Около года назад в "ФА" уже сравнивались парадные и репортерские портреты. На примере "придворного" мастера Юсуфа Карсша, заставившего Хрущева надеть летом шубу, автор пытался доказать, что репортеры интереснее, потому что хотя бы правдивы. На самом деле качество портретов определяется не столько правдивостью, сколько выявлением одного из законов марксистской философии - единства формы (в данном случае внешности) и содержания. И по этому, гамбургскому, счету репортеры имеют преимущество. Но ведут не вчистую, а всего лишь по очкам.
Сегодня в рубрике будут представлены несколько фотопортретов. Все они мне очень нравятся и, по-моему, являются вершинами жанра. Самый старый из них сделан 17 августа 1940 года. Это был весьма торжественный день в небогатой истории городка Элвуд, штат Индиана (глушь США). В Элвуд вернулся его великий сын - некто Вендел Уилки. Если пытаетесь напрячься и вспомнить, кто же такой Вендел Уилки, то не стоит даже пробовать. Уилки был одним из кандидатов-республиканцев на президентских выборах. Надо сказать, что в том году у "партии слона" вообще не было шансов. От демократов выдвигался великий ФДР - Франклин Делано Рузвельт. Властолюбивый аристократ Рузвельт воспользовался тем, что в мире бушует мировая война, и с благословения конгресса - коней на переправе не меняют - нарушил политическую традицию: решил добиваться переизбрания после двух президентских сроков (строгий запрет на это был внесен уже после смерти Рузвельта).
Шансы у ФДР были стопроцентные, и республиканцы не особенно-то рыпались. Но даже в условиях слабой внутрипартийной конкуренции Уилки не дошел до финала, вылетев где-то по дороге. Но для родного Элвуда хватило и того, что "малыш Вендел" вступил в большую игру, держался в ней достойно и уже только поэтому прославил свою малую Родину.
17 августа, несмотря на 40-градусную жару, проигравшего Вендела Уилки вышел встречать весь город. Он ехал в открытой машине вместе с женой, матерью (очень строгой по виду старушкой) и мэром. За ним катилось десятка полтора машин с членами его команды, многие из которых были земляками кандидата. Вокруг несостоявшегося президента сквозь толпу пробирался почетный караул полицейских на мотоциклах. На домах развевались национальные флаги. Настоящий праздник пришел в городок.
Из снимка Джона Колинза мы многое можем сказать об "элвудском герое". Этот простой деревенский мужик, видимо, в этот момент достиг главной вершины своей жизни. Он стопроцентно счастлив. Конечно, он не был бы готов работать президентом, но об этом, похоже, и не думал. Вряд ли Вендел рассчитывал и на такую встречу в Элвуде. Просто Америка умеет оценивать смелость и удачу одиночек.
Снимок Колинза не только портрет "простого американца", по которому многое можно сказать о герое, собственно ничего о нем не зная. Это портрет и провинциальной Америки, ее станового хребта - Среднего Запада, который и сейчас делает президентом простака Буша, а не его конкурентов. Штаты изменились, но что-то коренное в них остается. Не зря же Алберт Гор в 2000 году проиграл, потому что его родной штат Теннесси отдал предпочтение Бушу. Уилки куда как проще Гора, но свой штат не "отдал" бы и Рузвельту.
Турецкий поэт и фотограф Луфти Ёзкёк в 1956-м специально поехал в Стокгольм, чтобы снять великого драматурга Самуэля Беккета. Ёзкёк, в отличие от Колинза, не был репортером. Он снял "парадный портрет", который так же отличается от кадра американца, как основоположник экзистенциализма от провинциального неудачливого политика. Но в главном эти разные работы похожи - они позволяют оценить внутреннее содержание модели.
Беккет - не только великий драматург. Он великий интеллектуал, целая эпоха в культуре ХХ века. Причем он всегда шел впереди времени. В молодости он был соавтором Джойса. В зрелости его пьесу "В ожидании Годо" на премьере освистали хлеще, чем чеховскую "Чайку". Освистали, чтобы через десять-пятнадцать лет признать классикой. И по портрету Ёзкёка зритель сразу понимает, с кем имеет дело. Прямой жесткий взгляд, очень строгое лицо. При этом, с явным привкусом насмешки. Прическа, напоминающая не то экзотическое оперение тропических птиц, не то костяной гребень динозавра. Этот очкарик не будет подстраиваться ни под кого. По фото мы многое сразу понимаем про Беккета, даже если совсем не понимаем его трудных пьес. Ёзкёк просто очень хорошо знал, что хочет снять. Не зря же он помнил почти все стихи Беккета наизусть.
Двух разных мужчин должны уравновесить две разные женщины. Одна из них - совсем девочка. В 1965 году Мари-Элен Марк сняла свою безымянную героиню на улице турецкого Трабзона. Девочка не умела говорить ни на английском, ни на каком другом иностранном языке. Она жила не то чтобы совсем в трущобах, но и в далеко не самых престижных районах. И мало что видела кроме окрестных улиц. Но как позировать фотографу, как "крутить роман" с камерой, она знала от рождения. Непобедимая смелость, красота и грация этой начинающей женщины читаются, несмотря на возраст. Мне неизвестно, как прошла ее жизнь: осталась ли она на улицах Трабзона, погибнув молодой в бандитских разборках; стала ли она добропорядочной матерью семейства? Одно понятно - великой моделью она не стала, иначе бы видели ее детскую фотку постоянно. А жаль, пожалуй, в этом и было ее призвание.
Талант Мари-Элен Марк был не слишком ярким. Этот портрет - одна из лучших работ. Но прославилась она своей книгой о трудах ордена матери Терезы. Мать Тереза - совсем другой образ, совсем другая красота. И ее портрет - из множества возможных - я выбрал не из книги Марк. Индус Суиапан Парех сделал его в 1995 году в Калькутте. Мать Тереза в каком-то вагончике пересекает город, где протрудилась полвека. Пешеходы не обращают на нее внимания, Терезе это абсолютно не важно - радости Вендела Уилки не для нее. Ее лицо еще более строгое, чем у Беккета. Оно, пожалуй, просто суровое. Но иначе и быть не может. Там, где есть истинная вера, абстрактная доброта неуместна. Она превращается в требовательность, служение, подвижничество. В 1944 году мать Тереза организовала первую церковную школу в Калькутте, самом нищем городе Индии. Когда она умерла в 97-м, организованный ею орден занимался деятельной благотворительностью во всем мире. Следы непосильной работы читаются и по артрозным рукам, и по горбатому силуэту, и по безгубому морщинистому лицу.
Портрет Пареха нравится мне тем, что чем-то напоминает классические ранние русские иконы. Иконы, с одной стороны, абсолютно формальные, с другой - композиционно выверенные. Православная церковь почему-то (а точнее - закономерно) взяла за образец какое-то послеваснецовское творчество, когда иконы превратились из символа веры в какое-то описательное, почти светское произведение в благостных тонах и с добренькими физиономиями святых. Объясняются нынешние живописные стандарты наверняка не только плохим вкусом отечественных иерархов, но и каким-то внутренним надломом и кризисом самой церкви. А мать Тереза на фото как раз больше напоминает лики святых на иконах новгородских мастеров. И это делает ее портреты очень подлинными. Вера подлинная и без сомнений - вот что мы видим на снимке Пареха.
Любой портрет - вещь специфическая. Его хорошо рассматривать в музее. Но вешать у себя дома чужих дяденьку или тетеньку, даже если изображение сделано хорошо, - это совсем другое дело. В сегодняшнем "ФА" представлены четыре разные работы с совсем разными человеческими типами. Но, пожалуй, я бы мог легко их повесить перед собой - один бы меня смешил, другой бы возбуждал, третий - требовал, четвертый - говорил о вечном. И самое удивительное, кадры бы легко менялись "функциями". Потому что хороший фотопортрет - это не просто удачные репортерские и студийные снимки. Это всегда искусство.
