Максим Соколов: Прусский путь - летопись полувекаНазад
Максим Соколов: Прусский путь - летопись полувека
Резолюция ПАСЕ о необходимости международного осуждения коммунистических тоталитарных режимов почти совпала с 50 летием XX съезда КПСС, осудившего культ личности. Схождение дат тем интереснее, что действительно ужасные деяния коммунистических режимов в Европе относятся к периоду до XX съезда (за исключением Албании, где террор длился куда дольше). "Индивидуальные и коллективные убийства и казни, смерть в концентрационных лагерях, голод, депортации, пытки, рабский труд и другие формы массового физического террора" - это дохрущевская история. Не случайно "Архипелаг ГУЛаг" имеет подзаголовок "1918─1953". Это не значит, что с 1956 г. в СССР и странах-сателлитах настал вольный парадиз: помянутые в резолюции "преследования по этническому или религиозному признаку, нарушения свободы совести, мысли и выражения, свободы прессы и отсутствие политического плюрализма" имели место вплоть до конца коммунизма, - но эту модель несвободы уместнее назвать фашистской. Не в ругательном, а в похвальном смысле, ибо XX съезд знаменует переход к насилию примерно на уровне (где-то жестче, где-то мягче) фашистской Италии, т. е. к довольно вегетарианскому образу действий.
Съезд установил два новых принципа, на которых основывалась последующая практика коммунизма - вплоть до его смерти. Во-первых, неписаным образом был введен в действие Указ о вольности номенклатурной. Коммунистические руководители устали умирать, и поддержание номенклатуры в состоянии подтянутости посредством регулярных казней было отвергнуто. Для выпадения из обоймы нужно было учинить что-либо из ряда вон выходящее, в целом же был закреплен принцип неотчуждаемости номенклатуры. После чего ее буржуазное перерождение (провиденное еще Троцким) стало лишь вопросом времени. Указ о вольности номенклатурной имел еще то следствие, что права и привилегии правящего класса стали (хотя и весьма ограниченным образом) распространяться и на класс управляемых. При отсутствии в обществе строжайших сословных переборок инфильтрация свободы оказывается неизбежной.
Во-вторых, съезд ознаменовал переход к негласному общественному договору. Ленинско-сталинская версия коммунизма была чисто террористической - в том смысле, что повиновение подданных обеспечивалось исключительно отрицательным стимулированием, причем в очень большой степени превентивным, обеспечивающим общую подтянутость. Позднекоммунистическое устройство стало прежде всего подкупательным. В обмен на внешнюю лояльность режим гарантировал безопасность и весьма скудное, но благосостояние. С переходом на положительное стимулирование коммунистический режим из произвольного раздатчика смерти обратился в покупателя лояльности - разница существенная, ибо впервые с 1917 г. власть стала - хотя и весьма косвенным и до поры до времени лишь потенциальным образом - зависеть от подданных. Если всевозрастающее благосостояние советских людей ослабевает, это соответственным образом сказывается на лояльности, а навыки террористического правления утрачены. По испорченности людей, которые хотят большего и быстро привыкают к хорошему, размывание лояльности оказывается неизбежным, а уж с размытой лояльностью - до первого серьезного кризиса. Который и наступил в 80#8722;е гг.
Так XX съезд оказался той переломной точкой, после которой пошло сперва очень медленное, а затем убыстряющееся сползание с зияющих высот коммунизма. 35 лет сползания - срок, разумеется, немалый, но крот истории роет медленно. Хотя наиболее твердых коммунистов медленность крота не обманула еще тогда. Самые проницательные понимали, что коготок увяз - всей птичке пропасть. Но, к счастью, оказались в меньшинстве - усталость от террора была очень велика. А история коммунизма в России оказалась поделена ровно пополам: 35 лет наступления и ожесточения и 35 лет умягчения и отмирания.
Бесспорно, такой способ изживания коммунизма не только медлителен, но и сопряжен с большими издержками разложения, которые отзываются нам до сего дня и еще долго будут отзываться. Недаром В. И. Ленин критиковал подобный хрущевско-брежневскому прусский путь развития капитализма и похвалял американский путь - как не отягощенный грузом предшествующей формации. Другое дело, что ничего, кроме прусского пути, в середине 50х не просматривалось. Версия насчет Берии-ревизиониста, в 1953 г. предвосхитившего прагматизм Дэн Сяопина, вызывает сомнения не потому, что Берия не мог до такого додуматься, - почему бы и нет? - а потому, что вряд ли ему удалось бы консолидировать достаточную власть, чтобы столь круто повернуть наперекор всем стихиям (и с сохранением системы террора). Если в СССР и были признаки низового революционного подъема, он был погашен серией примирительных уступок (отмена наиболее драконовских уголовных, налоговых, трудовых etc. норм), начавшихся сразу после смерти Сталина. Внешняя декоммунизация предполагала оккупацию, а прежде того - проигранную войну (вероятно, атомную, чего на тот момент никто не желал). Оставалось лишь строить коммунизм с человеческим лицом. Лицо вышло так себе, но, скорее всего, был достигнут тот максимум человечности, который в принципе может быть у коммунистического лица. При горбачевской попытке достичь большей человечности лица не стало.
И в любом случае прусский путь - он же XX съезд - обессмыслил запоздавшие попытки суда над коммунизмом, о необходимости которого так долго говорили... Специфические преступления коммунизма, сделавшие его пугалом, были совершены до 1956 г., и по-хорошему надо было судить сталинских диадохов: "не надо нам вашего прусского пути, получите трибунал народов". Но об этом никто всерьез не говорил по причине очевидной неудобоисполнимости. Уже в 1992 г., после почти сорока лет перерождения и разложения, было непонятно, кого судить, - еще менее понятно это в 2006 г. Что до заслуженного исторического проклятия - оно не резолюциями и не оргмероприятиями достигается. Если кому не впрок "Архипелаг ГУЛаг" - что ему полупочтенная ПАСЕ?
