Цепочку преемников по списку продолжает Константин Черненко, однако, эту невзрачную фигуру можно без особого ущерба пропустить. Это, скорее, истории болезни. А с ней положено разбираться врачам. Так что на очереди Михаил Горбачев. Именно этот 54-летний "партийный молокосос" стал последним генсеком КПСС. После нескончаемой череды смертей в высшем эшелоне власти подобный выбор выглядел логичным. Геронтологическое Политбюро просто устало ходить на похороны друг друга.
Впрочем, если верить мемуарам, то борьба за пост генсека проходила совсем не просто и началась еще над постелью умирающего Черненко. Потенциальными соперниками Горбачева были Гришин и Романов. Как обычно в таких случаях, велись тайные переговоры, плелись интриги, но решающим, в конце концов, оказался голос старейшего члена Политбюро Андрея Громыко. От своего протеже Горбачева 75-летний Громыко попросил немного - перевести его, наконец, с хлопотливой работы в МИДе на почетную, но неутомительную должность председателя Верховного Совета.
Если борьба за пост капитана уже тонущего судна все-таки велась, значит, противники Михаила Сергеевича либо не очень понимали, что находятся на борту "Титаника", либо считали, что на их век плавучести корабля и икры на камбузе вполне хватит.Точно также мог бы мыслить и Горбачев. Но мыслил по-другому. Будучи верным практически всю свою жизнь официальной партийной доктрине, Горбачев, тем не менее, ей не ограничивался. Пусть и интуитивно, пытаясь нащупать какой-то иной, более эффективный путь. Не случайно Михаила Сергеевича сначала тянуло к коммунисту-реформатору чеху Млынаржу. Потом его интересовала позиция независимого грузинского философа Мамардашвили. Еще позже он обсуждал социологические проблемы с Левадой.
Никто не заставлял Горбачева отказаться от размеренной кабинетной жизни в Кремле и выступить против множества проблем, унаследованных от предшественников. Все, что делал вновь избранный генсек, было лично для него хлопотно, невыгодно и даже опасно. Так что, добрые намерения инициатора "перестройки" и "гласности" сомнений не вызывают. Большие сомнения в другом. Насколько новый генсек и его соратники понимали сложность, стоявших перед ними проблем.
Расплывчатость горбачевских формулировок, которая, конечно, запомнилась всем, лишь отчасти являлась дымовой завесой, защищавшей реформаторов от партийных догматиков. Но она же свидетельствовала и о том, какой хаос царил в головах "прорабов перестройки". Как образно заметил в своих мемуарах ближайший в ту пору сподвижник Горбачева Александр Яковлев: "Будучи и сами еще слепыми, пытались выменять у глухих зеркало на балалайку". Это красноречивое признание в авантюризме.
Не случайно в речах Горбачева периода перестройки содержится множество вопиющих противоречий, которые заставляли не только народ, но и его ближайшее окружение недоумевать, какой из многоликих Горбачевых истинный. Подозреваю, что на этот вопрос в ту пору не смог бы ответить и сам Михаил Сергеевич, которого на каждом шагу раздирали мучительные сомнения.
По той же причине (от слепоты) "прорабы перестройки" и плясать под свою "балалайку" начали от старой ленинской печки.
Характерен в этом смысле фрагмент дискуссии по национальному вопросу, проходившей в Политбюро в 1987 году.
"Александр Яковлев: Импульс национализма идет сверху - от местной интеллигенции, партийного и государственного актива. Власти благожелательно относятся к националистическим проявлениям. Слава Богу, хоть об уничтожении Советского Союза не говорят.
Горбачев: Какого Бога ты имеешь в виду? Если конкретно... (смех).
Яковлев: Аллаха.
Горбачев: У нас в этом вопросе один Бог - Ленин".
Иначе говоря, ленинизм слишком долго и для нового генсека оставался "священной коровой" и эту корову Горбачев, как когда-то и Хрущев, трогать категорически не хотел.
Он лишь мечтал "с открытым забралом" пройти сквозь кремлевские стены напрямую к народу, не пошевелив в идейном базисе ни одного важного кирпичика. Чтобы уже который раз в русской истории заставить народ пробежаться в мешке к светлому будущему.
Петру I это удалось. Отчасти удалось Александру II. Ленину удалось, Сталину удалось. У Горбачева не получилось. Или, если быть предельно точным, все получилось ровно наполовину.
Прошмыгнуть мимо Мавзолея на цыпочках, Горбачев, само собой, не сумел. Зато смог, изрядно помяв свое "забрало" (биться с разбега о стенку дело болезненное) значительно расширить в марксистско-ленинском фундаменте - вслед за Хрущевым - солидную дыру. Через которую и пробрался "на волю".
Здесь, однако, его ожидали новые трудности, к которым Горбачев опять оказался не готов. Известный итальянский историк Джузеппе Боффа, рассказывая о временах перестройки, приводит очень удачную, на мой взгляд, цитату из Макиавелли.
"Нет ничего труднее, - пишет Макиавелли, - ничего, вызывающего больше сомнений в успехе, ничего опаснее в осуществлении, нежели возглавить введение новых порядков". Тот, кто делает это, добавляет флорентиец, "имеет врагами всех тех, кому было хорошо при старых порядках, и слабых защитников в лице всех тех, кто мог бы получить выгоду от новых порядков". Неуверенность последних "рождается отчасти из страха перед врагами, на чьей стороне стоит закон, а отчасти из-за настороженности людей, которые не доверяют новому, пока не появится основательный опыт". В то время как враги при малейшей возможности нападают на новатора, остальные его вяло защищают таким образом, "что все вместе подвергаются опасности". Помимо всего прочего, "легко убедить (людей) в чем-то, но очень трудно поддерживать их в этом убеждении".
И, тем не менее, Горбачев и здесь сумел с помощью гласности привлечь на свою сторону народ и победить консерваторов в собственной партии. Даже "процесс" реформ, к которому так стремился Михаил Сергеевич, в конце концов, все-таки "пошел". Вот только, начав свой бег, народ уже на ходу сбросил с ног старый российский мешок крепостничества и уже без помех рванул вперед так быстро, что Михаил Сергеевич за ним просто не угнался. А потому и остался на дороге в полном одиночестве.
Упреки в адрес Горбачева карикатурно хрестоматийны. Чаще всего реформатору достается за то, что он либо слишком медлил, либо слишком спешил. Либо был чрезмерно радикален в своих действиях, либо, наоборот, боялся пойти в своих преобразованиях до конца. При этом все эти взаимоисключающие обвинения обрушиваются на реформатора одновременно, только с разных флангов. Между тем, вся подобная критика по большому счету лишь любопытная гимнастика ума, не более того. Все это сугубо искусственные конструкции, возведенные на зыбком фундаменте сослагательного наклонения "если бы". То есть, больше литература, чем история.
Горбачев, однако, отвечает своим старым оппонентам точно такими же неубедительными "если бы". Особенно Михаила Сергеевича по понятным причинам задевают обвинения в развале страны, президентом которой он стал в 1990 году. Недавно, например, "Горбачев-Фонд" выпустил второе, переработанное и дополненное издание белой книги "Союз можно было сохранить". Она многое проясняет и в истории ГКЧП, и в срыве подписания Союзного договора, и в том, какие мотивы двигали участниками встречи в Беловежской пуще. Тем не менее, на самый главный вопрос, можно ли было сохранить Советский Союз, а ради этого, собственно, и подготовлена книга, "Горбачев-фонд" отвечает неверно, выдавая желаемое за действительное.
Есть такое понятие, как историческая неизбежность. Если уж совсем просто, есть историческая судьба, которой совершенно безразличны побуждения и действия отдельных персонажей. Не помню сейчас, кто это подметил, но подметил совершенно верно: истории безразлично, даже если Михаил Горбачев, как Молчалин у Грибоедова, "шел в комнату, попал в другую". История и эту оплошность подкорректирует так, как надо ей.
Именно поэтому нелепы, как обвинения в адрес Горбачева, так и его собственная попытка доказать, что "Союз можно было сохранить". Это точно такая же горбачевская утопия, как и стародавняя попытка, не потревожив ленинского праха, пройти сквозь кремлевскую стену.
Единственный верный вопрос в подобной ситуации: "Почему развалился Союз"? И только. Хотя и здесь ответ очевиден. Советская империя, точно также как раньше это произошло с российской империей, завершила свой жизненный цикл и легла у кремлевской стены рядом с Лениным, Сталиным, Брежневым и Черненко.
Все, что Горбачев мог делать для спасения Союза, он делал. Новый союзный договор, дыхание рот в рот, нашатырь в нос. Не исключено, даже молился. Может быть, правда, обращался не по адресу: "У нас один Бог - Ленин". Но просил, полагаю, искренне.
Наконец, после провала ГКЧП Горбачев вернулся из Фороса в совершенно другую страну, где реально у власти стоял уже Борис Ельцин, человек, не склонный к каким-либо компромиссам и не желавший даже слушать о каком-либо "социализме". Даже с человеческим лицом.
Да и подпись под беловежскими соглашениями, в конце концов, все-таки не Михаила Сергеевича, а Бориса Николаевича.
Старая, но верная мысль: счастливых реформаторов не бывает. Вот и Горбачеву очень многие у нас в стране не могут простить очень многое. Ладно бы не прощали ошибки: первый и последний президент СССР действительно наделал их немало. Однако не прощают даже то, что было неизбежно и от Михаила Сергеевича никак не зависело. А это уже несправедливо.
Специально для самых яростных критиков того периода напоминаю анекдот уже ельцинской поры: "Во времена Горбачева наша страна находилась на краю пропасти. С тех пор мы шагнули далеко вперед!".
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
04-03-2008
http://pda.rian.ru/authors/20080304/100564527.html
Док. 467590
Перв. публик.: 04.03.08
Последн. ред.: 28.07.08
Число обращений: 119
Романов Петр Валентинович
|
