Полвека назад, 4 октября 1957 г., в 22.28 по московскому времени с байконурского ракетного полигона был запущен в космос первый искусственный спутник Земли. Если говорить не о победах трагических, купленных страшной, неподъемной ценой, какой была победа в Великой Отечественной войне, но о победах мирных, запуск спутника с помощью изделия 8К71ПС (так в служебной переписке именовалась ракета) был, похоже, единственной (вкупе с последующим полетом Гагарина, само собой) победой СССР. Но зато и величайшей.
Спустя пятьдесят лет трудно в полной мере представить себе силу ликования, охватившего тогда не только (и может быть, не столько) СССР, но и весь мир. Первополосные заголовки буржуазных СМИ - "Воплощенная в жизнь заветная мечта человечества", "Окно во Вселенную открыли Советы", "Эта великая победа является поворотным пунктом в истории цивилизации", "Уже сейчас ясно, что 4 октября 1957 года навеки войдет в анналы истории" - все-таки не в агитпропе ЦК КПСС придумывали. Равно как и не орготдел ЦК выгонял людей во всем мире на улицы, чтобы усмотреть в ночном небе быстро летящую маленькую звездочку. Радиолюбители, в свою очередь, прислушивались к спутникову "бип-бип".
Разумеется, и в первичном восторге была известная политическая составляющая. Хотя бы та, что в рамках соревнования с Западом непонятная и чуждая страна, дотла разоренная в 1945 г., сумела всего через двенадцать лет после страшной войны воплотить именно что заветную мечту человечества. В связи с чем и в отношение к ней надобно внести известную коррекцию. Мирная победа СССР сопровождалась некоторым потеплением международных отношений.
Но эта составляющая не могла бы сработать, когда бы запуск спутника не укладывался столь идеально в общую концепцию западного модерна. Фаустовский человек, преодолевающий то, что вчера еще казалось непреодолимым, побеждающий все преграды, расширяющий пространство nec plus ultra*. Античная цитата, столь подхваченная новым временем: "И новый Тифис откроет моря, // И Туле не будет пределом земли". Поэтика Великих географических открытий вошла, начиная с 5 октября 1957 г., в полную силу - см. хоть беспрестанное упоминание Магеллана. Сюда же подверстывались и великие технические достижения прежних веков и десятилетий. Телеграф, связавший континенты, пароходное сообщение между Старым и Новым светом, рождение авиации - ведь в начале XX в. с авиаторами носились не менее, чем в середине века с космонавтами.
При такой культурной подоснове не только первоначальный, но и последующий общественный интерес к быстрому развитию космонавтики был вполне бескорыстным или по крайней мере некоммерческим. Практические блага от космонавтики (метеорология, связь etc.) явились относительно недавно, в романтическую эпоху до этого было еще весьма далеко. Что до военного применения, те, кому ведать надлежит, разумеется, держали это уравнение в голове. Первый спутник был и вообще крайне неприятным сюрпризом для администрации США - там сами собирались первыми в мире запустить "Луну Эйзенхауэра", а резко увеличивающиеся от запуска к запуску параметры полезного груза советских спутников, вероятно, оценивались также и в Пентагоне. И груз может быть разным, и полетное задание тоже. Тем не менее, хотя космонавтика и родилась из адаптации военных средств доставки к познавательным задачам и никогда не отрывалась от alma mater - и у нас, и у американцев взаимопроникновение мысли научной и мысли военной было очень сильным, - к большому преимуществу последней, в общественное сознание представление о космонавтике как всего лишь о приправе к военным приготовлениям проникло достаточно поздно. Уже при общем упадке космического энтузиазма. Такова бывает сила культурной модели.
В общем и целом если не восторг, то достаточно живой интерес к запускам во Вселенную продержался довольно долго, более пятнадцати лет. Он поддерживался и трагедиями - космонавты гибли на необкатанных кораблях, и достижениями - новые полеты были новыми прорывами, от гагаринского часа на орбите через леоновский выход в открытый космос до стыковки кораблей на орбите и создания космических станций, и космической гонкой за Луну, которую в 60#8722;е годы вели СССР и США. Охлаждение неизбежно наступило с началом рутины, когда на космические станции стали возить гостей не то чтобы как на трамвае, но уже несколько ближе к этому. Интересно, что именно тогда, когда космонавтика все более близилась к тому, чтобы давать прямую коммерческую отдачу (говоря языком Великих географических открытий, когда галионы с драгметаллами уже были на подходе), ругань по поводу бессмысленных космических фейерверков у нас чрезвычайно усилилась.
Отчасти это может быть связано с тем, что советская пропаганда отличалась способностью угробить любой первично искренний энтузиазм. Когда в фильме 1965 г. "Операция Ы" (восемь лет после первого спутника, четыре года после Гагарина) прораб увещевает алкоголика: "В то время как наши космические корабли бороздят просторы Вселенной...", историк может себе представить, какой размах был придан таким увещеваниям и какую оскомину все это набивало. Советский официоз 60#8722;х годов был до такой степени перенасыщен космосом - вплоть до пионерской песни "Со школьной первой парты // Готовь, готовь себя в космический полет", - что даже удивительно, почему отдача последовала так поздно, где-то к середине 70#8722;х.
Зато когда последовала, тогда уж последовала, практически лишив способности осознавать 4 октября 1957 г. как великую мирную победу и СССР, и всего человечества, как прорыв на уровне Великих географических открытий. Мы утратили культурно-историческое восприятие спутника и Гагарина. И дело тут, наверное, не только в наступившей космической рутине и не только в тупом агитпропе. Случившийся полвека назад звездный час СССР потому и оказался звездным, что он был лебединой песней философии модерна, роднившей - при всех иных различиях - СССР и Запад. Сегодня пришли иные философии, и самый блистательный технический прорыв не вызовет тех чувств, которые вызывало тогдашнее "бип-бип".
