, который также отрицал государство, но с религиозной точки зрения. Он провел исключительную интересную аналогию между интеллигенцией и казачеством.
Казачество, как пишет Струве, в ХVII и ХVIII веках было носителем антигосударственного начала. Как социальный слой оно стояло дальше всех от государства и являлось наиболее ему враждебным. Именно оно являлось дрожжами крестьянских бунтов. Последней попыткой казачества поднять крестьянскую массу против государства было восстание Пугачева. После поражения Пугачева казачество в этом качестве сходит на нет с исторической арены. Его роль и назначение коренным образом меняются. "Оно само подвергается огосударствлению, и народные массы в своей борьбе остаются одиноки, пока место казачества не занимает другая сила. После того, как казачество в роли революционного фактора сходит на нет, в русской жизни зреет новый элемент, который - как ни мало похож он на казачества в социальном и бытовом отношении - в политическом смысле приходит ему на смену, является его историчесим преемником. Этот элемент - интеллигенция" [9].
Более, чем столетняя борьба интеллигенции с властью принесла плоды и стала одной из решающих причин новой пугачевщины-революционных бунтов ХХ века. Однако эти бунты, как показала уже революция 1905-1907 годов, были направлены не только против правительства и правящих классов, но и против самой интеллигенции. Опасность сгореть в ею же самою раздуваемом пожаре заставила интеллигенцию задуматься. Она заколебалась и стала сворачивать старые знамена. Первым знаком этого явились "Вехи".
"Вехи" и судьба интеллигенции
Сборник статей о русской ителлигенции "Вехи", вышедший в 1909 году, стал одним из важных эпизодов русской общественной мысли. Его авторы Н.Бердяев, С.Булгаков и другие подвергли резкой, хотя и не вполне последовательной и цельной критике русскую интеллигенцию, ее сознание и позицию за народопоклонничество, социализм, антигосударственный пафос, пренебрежение духовно-мистическими, религиозными проблемами. Они взвалили на интеллигенцию идейную, историческую вину за варварство революции 1905-1907 годов.
"Вехи" имели в обществе огромный успех, но успех скандальный. Мыслящая Россия отвергла "Вехи". Она не дала в обиду свою интеллигенцию. Говоря точнее: сама интеллигенция не согласилась с тем, что она плохая. Такое для критически мыслящих личностей, каковыми себя всегда считали русские интеллигенты, странное единодушие показало, что кастовая солидарность оказалась для интеллигенции важнее ее различной партийно-политической принадлежности. Сама эта реакция в каком-то смысле может стать аргументом в пользу "Вех", ибо обычно столь дружно отвергают только правдоподобные обвинения. В 1918 голу многие из авторов "Вех" вместе с новыми сотрудниками составили другой сборник "Из глубины", в котором они истолковывали большевистскую революцию как моральный и политический крах России и видели в ней трагическое осуществление пророчеств 1909 года, печальное доказательство своей правоты. Если предостережениям 1909 года никто не внял, то осуждений 1918 года никто не услышал, ибо новые власти "арестовали" тираж сборника "Из глубины".
В резко негативной реакции на "Вехи" со стороны русской интеллигенции было, впрочем, одно исключение. Это - сами "Вехи". Ведь его авторы также были типичнейшими интеллигентами. Более того: российское общественное сознание стало в итоге рассматривать "Вехи" как типичное проявление интеллигентского духа. Покаяние, которым занимались авторы "Вех" и к которому они призывали всю остальную интеллигенцию, было истолковано как коренная слабость интеллигенции, состоящая в отсутствии воли. Одним словом - "интеллигентщина"! Любопытно заметить, что гигантские усилия российской общественности, предпринятые в период перестройки и после нее с целью "реабилитации" понятия покаяния, оказались тщетными. Таким образом, "Вехи" явились не просто свидетельством раскола в среде интеллигенции, раскола более глубокого, чем политико-идеологические, партийные различия между "марксистами" и "кадетами", "западниками" и " славянофилами" и т.п., что было очевидно. Они знаменовали также перелом в истории русской интеллигенции, начало конца ее героической эпохи.
Когда в период гласности "Вехи" были переизданы в России, они впервые нашли массовое сочувствие в обществе. И не только потому, что они были одним из немногих источников русской религиозной философии, которые разрешалось критиковать в советское время (применительно ко многим произведениям нельзя было делать даже этого). Нет, существовала более глубокая причина. Советская интеллигенция 80-90-х годов никак не воспринимала критику "Вех" как обращенную в свой адрес. Дело в том, что она уже не была интеллигенцией в том высоком трагическом смысле, какой это понятие приобрело в русской истории.
В самом деле, ни один из содержательных признаков, которые в совокупности образуют феномен русской интеллигенции - ни служение народу, ни нравственный аскетизм, ни приверженность социалистическим идеалам, ни радикальная оппозиционность по отношению к власти - не может быть приложен к сегодняшней интеллигенции. Более того, наиболее активная, шумная и официальная часть российской интеллигенции, решительно отвергает всю эту чахоточную левизну. Служение народу она обменяла на самолюбование, нравственный аскетизм - на спонсорские подачки, социалистические идеалы - на священный принцип частной собственности, политическую оппозиционность - на лизоблюдство. Сошлюсь только на один пример.
Самым одиозным местом, из-за которого русское общество в свое время столь единодушно отвергло "Вехи", что даже его автор М.О.Гершензон вынужден был во втором издании давать смягчающее примечание, звучит следующим образом: "Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, - бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной" [10]. Эта фраза, потрясшая русскую интеллигенцию тогда, когда она была произнесена, которую даже активный "веховец" П.Струве назвал "ужасной", является вполне приемлемой для русской интеллигенции конца века. Стоит только вспомнить, как наша интеллигенция, властитель дум и публичная совесть наша, осенью 1993 года (да и не только тогда) открыто, публично призывала президента применить силу против непослушного Верховного совета, как она истерично требовала защитить себя от разъяренного народа, который по этому случаю стал толпой, стоит вспомнить весь этот позор, чтобы убедиться: то, что называется интеллигенцией сегодня, не имеет ничего общего с тем, что было интеллигенцией тогда, в начале века. Слово одно, а понятия разные.
Первобытные люди имели обычай менять имя человека с его переходом на новую социо-возрастную ступень. К примеру, ребенок - одно имя, один человек, стал взрослым, прошел обряд инициации - другое имя, другой человек. Примененный в современном обществе, этот обычай принес бы, конечно, много хлопот, прежде всего полиции и юристам , но и избавил бы от некоторых недоразумений. Недавно мне случилось встретить своего бывшего преподавателя и старшего коллегу. Внешне, несмотря на свои 85 лет, он был такой же, каким я его знал и помнил - с роскошной сединой, гордой осанкой, неспешным достоинством. И только когда он сказал: "Приветствую Вас, мой друг, не знаете ли последние известия о челюскинцах?", я понял, что здесь что-то не то. Оказалось, что у него глубокий склероз и он остался тем, чем был, только внешне. А по сути он стал другим человеком и называться бы ему надо иначе. Нечто подобное произошло и с нашей интеллигенцией. Ее сходство с интеллигенцией как идеей русской историософии и как реальностью конца XVIII - начала ХХ веков - чисто внешнее и формальное. Лишь две черты современной интеллигенции напоминают о том, что она находится хотя и в отдаленной, но родственной связи с Новиковыми, Некрасовыми и Боборыкинами. Это - приверженность западным ценностям и учительская поза. Но оба этих признака в современных условиях приобрели совершенно иной смысл, чем тот который они имели раньше.
Адепты Запада
Ориентация на западные ценности была оправдана тогда, когда Россия оставалась дикой, захолустной, домостроевской, темной, когда она культурно отставала от Запада на целую историческую эпоху. Это была по сути дела ориентация на общегуманистические идеалы, которые на Западе к тому времени получили более пристойное воплощение, чем где бы то ни было. Интеллигенция, взяв Запад за образец, хотела цивилизовать свою страну, свой народ, Россию харь и морд превратить о Россию свободных и уважающих себя людей. В настоящее время ситуация принципиально изменилась: Россия отстает от Запада технически, экономически, но не культурно. Раньше Россия отставала в первую очередь культурно и лишь во вторую очередь технически и экономически. Сейчас прямо наоборот. Сегодня нет таких передовых идей и идеалов, которые были бы приняты на Западе и отвергаемы в России и для овладения которыми нам следовала бы онемечиваться или офранцуживаться. Конечно, либеральные ценности там реализованы более полно и адекватно. Но ценность этих ценностей признается и у нас. Конечно, западный бытовой комфорт получше нашего. Но все-таки это не такая разница, которая была при Петре I или даже в начале нынешнего века; Россию теперь никто не назовет немытой. Можно сказать так: культурные различия между Россией и Западом в том, что касается норм, ценностей, идеалов, имеют сегодня по преимуществу количественный (не качественный) характер. В такой ситуации приверженность Западу оказывается двусмысленной позицией. В ней есть что-то лакейское.
Раньше отношение к Западу имело идейный и в этом смысле условный характер. Запад считался хорошим, потому что там наука, свобода, личность. Сейчас наоборот: нечто считается хорошим, потому что это с Запада. Принять фундаментальные ценности западной цивилизации и служить Западу, подражать ему - разные вещи. Одно дело быть западником в качестве носителя идей просвещения, гуманизма и совсем другое быть западником в качестве уполномоченного Международного валютного фонда или агента влияния.
В настоящее время научились менять пол человека. Говорят, что у некоторых индивидов интимная психофизиологическая половая структура и их анатомическое строение не соответствует друг другу. Иной, кто должен был бы родиться женщиной, рождается мужчиной. И наоборот. Нарушенное соответствие и восстанавливается путем хирургического вмешательства. Наблюдая некоторых сегодняшних "западников" в России, у меня складывается впечатление, что и они по ошибке родились не теми, кем они в глубине души являются - не у тех родителей, не у того народа, не на той земле.
Прозападная позиция, лишенная идеального стержня, оказывается простой апологией сытости, покоя, довольства, всех тех качеств, которые русская интеллигенция отвергала как мещанские. Речь идет не о косвенной позиции, а о прямых гимнах мещанству. Услышал бы их Герцен! Не моя задача в этих заметках разбирать мещанский идеал. В нем тоже может быть своя привлекательность. Я только хочу привести еще один бесспорный аргумент в доказательство того, что западничество Ельцина или Шмелева - явление иного рода, чем западничество Петра I или Огарева.
Пророки и лжепророки
Русской интеллигенции всегда была свойственна учительская поза. И это - самое слабое ее место. Хотя учительская претензия интеллигенции и подвергалась резкой критике со стороны отдельных мыслителей, в частности, со стороны Л.Толстого, тем не менее в широком общественном смысле она никогда не ставилась под сомнение. Даже веховцы, ругавшие интеллигенцию за всевозможные реальные и выдуманные грехи, не покушались на само ее право учить. Считалось и считается, что интеллигенция призвана наставлять, воспитывать общество, просвещать, нравственно дисциплинировать его.
Я уже подчеркивал, что понятию интеллигенции обычно придается возвышенный смысл. Во всех определениях предполагается, что она - лучшая часть общества. Если есть лучшая часть, то есть и худшая часть. Значит: лучшие должны учить, вразумлять худших. Как будто бы все логично. Но кто сказал, что она - лучшая часть общества? Кто может (компетентен, имеет право) формулировать такое суждение? Здесь возможны два варианта. Первый: тот, кто делает такое утверждение, сам принадлежит к числу интеллигенции. В этом случае те высокие качества, которые приписываются интеллигенции, он относит и к себе. Но будем ли мы доверять человеку, который говорит о себе, что он - из числа самых лучших? Второй вариант: тот, кто дает такое определение, сам интеллигентом не является (не относит себя к их числу). Значит, он принадлежит к другой, неинтеллигентской, т.е. худшей, части общества. Но будучи худшим, он не может знать, что есть лучшее. Существует мнение, будто простой народ не любит интеллигенцию, что само по себе сомнительно, но если бы это действительно было так, и народ (т.е. вся та часть общества, которая остается за вычетом интеллигенции) демонстрировал негативное отношение к интеллигенции, то это следовало бы признать нормальной и естественной реакцией на самовозвеличивание последней.
Интеллигенция сама выдает себе апостольский диплом. Такая позиция глубоко фальшива, саморазоблачительна, ибо святой, считающий себя святым, святым не является. Но она все-таки была как-то оправдана в обществе полуобразованном, полуграмотном. В этих условиях учительская поза интеллигенции могла быть интерпретирована как просветительская миссия, как обязанность нести знание в массы и помочь ей осознать, правильно сформулировать свои интересы. Ситуация меняется коренным образом в обществе просвещенном и граждански зрелом, каковой несомненно является современная Россия. Теперь уже назидательски-учительская роль интеллигенции не имеет никакого оправдания. У нее нет никаких особых, дополнительных оснований для того, чтобы куда-то вести общество, учить людей, за кого голосовать, против чего бороться и т.д. Мать может и обязана за ручку вести ребенка в детский сад или в первые классы. Но когда она пытается делать то же самое по отношению к взрослым детям, то она ставит себя в ложное положение.
Например, русские писатели в ХХ веке были учителями общества. И не только в вопросах словесности. Прежде всего они были учителями жизни. Но когда писатели - при том лучшие из них - пытаются сегодня выступить в той же роли и учат людей, как организовывать профсоюзы, что делать с колхозами, какие лидеры и партии являются хорошими, а какие плохими и т.п., то оказывается, что их уроки никому не нужны. И хорошо, если они только смешны.
Моисей был косноязычным. Мухаммед был сиротой. Иисус Христос по бедности семьи родился в хлеву. Легенда гласит, что к своей миссии учителей жизни они были призваны богом. Сказка - ложь, да в ней намек: быть или не быть пророком - не человеческий выбор. Никто не имеет патента на пророчество и меньше всего те, кто на него самоуверенно претендует. Пророчески-учительская позиция всегда лжива. И тем не менее в этом аспекте есть большое различие между русской интеллигенцией в прошлом и теперь. Чтобы удостовериться в этом, достаточно сопоставить критику Белинского с критикой какого-нибудь Рассадина, гражданскую поэзию Некрасова с гражданской позицией Евтушенко, отношение Л.Толстого к царским расстрелам в статье "Не могу молчать" с отношением В.Астафьева к расстрелу российского парламента. Между первыми и вторыми - не просто различие. Между ними - пропасть.
Будучи невысокого мнения о своем времени и современниках, испытывая тягу к героям прошлого в предположении (быть может, иллюзорном), что они были лучше, я тем не менее не хочу сказать, что русская интеллигенция деградировала. Мысль моя иная: она сошла с исторической арены. Сошла, сделав свое великое дело.
Русская интеллигенция - совершенно уникальное историческое явление. Без ее самоотверженного труда Россия не смогла бы совершить героический прорыв из исторического захолустья в самый центр мирового цивилизационного развития. Она осознала факт культурной отсталости Родины и, преодолев все предрассудки, пойдя на риск быть непонятым своим народом, выступила представителем передовых европейских (и в этом смысле "чужих") идей. Своей акцентрированно-оппозиционной деятельностью она компенсировала отсутствующее в стране гражданское общество. Своим бунтарством она выводила народ из рабской покорности. Своей умственной горячкой она превратила все читающее русское общество в сплошной университет. Многое, очень многое взвалила на свои плечи интеллигенция, чтобы оживить общество, вывести его из детски-беззаботного, ленивого состояния в состояние бодрствования и зрелости. И она это сделала. Но сделав это, она уже стала не нужна. Она погибла как погибает зерно, чтобы дать жизнь новому растению.
От трагедии к фарсу
Каким образом бескрайнее половодье интеллигентской активности входило в берега строгих, упорядоченных форм профессиональной деятельности - большая, интересная и самостоятельная тема. Ее мы не можем касаться, но на одном важном моменте остановиться необходимо.
Русская интеллигенция в рамках духовной деятельности органически совмещала две функции - научно-образовательную и идеократическую. В силу особенностей русской истории (догоняющее развитие, отсутствие гражданского общества, особый статус церкви и др.) она совмещала деятельность по производству и распространению знаний и деятельность по производству и распространению идей. Ученый и публицист, специалист и идеолог соединились в одном лице, одной общественной группе. Выражение этого можно, например, усмотреть в особом - литературно-публицистическом - стиле русской философии. Указанные два аспекта, разумеется, поддаются вычленению, то тем не менее институционально, персонально они, в общем и целом, были едины.
Эти две общественные функции, различие между которыми является коренным и восходит к изначальному различию между знанием и ценностями, к настоящему времени более или менее четко обособились друг от друга. Они разделились, образовав самостоятельные сферы профессиональной деятельности. В этом случае речь идет о многообразно дифференцированной сфере умственной деятельности, что связано с прогрессом науки, образования, техники. Занятые здесь люди составляют образованный класс. Во втором случае речь идет о разветвленной индустрии по производству идей (не знаний, не навыков, не вкусов даже, а именно идей, ценностей, культовых представлений), что связано прежде всего с развитием средств массовой информации и идеологической инфра-структуры. Разумеется, производство идей тоже требует знаний, образованности, особенно в современном обществе, где контроль над умами, манипулирование общественным сознанием поставлено на систематическую "научную" основу, но в строгом смысле оно может обойтись без этого, о чем свидетельствуют опыты многочисленных безграмотных "пророков", колдунов, экстрасенсов и т.п. Люди, обслуживающие этот процесс, предпочитают именоваться интеллигентами. И похоже, им удается узурпировать это имя.
П.Струве в свое время сделал очень интересное наблюдение: "В 60-х годах с их развитием журналистики и публицистики, "интеллигенция" явственно отделяется от образованого класса как нечто духовно особое" [11]. И он пытался поименно определить, кто из русских литераторов имел сомнительную (в его глазах) честь называться интеллигентом. В его квалификации Пушкин - не интеллигент, Михайловский - интеллигент, Белинский - наполовину (на ту самую половину, которая берет начало от Бакунина) интеллигент, а наполовину нет. Струве руководствовался своим критерием "безрелигиозного отщепенства от государства" и поэтому его суждения в данном вопросе отличаются односторонностью. Но тем не менее сама идея вычленения интеллигенции из образованного класса как особого феномена, в особенности тот факт, что он связал ее появление с развитием журналистики и публицистики, была очень плодотворной. В настоящее время это уже вряд ли вызывает сомнение.
Л.Гумилев характеризовал интеллигенцию двумя признаками он называл интеллигентами людей, которых а) выгнали из университета и которые б) очень любят народ. И добавлял, что быть интеллигентом - легко. Плохо учиться - легко. Любить людей - еще легче. Себя, разумеется, наш прославленный этнолог к интеллигенции не относил. При всей сатиричности данного рассуждения оно точно схватывает суть дела. Интеллигенция и в самом деле отличается дилетантской широтой и неопределенностью образования; если она и является в чем-то мастером, помимо произнесения тостов, так это в необязательных общегуманитарных рассуждениях. И она добровольно взваливает на себя "тяжелейшую" ношу быть учителем-наставником общества. Боже мой, какие они бывают при этом важными! С этой точки зрения, например, физик, изучающий элементарные частицы, не может считаться интеллигентом, даже если он лауреат Нобелевской премии, или скажем. философ, который переводит и комментирует Аристореля - тоже не интеллигент.
Все это - профессионалы, специалисты, такие же, как классный столяр или электрик. От последних они отличаются только характером труда. Одни занимаются умственным трудом, другие - физическим. В нравственном, гражданском смысле между ними нет никакой разницы. И физик, и философ точно также, впрочем, как и столяр с электриком, могут стать интеллигентами и становятся ими в той мере, в какой выходят за рамки своей профессиональной компетенции и начинают рассуждать на "интеллигентские" темы - о трагедии интеллигенции, о том, как обустроить или спасти Россию, остановить падение нравственности и т.п. и занимаются "интеллигентскими" делами - создавать комитеты по защите прав человека на Кубе и борьбе с фашизмом, писать обращения и т.п. Можно даже сделать вызывающее утверждение: интеллигент - это человек с размытыми границами профессиональной компетенции. Или по-другому: это - человек, с которого нельзя ничего спросить. У него нет сколько-нибудь четко обозначенной зоны ответственности. В самом деле, не призовем же мы к ответу создателей антифашистского комитета за то, что они не смогли остановить фашизм? Или: какой счет можно предъявить тому крикливому публицисту, который призывает всех крестьян стать фермерами, если те вдруг последуют его совету и оставят страну без хлеба? А что спросить с того "интеллигента", который призывает и даже наставляет ввести в практику общественного воспитания публичную порку? Разве что выпороть его самого!
В социальной эволюции, как и в природной, случаются мутации, боковые ветви, попятные движения, застывшие состояния и т.п. Внешнее подобие еще не говорит о внутреннем родстве. Сегодняшняя российская интеллигенция чем-то похожа, конечно, на своих великих предшественников. Но ведь и ничтожный сын часто бывает как две капли воды похож на своего достойного отца. По сути дела здесь жалеть не о чем, ибо герой, совершивший свое героическое дело, навсегда остается героем. Но имени жаль. Жаль, что высокое слово "интеллигенция" имеет такую печальную судьбу. Что поделаешь? Ведь не менее высокое слово "публичный" тоже приобрело сомнительный смысл из-за одной профессии, которую называют древней.
[1] Тургенев И.С. Соб. соч. В 12 т. Т. 7. М., 1978. С. 196.
[2]Боборыкин П.Д. Русская интеллигенция. "Русская мысль", 1904. No 12. С. 80-81.
[3] Боборыкин П.Д. Подгнившие "вехи". Сб. "В защиту интеллигенции". М., 1909. С. 134.
[4] См.: Перестройка: десять лет спустя. М., 1995. С. 146.
[5] Мережковский Д.С. Грядущий хам. Сб.: Интеллигенция. Власть. Народ. Антология. М., 1991. С. 97.
[6] Иванов-Разумник. Что такое интеллигенция? Сб.: Интеллигенция. Власть. Народ. Сост.Л.И.Новикова, И.Н.Сиземская. М., 1993. С. 74.
[7] Струве П.Б. Интеллигенция и Революция. Сб.: "Вехи. Из глубины". М., 1991. С. 156.
[8] Туган-Барановский М.И. Интеллигенция и социализм. Интеллигенция. Власть. Народ. М., 1993. С. 209.
[9] Струве П.Б. Интеллигенция и революция. Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 152.
[10] Гершензон М.О. Творческое самосознание. Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 90.
[11] Струве П.Б. Интеллигенция и революция. Вехи. Из глубины. М., 1991.
