Достал папку со старыми газетными вырезками. Так о чем же я писал тогда, летом незабываемого 1988-го, в "Известиях"?
Маленькая заметка при фотографии - первый в Москве санкционированный властями митинг. "Возможно, какие-то речи могли показаться непривычно острыми, а какие-то лозунги в руках митингующих - непривычно хлесткими. Ничего, мы привыкнем и к ним... Сегодня сама жизнь предоставляет слово тем, кому есть, что сказать, предложить, сделать... Пена осядет. Важно - что останется..." Н-да... Высокопарно изъяснялись, товарищ...
Но, кстати, кто это там на фотографии, с микрофоном в руке? Не Игорь ли Яковенко, любезный друг мой и соратник по руководству журналистским Союзом, угодил в объектив известинского фотокора? Да, так и написано: "И очень хорошо, что в этот диалог вступили партийные работники, - ясно, четко, доброжелательно, честно, не претендуя на обладание истиной в последней инстанции, как и сделал это, выступая на митинге, секретарь Дзержинского райкома партии И.Яковенко". Вот ты кем, значит, был - до "Яблока", депутатства в Думе, кресла в соседнем кабинете...
Иду в соседний кабинет: "Не узнаешь?.." Узнал, куда денешься. Но, между прочим, заметку-то я, оказывается, оборвал на самом интересном месте. Потому что, оказывается, уже на следующий после митинга день Яковенко секретарем Дзержинского райкома уже не был. Погнали поганой метлой - и за разрешение на митинг, которое завизировал собственной подписью, и за выступление на нем - то самое, так мне тогда понравившееся. Одним словом, сильно поторопился я - насчет готовности КПСС к диалогу.
Сколько веков, да что там! - эпох геологических прожили мы за эти годы!.. Не забыть бы. А то вон уже в 1998-м, всего, то есть, через десять лет, сытый и гладкий Саша Любимов, пропагандируя по телевизору дикую идею футбольного матча между бастующими шахтерами и членами правительства, патетически восклицал в адрес оппонентов: "Неужели, и правда, так растеряли мы за последние годы способность к простым человеческим взаимоотношениям?.." - хотите верьте, хотите нет, так прямо и заявил, не постеснялся. Что и говорить, это только "в последние годы" российская власть испортилась, это раньше она отношения со своими критиками только так и выясняла - на футбольном поле, за шахматами, у стола с пинг-понгом. Интересно только, долго бы эти самые критики касками об асфальт простучали - между спортивными состязаниями со сборными Политбюро, Совмина и коллегии ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ?
Но вернемся к лету 1988-го. ХIХ партконференция была удивительным событием, во многом, не побоюсь слова, этапным, рубежным. Страна до дыр зачитывала газеты со стенограммами ее заседаний (в "Правде" - полными, без купюр, и, думаю, ни до, ни после не была и не будет "главная газета" так популярна). Мы впервые услышали голоса, а не хор, увидели необщее выражение лиц, оторвались от шаманских заклинаний, слова неожиданно начинали обретать подлинный смысл, и иллюзия кладбищенского единодушия уступала место сшибке мнений и позиций. "Борис, ты не прав!" - убеждал с трибуны Лигачев будущего президента России, просившего о какой-то невнятной "партийной реабилитации", и дежурные шавки с готовностью выстраивались в очередь - заклеймить и отмежеваться. Но уже тянул руку с мандатом Володя Волков, секретарь парткома ракетного завода из Свердловска, и, пожалуй, впервые в нашей новой истории твердо произносил "нет" такой привычной у нас травле, так привычно разворачивавшейся в зале... Коротич передавал Горбачеву пакет "от Гдляна" со списком взяточников-делегатов (ах, Тельман Хоренович, где же так долго обещанные вами документы, что ж вы их до сих пор-то от нас прячете, зачем?)... Кто-то с пеной у рта защищал "принципы" и "идеалы". Засвистывали либерала Михаила Ульянова... Горбачев, как фокусник, доставал из карманов проекты реформ, так быстро разметавших монополию КПСС на власть, которой она не умела и, как выяснялось, не желала пользоваться во благо...
А вообще-то, именно здесь, на ХIХ конференции история и дала партии последний шанс. Наверное, было бы наивно думать, что она смогла бы этим шансом воспользоваться, для этого ей надо было бы быть совсем ДРУГОЙ партией, но, так или иначе, страна предоставила ей кредит доверия - промотанный удивительно быстро и бездарно.
Сразу после партконференции я улетел в Закавказье - в Ереване было введено чрезвычайное положение, и генерал Макашов совершил свой единственный воинский подвиг: устроил побоище в аэропорту "Звартноц". В Москве еще печатали мою передовицу "О гласности", а здесь спецкорам каждое утро лично выворачивал руки надзирающий из ЦК КПСС. Недоброй памяти Севрук (потом он станет советником у Лукашенко), расхаживал по городу в "афганском" комбинезоне, на первой же встрече удалил из кабинета журналистов-армян и объявил партийную директиву: "В этой аудитории мы можем говорить откровенно. В своей работе - вы запишите! - руководствоваться резолюцией о межнациональных отношениях ХIХ конференции..." В результате уже через три дня корреспондент "Социндустрии" отказался врать и написал заявление об уходе, парня из "Комсомолки", упомянувшего о том, что на ереванских площадях жгут партбилеты, первым самолетом выставили из Еревана, главный редактор потом показал мне целую папку факсограмм с требованием о моем немедленном отзыве, а тут Севрук устроил форменную истерику за то, что я привел цифры госпитализированных: двое военных и сто сорок гражданских лиц, включая женщин... Потом я видел, как из окон домов на мостовую летели телевизоры - так экспансивные армяне реагировали на программу "Время"... Справедливости ради замечу, что сходный уровень объективности насаждался и в Баку.
А в Москве секретарь ЦК Лигачев лично писал на гранках материалов, в которых мы пытались честно рассказать о происходящем: "Еще не время!.."
Сегодня, как впрочем и тогда, я убежден, что закавказский костер был намеренно разожжен теми, кто отчаянно пытался повернуть назад всю страну, кто думал повязать Горбачева кровью и максимально напугать его, заставить отказаться от любых реформ. Эти люди вообще не желали идти ни на какие уступки времени, а ради своих "принципов" были готовы поступиться чем угодно. Конференции и съезды могли принимать сколь угодно замечательные решения - это ничего не меняло.
Могло ли все повернуться иначе? Боюсь, что нет. Тоталитарная держава не могла вынести малейшей трещинки в монолите. Система не могла сохраниться "такой же" - но с человеческим выражением лица. "Такой же" - но с правом людей на собственное мнение. "Такой же" - но с возможностью хотя бы не каждый свой шаг "сверять по Ленину" или очередному верному продолжателю его дела.
Когда-то Окуджава на мой вопрос для "Алого паруса" (была такая страничка для подростков в "Комсомольской правде"): "Какая потеря в 16 лет самая страшная?" - ответил: "Крушение иллюзий". Естественно, ответ вместе с вопросом тут же из текста вычеркнули.
Что ж, крушение иллюзий - страшная потеря не только для шестнадцатилетних. Я думаю об этом, перебирая папку с газетными вырезками десятилетней давности. Как молоды тогда были наши надежды!.. Как наивны мы, как непредусмотрительны!..
...И все же, все же, все же.
24.06.2008
http://www.ruj.ru/authors/gut/080701_1.shtml
Док. 476392
Перв. публик.: 24.06.08
Последн. ред.: 14.08.08
Число обращений: 68
Гутионтов Павел Семенович
|
