(Материалы "Круглого стола")
А.А.Гусейнов. В вопроснике, который нам предложили организаторы Круглого стола, все очень хорошо обозначено, выделены разные аспекты терроризма, требующие осмысления. Но вопросы сформулированы таким образом, как если бы мы знали, что такое терроризм. А на самом деле это не так. Мы не знаем, что такое терроризм ни как понятие, ни как реальный феномен. Речь идет не о научной дефиниции, вокруг которой можно бесконечно спорить. А об очень простой и в то же время исключительно важной вещи: в обществе нет однозначности относительно идентификации тех или иных явлений в качестве террористических. А я имею в виду даже не тот факт, что террористы пытаются обелить себя и выдать свои злодеяния за некие легитимные в человеческом смысле действия. Я имею в виду общественное мнение, публичные взгляды, выражающие разные политические, исследовательские, национальные и иные позиции.
По каким-то вопросам существует большая степень единодушия. Ясно: то, что случилось в США 11 сентября 2001 года и у нас в Беслане 1 сентября 2004 года - это бесспорные акты терроризма (хотя объективность требует признать: были люди, сердце которых прыгало от радости 11 сентября 2001 г. и которые сами в ряде городов торжествуя, прыгали на улицах; есть такие в мире средства массовой информации, которые не считают тех, кто захватил школу в Беслане, террористами). А если взять более сложные случаи, как, например, бомбардировки Сербии странами НАТО в 1999 г., или агрессия США с союзниками против Ирака, то понимание, оценка этих явлений очень далеки от согласия. Есть те, кто считает это проявлениями терроризма, а есть те, кто видит здесь нечто прямо противоположное: борьбу против терроризма. Позиции тех и других по числу представляющих их людей и силе аргументации едва ли не соразмерны друг другу. А ведь существуют еще более противоречивые ситуации, которые также трудно подвести под понятие терроризма, как и исключить из него. Что, например, в этом плане мы можем сказать о формах борьбы, которые практикует сегодня в Ираке сопротивление оккупационным войскам и оккупационному режиму?! Словом, мы не должны делать вид, будто говоря о терроризме, мы точно знаем то, о чем говорим.
Терроризм - одно слово, но много разных явлений. Социологи выделяют десятки его разновидностей. Говоря о нем, я буду иметь в виду международный терроризм, борьба против которого сегодня поднята на уровень политико-идеологической программы всего западного мира. Как явление он в моем представлении зафиксирован атакой на здания Торгового центра в Нью-Йорке, которую, учитывая, что эти здания символизировали техническую и финансовую мощь США, можно считать атакой на США. Он ни в каком виде, ни с какими оговорками оправдан быть не может. Поэтому, между прочим, о нем трудно говорить, ибо говорить, искать причины, объяснять - это всегда ведь в какой-то степени понять и оправдать. Есть, по крайней мере, два вопроса, которые в связи с международным терроризмом остаются непроясненными, что, возможно, даже делается намеренно: а) кого он представляет и б) что собой представляет?
Совершенно очевидно, что терроризм не замыкается на тех, кто совершает террористические акты и не объясняется их индивидуальными (психофизиологическими, биографическими) особенностями, хотя, разумеется, он подлежит исследованию и с этой точки зрения. За ним, надо думать, стоят какие-то социальные, политические силы, идейные традиции, быть может, финансовые интересы. Какие? На этот вопрос нет ответа. В том виде, в каком терроризм и террористы непосредственно предстают и зафиксированы в качестве цели уничтожения, они не укладываются ни в какие привычные объяснительные схемы. Словно, речь идет о социальном явлении наподобие СПИДа и пришельцах с других планет, имеющих другую антропологическую структуру. Недавно в одном из интервью президента России, который, кстати заметить, первым среди политических деятелей зафиксировал международный терроризм как глобальную опасность, прозвучала мысль, что международный терроризм руководствуется идеей возрождения Халифата. Очень похоже на правду. Идея Халифата, всемирной миссии ислама бьется в душе каждого мусульманина. Хочу напомнить такой символический эпизод из новейшей истории. В разгар перестройки имам Хомейни прислал письмо М.С.Горбачеву. В нем говорилось, что будущее России, которая в связи с крахом марксистского социализма стоит перед новым выбором, может быть связано с исламом. Хомейни предлагал Горбачеву повести страну в сторону исламской цивилизации. Он был искренен, он верил в это. Вполне можно предположить, что есть много, даже очень много людей, которые верят в это. Что же, идея мусульманского возрождения в форме единого государства сама по себе не содержит в себе ничего преступного, как и прочие универсалистские идеи, например, коммунистического интернационала, панславизма, христианского всеединства, даже европейского объединения. Ее можно считать утопичной, консервативной, архаичной, какой угодно, но не криминальной. И она может стать организующей и вдохновляющей основой масштабной деятельности. Косвенным подтверждением этого может быть портрет современного террориста, составленный американским специалистом Марком Сейджменом из Университета Пенсильвании (см. об этом "Политический журнал" от 2.08.2004, 14.02.05) на основе изучения более 500 биографий людей, включенных в террористические сети. Оказалось, что он очень похож на наших отечественных террористов конца XIX века: образованный, космополитично настроенный, романтичный борец за справедливость и правду; при том психически вполне здоровый.
Получается: международный терроризм связан с процессами глобализации. Он действительно является международным в том смысле, что вписан в бурный процесс перестройки международных отношений. Терроризм поднялся на транснациональный уровень вместе с (за) политикой, экономикой, финансами, информационными потоками. Давайте возьмем сопряжение таких фактов: происходит чудовищный теракт 11 сентября и через короткое время в несколько месяцев войска США свергают режим талибов в Афганистане и оказываются в республиках Средней Азии. Кто скажет: где здесь причина и где следствие? Или другое наблюдение: как только случается какой-нибудь теракт или даже намек на него, СМИ, прежде всего телевидение, мгновенно возбуждаются, будто настал их звездный час. Разве здесь нет взаимной подпитки?
Президент США, объявивший войну международному терроризму, сформулировал и ее идеологию. Он рассматривает ее в контексте великой миссии Запада во главе с США по распространению демократических ценностей во всем мире. Он говорит о том, что идет борьба добра со злом, и кто не с нами, тот против нас, говорит от имени истории, права народов на жизнь и счастливое будущее. Все эти прекраснодушные вещи, с которыми невозможно спорить, но которые сами по себе мало о чем говорят и могут быть чем угодно - и высокой мотивацией поведения, и искренним заблуждением, и циничной демагогией, все эти обоснования и оправдания беспощадной войны с международным терроризмом содержатся в речах Буша. Он даже апеллирует к Богу, полагая, что Бог в этой борьбе не нейтрален.
Лекторский. Бен Ладен тоже апеллирует к Богу.
Гусейнов. Вот именно. И та, и другая сторона действуют именем Бога и морали. И это тот самый случай, когда слова нельзя принимать за чистую монету. Вообще надо сказать, апелляции к божественным инстанциям и действия от их имени больше препятствуют, чем способствуют решению конфликтов, они закрывают возможность их взаимосогласованного преодоления. Добро, история, бог, все эти высокие вещи понадобились американскому президенту для того, чтобы развязать себе руки и обозначить в качестве мишени 60 или более стран.
Лекторский. Что, есть такая цифра?
Гусейнов. Да. Это сказал Дж. Буш. 60 и более стран, которые связаны с международным терроризмом, прикрывают его, поддерживают, финансируют и т.д., и в отношении которых США считает себя вправе действовать по законам военного времени. А недавно газеты сообщили о плане Пентагона по тайному использованию своих спецподразделений за рубежом. Тем самым международный терроризм рассматривается как сила, противостоящая Западу во главе с США (западной цивилизации) по всему земному шару. В таком случае он выглядит как реакция, неадекватная, дикая, злобная, но тем не менее реакция на глобализацию, которая происходит в форме доминирования, господства над миром стран так называемого золотого миллиарда. И то, что на одном полюсе осознается как защита ценностей западной цивилизации, на другом полюсе интерпретируется как борьба против новых крестоносцев. Трудно не заметить своеобразную симметрию в идеологии и методах между международным терроризмом и силами, которые с ним борются.
Международный терроризм можно рассматривать как некий рефлекс, выброс отчаяния и бессильной злобы в ответ на методически нарастающее и бесцеремонное господство Запада над всем миром. Поэтому в духовном и политическом плане борьба с ним совпадает с вопросом об альтернативных сценариях глобализации. Ясно, что культуры, народы, государства подошли к такой стадии взаимодействия, когда отношения между ними приобретают качественно новый характер и многократно разделенное человечество ищет новые формы синтеза. Как сделать так, и можно ли сделать так, чтобы это происходило во благо всех культур, народов и государств или, по крайней мере, без существенных, очевидных потерь для них? Этот поставленный реальной историей вопрос является вызовом для общественной науки, включая философию и даже для философии в первую очередь. Народы хотят знать, куда ведет, во имя чего осуществляется глобализация, какую человеческую, духовную перспективу она обещает, и самое главное, всем ли найдется достойное место в новом глобализированном мире, на каком языке в нем будут разговаривать, каким богам там будут молиться. По мнению американского исследователя терроризма, на которого я уже ссылался, чтобы выиграть войну с террористами, надо поменять их позитивный идеал, нужно отыграть доверие, которого Запад лишился. Очень точное замечание.
Переходя ко второму вопросу следует сказать: хотя терроризм со всех точек зрения находится в фокусе акцентированного общественного интереса, тем не менее нет строгого ответа на вопрос, что это такое. Нет определения терроризма - даже не теоретического определения, по поводу которого можно спорить сколько угодно, а хотя бы рабочего, позволяющего идентифицировать само явление и сказать: это - терроризм, а это - нет. Я думаю, его и нельзя найти на том пути, на котором ищут. В подходе к данному вопросу вопиющим образом обнаруживается то, что в этико-политологической лексике получило название двойных стандартов. Речь идет о том, чтобы найти такое определение терроризма, когда, скажем, атака 11 сентября 2001 г. под него подходит, а бомбардировки Белграда нет, действия палестинских партизан подходят, а действия правительства Израиля нет, захват заложников боевиками в Чечне подходит, а захват родственников этих боевиков правоохранительными структурами нет.
У Л.Д.Троцкого есть статья "Их мораль и наша". Она написана в ответ на распространенную тогда в западной прессе точку зрения, что в ходе сталинских репрессий 30-х годов практикуются те же методы захвата заложников, какие практиковал Троцкий в ходе гражданской войны. Позиция Троцкого заключалась в том, что эти действия при всей их внешней схожести нельзя отождествлять, ибо у них были разные цели. Насилие рабовладельца, направленное на то, чтобы держать раба в узде, и насилие раба в борьбе за свое освобождение - разные насилия. Средства, считал он, нельзя брать в отрыве от цели: есть цели, которые оправдывают действия типа захвата невинных заложников, а есть цели, которые не оправдывают этого, ибо они столь же недостойны, как и эти средства. Я не буду сейчас разворачивать всю аргументацию против этого, и в наши дни широко распространенного взгляда: такая аргументация, кстати заметить, связана не только с критикой формулы "цель оправдывает средства", но и с обоснованием того, что Троцкий в своих рассуждениях, как показал Дж. Дьюи в специально написанной по этому поводу статье, отступает даже от нее. Здесь важно зафиксировать саму логику рассуждения, которая применяется и в случае терроризма, хотя и не с такой открытостью и честностью, с какой это сделал Троцкий. Она состоит в следующем: когда нас убивают, это плохо; когда мы убиваем, это хорошо. Если мы будем считать, что какие-то формы насилия морально оправданы, справедливы, то мы не сможем выделить какую-то одну из них как совершенно недопустимую.
Сказать, что такое терроризм и, само главное, выработать адекватное, совершенно непримиримое отношение к нему, мы сможем только в рамках общего негативного отношения к насилию. Насилие есть зло. Всегда есть зло. Его нельзя считать этически нейтральным средством, которое может быть употреблено иногда во благо, а иногда во зло. Терроризм, особенно международный терроризм, представляет собой самую кричащую форму насилия, обнажающую его абсолютно деструктивную сущность, которая в других случаях оказывается спрятанной, прикрытой.
Лекторский. Я во многом согласен с этим пафосом. Но вот конкретный факт террористического действия, вооруженного захвата. Мы разве не должны давать отпора, применять насилие?
Гусейнов. Надо мне кажется различать два вопроса. Один - как относиться к насилию, когда оно уже состоялось. Здесь уже все определяется практической целесообразностью. Вплоть до ответного насилия, без которого, к сожалению, часто нельзя обойтись. И совсем другой вопрос уже чисто философского плана - возможен ли и если да, то как возможен мир, в котором бы не было насилия? Отвечая на него, мы говорим, что насилие нельзя преодолеть насилием. Здесь есть только один путь - отказа от насилия. Путь ненасилия. И чтобы двигаться по нему, нам надо понять, что насилие есть нечто противоположное морали, гуманизму.
Лекторский. Тогда я вопрос поставлю так. Война может быть справедливой? Или она всегда несправедлива?
Эфиров. Гражданская война всегда несправедлива.
Гусейнов. А я думаю и в этом случае требуются более конкретные формулировки. Когда Сократа спрашивали, что лучше испытать несправедливость или совершить несправедливость, он отвел такую постановку вопроса, сказав: и то, и другое - плохо. Бывают сравнения, когда следует говорить не о том, что лучше, а о том, что хуже. Сократ в той беседе пришел к выводу, что хуже совершить несправедливость, чем испытать ее. Так и в случае с войной. Можно согласиться, что гражданская война, рассмотренная по критерию насилия (жестокости, озлобленности), хуже, чем война между государствами. Но это вовсе не означает, будто вторая может быть справедливой. Война бывает вынужденной. Человеку случается идти по грязи. Но он все равно идет по грязи. И мы не скажем, что идти по грязи - это хорошо.
Апресян. Относительно того, что определения терроризма нет, то я бы с этим не согласился. Нет окончательных, единственных, универсальных определений, но вот по крайней мере штуки четыре определений, с которыми можно работать, спорить по ним можно, но какие-то есть определения. А если вы говорите, что терроризм надо связать с насилием - тогда скажите "Терроризм - это?..."
Гусейнов. Определений, я думаю, побольше, чем четыре.
Реплика. 578 определений терроризма.
Гусейнов. Сколько?
Реплика. 578.
Апресян. Определений может быть сколько угодно. Но есть три-четыре фактора, которые являются решающими.
Гусейнов. 578 - это, как сейчас говорят, круто. Дело не количестве. В нашем случае больше одного определения - уже недопустимо много. Три-четыре определения хороши для теоретических споров. А здесь речь идет об определении, за которым следуют действия и действия очень жесткие. Об определении, которое могло бы войти в правовые документы. Есть много международных документов, в том числе по линии ООН, направленных на борьбу с терроризмом в разных видах, но в них четко не говорится, кого считать террористом. В моем понимании терроризм - самая крайняя вопиющая форма насилия, поскольку насилие этически никак не может быть оправдано, тем более не может быть оправдан терроризм. При таком подходе в качестве уточняющего признака можно брать невинные жертвы, не боясь подвести под понятие терроризма военных, когда действия их бомбы попадают в школы или свадебные церемонии.
Апресян. Когда Вы говорите "можно оправдать, нельзя оправдать" - это уже не определение, а отношение к терроризму.
Пружинин. Можно я тот же вопрос по-другому поставлю, чтобы ответил Салам Керимович. Можно ли сказать, что терроризм отличает от иных форм насилия давно известных - война и прочее, отличает еще больший дефект нравственного сознания? Т.е. это предельное, и этим он специфичен.
Гусейнов. Я бы мог с этим согласиться.
В заключение мне хотелось бы сказать, что в связи с терроризмом, в особенности в связи с международным терроризмом, который по степени радикальности выделяется даже среди других форм терроризма, приближаясь к тому, что именуется абсолютным злом, встает ряд вопросов, тем, требующих философского исследования. Назову только две из них.
Один вопрос - это вопрос вины. Гегель говорил, что невинного страдания не бывает. Люди действительно связаны между собой не только в добре, но и во зле. Террористы исходят (по факту, а часто и по сознательно формулируемому самооправданию) из мысли о коллективной вине. Считается, что мы как граждане России со-ответственны за действия своего правительства, например, войну в Чечне. Американцы со-ответственны за политику США. Ведь действительно существует коллективная вина. У человечества есть опыт исторического переживания и философского осмысления этого феномена - я имею в виду духовное переосмысление немцами, в том числе простыми немцами (теми, кто, по выражению Ясперса выглядывал в окно, прячась за занавеску) своего отношения к нацизму, своей роли, косвенной причастности к нему. Где пределы коллективной вины, как она связана с индивидуальной виной - в нашей философии и этике нет ответов и даже развернутых размышлений на эту тему.
Другой вопрос - о так называемом радикальном зле человеческой природы, точнее говоря, о тех конкретных формах в виде нравов и душевных состояний, в которых это радикальное зло может закрепиться, материализоваться. Аристотель, говоря о негативном ряде душевных качеств, наряду с невоздержанностью и порочностью выделял еще зверство. В качестве одного из примеров зверства он приводил рассказ о Фалареде, который жарил своих врагов в полом медном быке. Среди причин же зверства наряду с антропологическими дефектами он называл социокультурные деструкции. Надо, мне кажется, особо тематизировать эти встречающиеся среди людей звероподобные состояния, которые находятся за пределами порочности - они больше и хуже, чем порочность.
Извините, что не был краток.
Эфиров. Можно вопрос? Вы сказали, что террористов надо уничтожать, а оправдывать нельзя. Так вот простой пример, который кстати сказать, связан с проблемой насилия. Шахидка надевает на себя пояс шахида, а у нее между тем муж исчез или вернули его изуродованный труп, или младенца вернули изуродованного. Так вот простить ее нельзя, а вот насчет понимания - стоит подумать. Что же просто уничтожить эту женщину и сказать при этом - она террористка и никаких рассуждений. Мы говорим о детях, жертвах террористов. А наши, эти самые воины и коллаборационисты всякие, они ведь в десятки раз больше детей уничтожили. Так почему у нас двойной стандарт? Почему нам вроде можно, а им нельзя? Они должны вести боевые действия в идеальных формах, а мы можем как угодно. Трудно согласиться с вашим тезисом, что понять - значит простить.
Гусейнов. Конечно же исследовать, стараться понять надо. Тут и спорить не о чем. Только делать это надо так, чтобы понимание не стало оправданием. У женщин-шахидок есть каждый раз свои причины делать то, что они делают. Какими бы, однако, эти причины ни были, даже если ей пришлось пройти через все невообразимые ужасы, о которых Вы упоминали, оправдать ее действия нельзя. Что касается террористических действий со стороны федеральных сил, типа тех, которые совершил Буданов, то ведь весь смысл моего выступления заключается в том, чтобы не применять двойных стандартов, не проводить различия между "их" зверствами и " нашими" зверствами.
http://www.guseinov.ru/publ/terror.html
Вопросы философии. 2005. No 6.
Док. 482820
Перв. публик.: 29.05.05
Последн. ред.: 29.08.08
Число обращений: 171
Гусейнов Абдусалам Абдулкеримович
|
