Задним числом склонность советской власти к помпезному празднованию исторических юбилеев уже не смотрится как выдающаяся коммунистическая аномалия. В 1976#8722;м и 1987 гг. американцы отмечали свои учредительные юбилеи так, что тоже грех жаловаться, да и французы в 1989 г. не подкачали. Если скажут, что двухвековые даты как же не отметить, заметим, что в этом году ЕС, несмотря на немалый разброд в своих рядах, высокоторжественно справил 50#8722;летие Римского договора.
90#8722;летие Великой Октябрьской социалистической революции, при отмечании которого большой помпы ожидать не приходится, будто специально призвано для напоминания о бренности земных царств: "Вижу, птица сидит на стене городской, / Держит череп в руках, повторяет с тоской: / "Шах великий, где войск твоих трубные клики? / Где твоих барабанов торжественный бой?""
С тоской или без нее, но теперешнее 90#8722;летие столь неприметно, потому что ножницы между претензиями и историческим итогом тут совсем уже непомерно велики. В отличие от первых лет советской власти, когда, несмотря на все речи о мировой революции, главным было как-то удержаться, тема всемирно-исторического значения Октябрьской революции не слишком главенствовала - довлела дневи злоба его. Но где-то уже к 10#8722;летию революции (см. октябрьскую поэму "Хорошо") начал оформляться телеологический канон, согласно которому петроградские события 25 октября/7ноября 1917 г. стали воплощением извечных чаяний людского рода и началом новой эры в истории человечества. Тоже своего рода конец истории, только не по Фукуяме, а по другому всепобеждающему учению. Реальная (как внешняя, так и внутренняя) политика СССР варьировалась, и весьма, но праздничный канон (на то он и праздничный) оставался неизменным вплоть до финальной гибели: "Выстрел "Авроры" есть начало нового эона". Непросто отмечать юбилей с прежней помпой даже в случае тихой и незаметной кончины маститого юбиляра, колико же труднее, когда провозглашенная новая эра продлилась всего семьдесят три года, а падение дома было великим.
Уже одной этой трудности довольно для того, чтобы не слишком поднимать тему выстрела "Авроры". Sub specie aeternitatis* (а именно на этой специи шестьдесят лет настаивали коммунисты) выстрел оказался всего лишь пуком, а история возобновила течение свое.
Кроме этой фундаментальной есть и тактические. Для официального держателя бренда, т. е. для КПРФ, Великий Октябрь подобен чемодану без ручки и чем далее, тем более подобен. К нынешней предвыборной ситуации 90#8722;летие вообще подверсталось совсем некстати. Сегодня КПРФ имеет шансы получить сильный прирост голосов за счет зоологических антикоммунистов, которым сейчас некуда деваться - другой проходной оппозиции вообще не наблюдается. Для расширения рядов нерушимого блока коммунистов и беспартийных (каковые беспартийные всю жизнь употребляли применительно к праздничной дате выражение "большевицкий переворот", а то и "катастрофа") юбилейную тему разумнее замять для ясности.
Культурно-ностальгический смысл 7 Ноября, т. е. домашнее утреннее застолье под военный парад или импровизированное уличное застолье под демонстрацию трудящихся, все более размывается и все менее помогает в политической борьбе, а историософический смысл давно уже лучше вовсе не поминать. У новоприбавляющегося электората КПРФ к историософии свои претензии, а традиционный электорат настолько хлебнул революционной романтики в 90#8722;е гг., что лозунгом "И юный Октябрь впереди" его также не прельстишь.
Но окончательному умалению Октября поспособствовала шедшая уже несколько лет дискуссия о Феврале. Подсоветская традиция интеллигентских проклятий Октябрю (хотя, конечно же, что хорошего можно было про него сказать?) в известном смысле была идейной победой коммунистов, поскольку в их каноне предшествующий Февраль толком вообще не фигурировал, а вопрос о том, была ли какая-то причинно-следственная связь между Февралем и Октябрем, благоразумно не поднимался. Не поднимали его и отрицатели коммунизма, почти сплошь оказывавшиеся стихийными февралистами - до 25 октября 1917 г. все было более или менее ладно (или, по крайней мере, имелись неплохие шансы на благополучный исход), но злым ветром надуло большевиков, и бесконечный кошмар начался.
Тут подсоветское сознание было уникальным. Не приемлющим Французскую революцию не приходило в голову считать, что весь террористический кошмар неведомо откуда взялся лишь 10 августа 1792 года, а до этого все было ладком да порядком. В признании предопределенным началом всех событий даты 14 июля 1789 года, когда трон оказался бессилен перед чернью, а равно Царством Разума, сходятся хоть наследники якобинцев, хоть наследники роялистов - мы же десятилетиями жили не с февральской, а с октябрьской датой.
В последние годы своей догадливостью мы, хотя и с опозданием, все же догнали французов, осознав, что гильотина, красный террор, максимум, продотряды, ВЧК, Комитет общественного спасения - как бы к ним ни относиться - приходят не вдруг, но через необходимый подготовительный период упоения, ликования и безначалия, начинающийся в Феврале. Куда уж сознательнее, когда сам Г. А. Зюганов говорит о том, до какого беспорядка довели Россию февралисты, - из чего, в общем-то, следует, что не мути воду кадеты и будь трон поблагоразумнее, то никакой бы новой эры не было и все было прекрасно.
К сожалению, прекрасной русская история XX века вряд ли была бы при любых поворотах и даже при любом благоразумии, поскольку русская история является частью европейской и всемирной, а всемирный XX век начался летом 1914 года с коллективного самоубийства старой Европы. Желающим знать дату начала новой эры - к тому же отнюдь не закончившейся, разумнее вести отсчет с 28 июня 1914 года. Наше 7 ноября - лишь один из отголосков сараевского выстрела. Черный день русского календаря от этого светлее не делается, но отголосок он и есть отголосок. Обвал истории был раньше. По мере осознания этого приходит и забвение некогда эпохальной даты. К столетию, осенью 2017 года, вряд ли кто и вспомнит.
