Ровно двадцать лет назад весь март и кусок апреля я провел в Нагорном Карабахе.
Так получилось, что в огромной редакции "Известий" я оказался едва ли не единственным, кто хотя бы представлял, что это и где находится. Просто когда-то, работая в другой газете, я писал очерк о потрясающем сельском учителе Заиде Шеюбове, и еще до моего приезда в Азербайджан первый секретарь ЦК комсомола зачем-то сообщил об этом самому Алиеву, тот что-то сказал подчиненным, а те решили, что я являюсь личным гостем хозяина республики. Я об этом, естественно, не знал, поэтому полное ощущение ирреальности происходящего не покидало меня до самого отлета из Баку. Принимавшие меня люди даже добились продления моей командировки, чтобы уже вне всякой программы повозить по городам и весям, передавая друг другу как эстафетную палочку. Среди прочего, доставили и в столицу Карабаха. В коридоре обкома я обратил внимание сопровождающего на бросающуюся в глаза странность: на всех дверях таблички были с армянскими фамилиями. Сопровождающий как-то скомкал ответ и сказал, что, мол, ничего, сейчас мы поедем в Шушу и там все будет нормально. Шуша была чисто азербайджанским анклавом, но еще до отъезда туда первый секретарь обкома Кеворков успел подарить мне свою книжку "Карабах - образец интернационализма и дружбы народов". Никаких оснований усомниться в этом у меня тогда не появилось.
А в феврале 1988-го, сессия областного совета в Степанакерте приняла решение о выходе Карабаха из состава Азербайджана, моего знакомца Кеворкова выкинули из кабинета и избрали новое руководство, на площади кипел перманентный митинг, Москва дергалась и раз за разом совершала поступки близкие к идиотическим. Например, в "Правде" была напечатана статья "Эмоции и разум", подписанная фамилиями собкоров газеты в Баку и Ереване, но статью эту правил лично секретарь ЦК партии Лигачев и выправил ее до полной невменяемости. Поэтому дверь квартиры собкора по Армении благодарные соотечественники тут же уклеили рублевками, а сам Юра Аракелян вступил с заявлением о том, что ничего из опубликованного не писал и ушел из главной газеты страны, громко хлопнув дверью.
На границе Карабаха с Акдамским районом Азербайджана произошли первые столкновения: толпу людей с заточенными прутьями арматуры, направлявшуюся в Степанакерт наводить порядок, встретила толпа, такого порядка себе не желавшая. Наступавшая сторона сожгла пост ГАИ, милиционеры (азербайджанцы) стреляли. Погибли двое, и находившийся тогда в Баку зам генпрокурора Союза Катусев выступил с публичным заявлением, в котором изо всего, что произошло, счел возможным прежде всего уточнить национальность погибших - азербайджанцы. Грянул Сумгаит - страшный погром армянского населения с десятками жертв, издевательствами, изнасилованиями, разграбленными домами. Потом это все пытались выдать за спонтанную реакцию на катусевское заявление, но я видел документы, из которых неопровержимо следовало, что погром тщательно готовился заранее, об этом все кому надо знали и почему-то ничего не предприняли. Есть версия, что таким образом думали решить совсем другую проблему: попугать Горбачева и наглядно показать, к чему вообще ведет его политика. И я еще надеюсь дожить до времени, когда будут открыты соответствующие архивы - например, в КГБ, и мы узнаем много поучительного.
Сумгаит, кстати, никакого отношения к Карабаху не имеет, находится от него за несколько сот километров и лишь в восемнадцати километрах от Баку. Тем не менее войска, посланные прекратить погром, преодолевали эти восемнадцать километров три дня, и эти три дня город был, по сути, во власти бандитов.
А еще Сумгаит - это первые в СССР беженцы, и когда я примерно через месяц после "событий" туда приехал, в городе не оставалось ни одного армянина. Зато был комендантский час и патрули на улицах.
В Степанакерт тоже ввели полк внутренних войск - из Рязани. Солдатики в три кольца окружили центральную площадь, предварительно вытеснив оттуда митингующих (вполне корректно вытеснив, подчеркивали все очевидцы). Солдатикам местные женщины несли сыр, молоко, домашние лепешки. Те сначала не брали, боялись провокаций.
Под окном моей гостиницы стоял бронетранспортер, патрули ходили по городу в касках, с дубинками и противогазами (о боже, как непривычно это тогда выглядело!), чтобы пройти от гостиницы до обкома (шагов семьдесят) документы приходилось предъявлять четыре раза.
В области шла всеобщая забастовка. Уже к моменту моего приезда ее продолжения не хотел никто, но никто не мог и ее остановить. А как только намечался выход из ситуации, с той или другой стороны следовало какое-нибудь заявление, жест, газетная заметка, опрометчиво брошенное слово. Да еще Москва, опять же, время от времени подбрасывала дровишек в топку. Там вообще, как мне показалось, ничего не понимали, а те заклинания, которыми пытались загнать обратно в бутылку выпущенного из нее джинна, только портили дело.
Чуть позже в Баку и Ереван одновременно прибудут два важных эмиссара из "большого" ЦК. И приехавший в Азербайджан кандидат в члены Политбюро заявил на республиканском партактиве буквальным образом следующее: "Мы не понимаем, что могли не поделить два братских мусульманских народа..." Весь Кавказ чуть не надорвался от хохота, хотя над чем здесь и смеяться-то?
А тем временем из Карабаха тоже пошла волна беженцев - азербайджанцев. И каждая вытесненная, изгнанная с родины семья добавляла взаимной озлобленности, снабжала дополнительными аргументами тех, кто понемногу вражду к "не таким" делал своей основной профессией.
Не осталась в стороне и национальная интеллигенция. И с той, и с другой стороны валом пошли соответствующие "исторические исследования", а уж в газетах печаталось такое, что даже самому бережному цитированию не поддается. Соседей, с которыми худо-бедно жизнь прожили бок о бок, припечатывали самыми оскорбительными эпитетами, а потом искренне изумлялись, почему эти самые соседи отказываются внимать их кротким словам увещевания. Ни о каком разумном компромиссе и речи не было, само предположение о том, что надо искать компромисс, расценивалось как акт национальной измены.
Ну и конечно, десятилетиями замазываемые проблемы никуда сами по себе не девались, они копились, взаимные обиды множились и тщательно подсчитывались, а местные князьки, назначенные Москвой, создавали картину абсолютного спокойствия и благополучия. А фитиль тлел.
Собственно говоря, Карабахский узел мы получили в наследство от Сталина, проводившего на Кавказе границы так, как ему в данный момент казалось политически более выгодным. Но нам сейчас от этого не легче.
Узел попытались разрубить - в полном смысле этого слова. Сначала, в 90-м, Советская Армия утюжила армянские села при проверке паспортного режима, потом армянские формирования переходили в наступление, и до сей поры смежные с Карабахом чисто азербайджанские районы - оккупированы, со всем из этого факта вытекающим.
...И что делать дальше?
Двадцать лет назад, вернувшись из карабахской командировки, я около часа рассказывал главному редактору о впечатлениях. Главный потом прислал ко мне стенографистку, и я надиктовал ей четырнадцать страниц служебной записки, которую главный отправил потом Горбачеву и Яковлеву. Что они с ней сделали - не ведаю. Но недавно я ее нашел, перечитал и изумился: как же точно я все предсказал! И не потому что был очень умный, ума особенного предсказать, что будет, уже тогда не требовалось.
Так что же делать - сейчас? Как делить, объединять, восстанавливать порушенное, утверждать новые границы?
Не знаю.
Знаю одно, и эти двадцать лет, прошедшие со времени карабахской командировки, окончательно утвердили меня в горькой истине. Которую я тогда сформулировал в заметке, продиктованной из Степанакерта.
"Ни один национальный вопрос не имеет ответа, с того самого момента, когда он задан".
18.03.2008
http://www.ruj.ru/authors/gut/080319.shtml
Док. 476403
Перв. публик.: 18.03.08
Последн. ред.: 14.08.08
Число обращений: 96
Гутионтов Павел Семенович
|
