Без особых анонсов издательство "Вагриус" только что выпустило второй роман 33-летнего драматурга Дмитрия Липскерова (популярная и довольно квелая "Школа для эмигрантов" в "Ленкоме") "Пространство Готлиба". Ирония в том, что этот роман гораздо качественней, чем выдвинутые на русского "Букера-97" "Сорок лет Чанчжоэ".
Тридцать три года - это отрочество конца 70-х с незабвенными серебряно-чернильными закатами над прямоугольниками новостроек. С доставшимся на одну ночь романом Набокова... Для Дмитрия Липскерова, насколько ваш обозреватель осведомлен в его прошлом, это еще и отрочество мальчика-мажора, ни в чем, в том числе и в Набокове, не знавшего отказа, но запоем глотавшего не вполне тогда запрещенную латиноамериканскую "магическую" прозу,- ладно бы расхожего Гарсиа Маркеса, но и Марио Варгаса Льосу, и Алехо Карпентьера, и даже труднодоступный сборник "Лицо несчастья" какогото теперь по имени-отчеству благополучно забытого, но гениального, хотя и престарелого уругвайца.
Тогда казалось, что именно в Москву переместился край безоблачной ясности, воспетый Карлосом Фуэнтесом на материале Буэнос-Айреса, край постоянного спокойствия, что только мы сумеем до конца прочувствовать парижские ностальгические метания Хулио Кортасара. Мы переживали смерть Кортасара как утрату ближайшего родственника, марксистско-фиделевские заскоки Гарсиа Маркеса - как саднящую рану, и повесть "Полковнику никто не пишет" стояла для нас вровень с "Мастером и Маргаритой" и "Королем, дамой, валетом".
Взяв в руки "Сорок лет Чанчжоэ", чье название, да и содержание навязчиво имитирует маркесовские "Сто лет одиночества", знатоки вдохнули прошлое - точнее, передержанное в конкретной грудной клетке писателя Липскерова прошлое, перебродившую латиноамериканскую литературу 70-х, доведенную, до абсурда на территории "старинного русского городка Чанчжоэ".
Первые две трети романа были исполнены стилистически безупречно - Гарсиа Маркес был бы горд своим российским последователем. Дальнейшие сюжетная суматоха и творческая беспомощность (внезапно прорывающийся на поверхность фабулы маньяк-преподаватель, невразумительные разоблачения шифрованных летописей, наконец, преображение скромного "русского полковника" Генриха Шаллера в некое творящее все и вся, в том числе и микрокоскопом городка Чанчжоэ, существо с мусульманским именем Мохамед Абали, несочетание концов с концами), видимо, уже не тронули букеровское жюри, включившее роман Липскерова в шестерной почетный шорт-лист. Основное - написано стильно, качественно (теперешнее жюри, как выясняется, более всего ценит стильность). О чем написано - дело пятнадцатое.
Появление "Пространста Готлиба" с нежданной резкостью выявило, о чем это написано. О том, что для нынешнего состояния страны нет адекватного языка - того языка, который, сама на то не рассчитывая, дала молодому поколению 60-х Рита Райт-Ковалева в переводе романа Сэлинджера "Над пропастью во ржи" и которым, как своим собственным, воспользовались Василий Аксенов, Фридрих Горенштейн, Анатолий Гладилин. Убедитесь сами: густого сленга, подобного хотя бы тому, каковой существовал у русских хиппи 70-х годов, у теперешнего юного поколения, заглатывающего экстази и толкающегося ("тусовка" - опять-таки не их слово) в эйсидхаусах, напрочь нет. Одна безудержная, тупая, плоская матерщина. Манера "новых" - повод для анекдотов, не более. Речь бывшей интеллигенции иссохла, точно вяленый лещ.
А если нет языка, нет и страны. Вот почему Липскеров называет русский город восточным именем Чанчжоэ, русского полковника - Шаллером, а в "Пространстве Готлиба" Россию - "крохотной страной... находящейся рядом с Арабскими Эмиратами". Чем ее меньше, чем она слабее, тем лучше. И если она не умеет быть похожа на цельную, как из платины отлитую родину его отрочества, пусть в ней существуют двадцать две программы телевидения. Пусть российские императоры ездят по пустыне на верблюдах и вслушиваются в омерзительные крики павлинов. Пусть самым популярным уличным перекусом москвичей станет окропленная куриным жиром и кетчупом пита. Пусть война, окончившаяся пять лет назад, была не с афганцами, а с японцами и греками. И роман "Отчаяние" сочинил не Набоков, а Максим, Горький. И наследник престола наречен не Алексием, а Аджипом Сандалом.
Здесь нет никакой альтернативной геополитики, подверстывающей нас к мусульманскому миру. Здесь присутствует лишь желание умертвить Россию, ту, какой она стала после рая 70-х, ибо нет в ней ни склада, ни лада, а одни лишь зверство и абсурд. Возможно, светло-синяя обложка "Нового мира", под которой были опубликованы "Сорок лет Чанчжоэ призывала к далёко идущим интерпретациям. Что бы, например, могло символизировать нашествие кур на "русский Городок". Или пуще того, построенная в нём Башня Счастья? О-о, тут аллегория, господа. Тут не иначе как Салтыков Щедрин.
"Пространство Готлиба", не вошедшее даже в престижную "черную" серию "Вагриуса", от подобных интерпретаций, напротив, отгораживает. Не думайте, что эта жуткая эпистолярная история происходит на вашей земле, она происходит в параллельном, изо всех сил отталкивающемся от вашего измерении.
Назовем его пространством Готлиба или пространством влечений (таково было рабочее название романа). Переписывающиеся мужчина и женщина парализованы ниже пояса. К мужчине под кожу внедряется говорящий жук, в предыдущей инкарнации бывший Российским Цесаревичем, и рассказывающий душещипательные истории из хроник последней царской семьи. В доме женщины является футляр с тремя отрубленными, но живыми руками, каждая из которых, согласно инструкции, предназначена для определенных нужд. Одна из них, скажем, принадлежит великому пролетарскому "писателю" Максиму Горькому, и сцены их полуночных драк - несомненный выигрыш романиста.
Много изуверски-эротических сцен (все главные герои-героини физически неполноценны, у одной из них есть даже хвостик, крайне эротический, впрочем), но при этом Липскеров ни разу не перехлестывает за грань пошлости, как перехлестывал в "Чанчжоэ" во фрагментах с куриными перьями. "Сорок лет..." были холодно сочиненным, нацеленным на прямую публикацию в "Новом мире" романом "Пространство..." пронизано десятком нежных и диких любовных историй. "Вспоминается лишь радость от обладания ею впервые. Запах ее жестких волос до сих пор стоит в ноздрях. Помнят смуглую кожу язык и губы..." - пошлый язык эротики, единственный, не требующий обновления в новых условиях. Единственный, помимо захлебывающегося языка погибели.
По-настоящему болевые эпизоды Липскеров тщательно заволакивает стилистическими узорами. Например, сцену смерти матери героя в "Пространстве Готлиба". "Она лежала в вязаной шапке, с закатившимися глазами, губы трубочкой, и я вспомнил, как мать в детстве поддразнивала меня, вот так же вытянув губы в трубочку. Мне жутко это нравилось, и я, заливаясь смехом, шлепал ладошкой по ее губам, а она в ответ фыркала".
После этого экзистенциального провала в повествование вновь вступают говорящие жуки и оторванные руки. Липскеров - очень талантливый человек. Просто нет и долго еще не будет языка, который ему, мальчику 70-х, сегодня подошел бы. В просторе реальной России, а не в сюрреалистическом пространстве Готлиба.
Борис Кузьминский
http://www.lipskerov.ru/critic/article.phtml?aid=19&id=4&level=4
Док. 455850
Перв. публик.: 03.03.02
Последн. ред.: 03.07.08
Число обращений: 292
Липскеров Дмитрий Михайлович
|
