Задача представить читателю книгу избранных малых произведений (статей, очерков, эссе) известной исследовательницы доктора философских наук, профессора Нелли Васильевны Мотрошиловой хорошо решена в кратком авторском предисловии - в нем сказано, когда каждое из них было написано, опубликовано, какой имело отклик, почему оправдано и необходимо их переиздание, в каком виде они переиздаются. Мне остается сказать несколько слов о самой Неле Васильевне. Я попытаюсь обозначить некоторые особенности ее философского стиля, в частности те из них, которые стали узнаваемыми, характерными чертами целого этапа отечественной философии.
* * *
Мотрошилова принадлежит к замечательной плеяде советско-российских философов - шестидесятников. Она принадлежит к ним настолько органично и, безусловно, что если бы, например, какой-нибудь художник, подражая И.Глазунову, захотел создать на эту тему панно, то он несомненно нашел бы для ее лица видное место, где-нибудь в центре картины или близко к нему.
Шестидесятники XX века - особый феномен в истории нашей страны и философия, конечно, являлась не единственным поприщем их деятельности. Они были еще в литературе, даже прежде всего в литературе, изобразительном искусстве, музыке, других областях гуманитарной культуры, вплоть до богословия. Их истоки, роль, судьба в каждый из областей творчества, в гибели советского коммунизма в целом подлежат специальному исследованию (что касается философского шестидесятничества, то такие исследования уже ведутся и начаты они самими шестидесятниками [1]). Здесь хотелось бы подчеркнуть только одну совершенно уникальную черту советского шестидесятничества, для осмысления которой даже не существует адекватного социологического инструментария, а именно его принципиальную институциональную размытость.
Шестидесятничество, которое зародилось на рубеже 50-60 годов и решающим образом определяло интеллектуальную и духовную атмосферу страны до начала 90-х годов, по своему положению и самосознанию отличалось и от официального общественного слоя, представленного партийными и околопартийными гуманитариями, и от контробщества, представленного десидентством. Телом они были с первыми, а душой со вторыми. Шестидесятники имели легальный статус, действовали в официально практикуемых формах активности, но при этом находились под трудно скрываемым подозрением, напоминая в данном отношении чем-то положение буржуазных специалистов на начальных этапах советской власти. Для партийной номенклатуры они были скорее терпимы, чем желанны. Действуя так, что формально к ним нельзя было придраться, используя возросшую дифференцированность общества, которая уже не поддавалась тотальному контролю, а также неизбежно сопряженную с этим противоречивость институциональных и персональных интересов во властных структурах, они создали свою собственную среду - внешне неуловимую, но внутренне цельную и очень эффективную. Это была именно их среда, которая для всех остальных оставалась закрытой, непроницаемой, недоступной. Чтобы попасть в нее, надо было, словно, обладать каким-то особым органом, о наличии которого могли знать только те, кто им обладал.
Определить шестидесятничество, объяснить, что это такое, людям, которые не принадлежали к ним или хотя бы не находились рядом с ними, очень трудно, почти невозможно. Оно представляло собой совокупность людей и ценностей. Это были конкретные, известные по именам, в большинстве своем знавшие и поддерживающие друг друга люди, которые исповедовали определенные ценности и были сплочены благодаря им. Содержательный анализ ценностей шестидесятников также представляет собой самостоятельную и отнюдь не тривиальную задачу; их опознавательными знаками в области политики были XX съезд КПСС, Хрущевская оттепель, Пражская весна, в области идей и ценностей - понятия гуманизма, личности, антисталинизма. Шестидесятники не просто обозначили сдвиг от монументальности, самопожертвования, послушания к камерности, приватности, индивидуальной ответственности. Они были вдохновлены этим и вели себя как люди, которые знают очень великую тайну.
Шестидесятники, конечно, не были рыцарями, которые идут в бой с открытым забралом. Но хотя забрала были спущены, тем не менее они легко узнавали друг друга. Окружающие их тоже узнавали. Шестидесятники работали в тех же учреждениях (иногда даже партийных), ходили на те же собрания, пользовались теми же благами, что все прочие люди, но жили по своим законам, вели собственный - гамбургский! счет, стремясь к тому же навязать его всюду, где можно, в качестве легального канона. К примеру, докторские диссертации защищали многие, среди них также шестидесятники. Но все понимали, что есть докторская диссертация и докторская диссертация, и их нельзя путать. Докторские диссертации шестидесятников шли по особому разряду и, что интересно, они, как правило, с точки зрения внутреннего напряжения и общественного внимания были по особому обставлены. Статьи в "Вопросах философии" печатали многие, в том числе шестидесятники. Но опять -таки все понимали, что есть статьи и статьи. Шестидесятники создали больше, чем особую атмосферу, они создали особое публичное пространство. По существу это был "параллельный полис", если воспользоваться термином В.Гавела, но только по существу, ибо формально он не был отделен от основного (официального) полиса, а находился внутри него. Шестидесятники, используя наличные формы жизни, одновременно стремились преобразовать, трансформировать их, они были деятельны, активны, всюду, где могли и как могли навязывали свои критерии. Они не просто сами защищали хорошие диссертации и писали хорошие статьи, они исходили из того, что диссертации, статьи вообще должны быть хорошими, и как могли боролись за это. О.Шпенглер считал Россию псевдоморфозом, имея, в частности, ввиду, что она наполняла европейские формы азиатским ("татарским") содержанием, как бы заливала в новые меха старое вино. Шестидесятники действовали прямо противоположным образом: они принимали европейские формы советско-российской жизни всерьез и стремились придать им адекватный смысл, они, если продолжить ту же аналогию, скорее в старые меха заливали новое вино.
Шестидесятничество, будучи несомненно движением исторического масштаба, не имело вместе с тем социологически фиксированных форм, привычных для феноменов такого размаха. Оно было воплощено в индивидах, их личных отношениях, поступках, функционировало так, как если бы представляло собой этическое состояние. Это единственное в своем роде сочетание социального и индивидуального, когда первое было скрыто, спрятано во втором, когда не общественные маски застывали на лицах, урезая, усредняя, омертвляя их, а, напротив, живые трепетные лица просвечивали сквозь общественные маски, этот уникальный опыт неотчужденного существования в отчужденном и даже чуждом социуме составляет характерную черту шестидесятничества вообще, философского шестидесятничества в особенности. Поэтому, когда я говорю о философском стиле Мотрошиловой как выражении типических черт философии шестидесятников в целом, то это не значит, что она отразила, заимствовала эти черты. Дело скорее обстоит наоборот; она (разумеется, не только, но она также и, поскольку речь пойдет об определенных чертах, то она в первую очередь) задала, сформулировала эти черты, возвела их в профессиональную норму.
* * *
Философы-шестидесятники XX века не просто возродили отечественную философию после предшествовавших десятилетий ее невообразимой идеологической вульгаризации. Они положили начало новому, быть может, самому плодотворному и несомненно самому основательному этапу ее развития, внутри которого мы еще находимся. Конечно, не их заслугой было то, что философия в эти годы стала университетской дисциплиной и изучалась в обществе в беспрецедентно широких масштабах. Но их, именно их заслуга состояла в том, что это делалось на достаточно приличном уровне. Не они принимали решение об издании философской энциклопедии, различных книжных серий по философии. Но только благодаря им эти партийные инициативы стали источниками свежих идей, школой рационализма и гуманистического воспитания народа. Они внесли неоценимый вклад в то, что просвещенная Россия овладела философской культурой и теперь философская литература на книжном рынке является одной из самых востребованных, а российские философские конгрессы собирают тысячи участников (хотя, следует заметить, шестидесятники всегда стояли в стороне от преподавательской массы, что в силу странной русской логики было дополнительной причиной их влияния на нее).
Излишне подчеркивать, что я в этих написанных по случаю заметках не претендую на общую характеристику философии шестидесятников и говорю о ней только в связи с философским стилем Мотрошиловой. В этой связи, на мой взгляд, можно выделить, по крайней мере, следующие три момента - европейская образованность, социально-нравственная заостренность и сознание собственной миссии.
Под европейской образованностью я имею ввиду не просто широкую эрудицию и образованность автора, позволяющую ему знать, что делается по соответствующей проблеме во всем европейском культурном регионе. Хотя, разумеется, и это тоже: шестидесятники от их коллег чапаевский эпохи отличались тем, что они знали иностранные языки (Мотрошилова по этому критерию выделяется даже среди шестидесятников и может активно работать с тремя основными западно-европейскими языками). Они, конечно, осваивали западную философию в идеологически заданных рамках ее критики; однако их лукавство состояло в том, что они прикрывались убедительным софизмом "чтобы критиковать противника, его надо знать", делая упор на второй половине этой формулы. Насколько существенными были эти акценты, можно судить по изменениям, которые претерпели одни названия работ: вместо убойных типа: "Маразм современной буржуазной философии" (1947 г.), "Реакционная сущность ницшеанства" (1959) появляются академически спокойные типа: "Экзистенционализм и проблема культуры" (1963), "Принципы и противоречия феноменологической философии" (1968). Шестидесятники - отличники советских школ с высоким сознанием ценности знаний и навыками упорной систематической работы. Включившись в философию, они стали сквозь идеологический дурман пробиваться к ее предметности во всем богатстве исторически сложившегося содержания. Они вернули в общественное сознание понятие философского профессионализма; если продолжить чисто внешний обзор их работ и от названий перейти к оглавлению и библиографии, то уже обилие проработанной литературы и конкретность анализа давали понять, что философия представляет собой специальную область духовного производства. Словом, шестидесятники обладали европейской образованностью, без которой, конечно, нельзя успешно работать в области философии.
Европейская ангажированность, однако есть нечто большее. Она предполагает европейское расширение круга интеллектуального общения и соответствующую актуализацию философской проблематики. Речь идет о европейском масштабе мысли, о том, чтобы на равных участвовать в европейских философских дискуссиях. Это различие между европейской образованностью философов и европейской ангажированностью их учений хорошо можно проиллюстрировать на примере философии Серебряного века. Не вызывает никаких сомнений, что В.С.Соловьев и его последователи, вообще философы этой эпохи вдобавок к своей чрезвычайной одаренности были также людьми европейской образованности и культуры. Их учения же в превалирующей своей тенденции были сфокусированы на духовную самобытность России, что, в частности, выразилось в их религиозной ориентированности. Диспозиция философов серебряного века по отношению к своим великим современникам на Западе была какой угодно, но только не диспозицией учеников по отношениям к учителям. Философы-шестидесятники, напротив, не стеснялись своего ученичества. Философы серебряного века были европейски образованными, но они не были европейски ориентированными. Философы-шестидесятники ориентировались на философский Запад, хотели быть на его уровне, войти в его тематическое и проблемное поле. Не всем это удавалось. Мотрошилова принадлежит к тем немногим, в творчестве которой ориентация на европейский уровень воплотилась наиболее последовательно и успешно.
Философы-шестидесятники формировались в качестве марксистских философов, что от них зависело также мало, как, например, та одежда, которую им приходилось носить. Их поколенческий выбор состоял в том, что в рамках самого марксизма они сместили интерес к его истокам, началам, где марксизм был ближе всего к предшествовавшим и сопутствующим ему философским учениям. Они повернулись от Ленина и Энгельса к Марксу, от позднего Маркса к раннему Марксу. Сказанное не означает, будто их марксистская идентичность была чисто внешней. Нет, они в том числе и те среди них, кто отказался от основоположений марксистской философии, несут на себе ее следы. Про философов-шестидесятников можно сказать, что они оплодотворены марксизмом или отравлены им в зависимости от того, кто как относится к марксизму. Однако они совершенно несомненно остаются марксистами в том отношении, что рассматривают философию в широком социально-культурном контексте. Более того, они в своих исследованиях остаются пристрастными, идеологичными, отличаясь от партийно-мобилизованных предшественников не силой социальной энергии, а ее направленностью. Они стали рассматривать философию не в перспективе коммунистического идеала, а в перспективе либеральных ценностей. Речь шла не о прокламациях, а о смене философских приоритетов, имен тем (Платон вместо Демокрита, Декарт вместо Гельвеция, Кант вместо Гегеля, аксиология вместо классового подхода, бытие вместо материи и т.д.). Мотрошилова принадлежит к тем философам - шестидесятникам, которая в своей работе не просто исходила из либеральных социально-нравственных ориентиров, но делала это акцентировано, целенаправленно - и даже открыто. К примеру, в ее большом очерке "Цивилизация и культура древних греков" читатель непременно обратит внимание и быть может даже смутится тем, что автор обвиняет Перикла за узость его демократического идеала, в котором не было места метекам и женщинам. Мотрошилова, конечно, понимает, что ее могут упрекнуть в неисторичности. Но для нее есть ценности более важные. И не просто более важные, а безусловные ценности, по сравнению с которыми оказываются ничтожными даже исследовательские ошибки, если вообще в этом случае можно говорить об ошибке. Достоинство личности - превыше всего. Еще более яркий пример социально-нравственного пристрастия Мотрошиловой мы находим в статье, посвященной Хайдеггеру. Ее анализ националистических (с душком антисемитизма) прегрешений Хайдеггера приобретает форму морального негодования. В данном случае опять-таки все дело в характере прегрешения. Философия изначально космополитична и либеральна. Она представительствует от имени разума, рассматривает человека в том высшем стремлении к мудрости, перед лицом которого теряют значения все другие его характеристики. Философия, конечно, не отрицает различий между людьми, в том числе и различий, проистекающих из "почвы" и "крови", если такие имеются, но она ни в каком случае не может санкционировать их, поднимать на ту философскую высоту, когда эти различия начинают играть какую-то заметную роль при определении достоинства человека. Иногда говорят: ну, Хайдеггеру, великому философу, можно было бы простить. Мотрошилова, насколько я ее понимаю, исходит из того, что как раз ему-то нельзя прощать и нельзя именно по той причине, что он является великим философом, - чтобы не пала тень на философию. У царей - одна судьба быть царями: или трон или гильотина. У философов - тоже одна судьба: быть философами. Мотрошилова своей критикой Хайдеггера оказывает ему величайшее уважение, отказываясь рассматривать его в каком-либо ином качестве, кроме как философа.
Философы всегда ревностно относились друг к другу; каждый из них был не просто высокого мнения о себе, а, как правило, считал себя единственным в своем роде. Эта черта связана со своеобразием самой философии до такой степени, что ею обладают едва ли не все приобщенные к ней, начиная со студентов первого курса философских факультетов. Философы в данном отношении сродни поэтам. Философам-шестидесятникам психология пророков истины свойственна вдвойне: не только как философам, но еще и как шестидесятникам. Дело в том, что философия диалектического материализма считалась мировоззрением рабочего класса и ее представители говорили от имени рабочего класса, его коммунистической партии. Шестидесятники обозначили веху и в данном отношении: они стали говорить в философии от имени науки, истины. И они стали позиционировать себя в обществе как люди, призванные выражать и оберегать философские истины, что находило разнообразные формы выражения: акцентировано ответственное отношение к текстам, непохожесть самих текстов на привычные советские образцы, тщательная работа со стилем, нарочитая научность, ревнивое отношение к общественным откликам и т.д. Работам Мотрошиловой, в том числе тем, что помещены в данном сборнике, в высокой степени свойственна эта типологическая черта, которую я обозначаю как сознание собственной миссии. Она не просто с уважением относится к делу, которое она делает, она понимает и дает понять читателю, что оно есть дело, вообще достойное человеческого уважения, что философская истина не нуждается в одобрении со стороны власти или иных прагматических подтверждениях.
* * *
То, что говорится здесь о философском стиле Мотрошиловой, манифестирующем некоторые особенности творчества философов-шестидесятников в целом, - не история, а большое богатство, сохранение и приумножение которого является важной задачей отечественной философской культуры, в известном смысле залогом ее успехов. Задача эта пока решается живым присутствием и необычайной творческой активностью самих шестидесятников. Постперестроечная (постсоветская) судьба шестидесятников в разных сферах культуры сложилась по разному. Из одних, как, например, из политологии их вытеснили полностью. В других, как, например, в литературе их перевели в разряд "почетного президиума". Философия - та сфера, где их судьба оказалась, пожалуй, самой счастливой. Последние пятнадцать лет они обнаружили большую творческую активность и до настоящего времени являются основной "несущей конструкцией" нашей отечественной философии (одно из свидетельств - новая капитальная монография Н.В.Мотрошиловой: "Идеи I "Эдмунда Гуссерля как введение в феноменологию". М.2003. 716с.) Но тем не менее проблема преемственности в нашей философии также стоит. Новое издание работ Мотрошиловой, будем надеяться, внесет свой вклад в ее правильное решение.
[1] См. Философия не кончается... Из истории отечественной философии. XX век. 1960-80-е годы, т.1-2. М., 1998 и др.
http://www.guseinov.ru/publ/motrosh.html
Мотрошилова Н.В. Работы разных лет. М., 2005. С. 4-12.
Док. 482823
Перв. публик.: 29.08.05
Последн. ред.: 29.08.08
Число обращений: 159
Гусейнов Абдусалам Абдулкеримович
|
