Недавняя встреча вождей ЕС, на которой обсуждались меры по строгому контролю за инвестициями в европейскую экономику из стран, de facto признаваемых недружественными, а именно из Китая, России и Саудовской Аравии, рассматривалась в чисто синхронном контексте. Что это значит в практическом смысле, чего можно ожидать далее, какова в этом отношении практика иных держав (прежде всего России и США), каков тут элемент взаимности etc.?
Вопросы, несомненно, важные, но мало кто обратил внимание на то, в сколь деловой и бестрепетной манере европейские державцы обсуждали в конкретных деталях отказ от того, что некогда (причем совсем не так давно) объявлялось если не святыней, то неотменяемым достижением либеральной западной цивилизации - свободное движение капиталов. Тем более такое движение, когда речь идет не об оттоке, а напротив, о притоке. Лет пятнадцать назад, когда порыв к стране святых чудес был еще силен, один автор иллюстрировал тезис об универсальности всеобщего эквивалента вывеской на средневековой лавке в немецком Любеке "Будь ты монах, разбойник или жид - если у тебя есть деньги, заходи". Что очевидным образом контрастировало с распространенными тогда опасениями насчет допуска в Россию иностранных инвесторов. Придут представители двух последних из указанных в Любеке категорий и все скупят.
Мы не вдаемся в вопрос, кто тут прав - держатель лавки в Любеке или, допустим, В. В. Путин, взгляды которого на иностранные инвестиции в экономику России оказались не столь широкими. Вероятно, все не так просто. Существенно иное. В Брюсселе 2008 г. вожди Европы XXI века, хладнокровно похерив вчерашние учения насчет свободного обмена людьми, идеями и капиталами, рассуждали вполне в духе Елизаветы Петровны: "От врагов веры Христовой (resp.: европейских ценностей) не желаю интересной прибыли".
Вообще-то выставление барьеров, фрагментация рынка и торговые войны по принципу "свой-чужой" - история не новая. В прошлом столетии этого тоже было довольно, хотя простодушный XX век не стеснялся ссылаться и на соображения национального эгоизма, и на военные соображения. В самом деле, какой же дурак будет допускать потенциального противника так глубоко залазить в свое хозяйство.
Иное дело, что тогда выражение "потенциальный противник" не было табуированным - если есть явление, должно быть и слово. Тогда как в риторике конца прошлого века был провозглашен новый эон, и в этом эоне отсутствовали и неприятели, и барьеры, и вообще была свобода без границ. Теперь времена поменялись, в результате чего можно наблюдать сильнейшее двоемыслие. Вернувшись ко многим довольно неприятным обычаям прошлых веков (что не есть в полной мере упрек - в конце концов, те обычаи были порождены реальной нуждой, и кто сказал, что эта нужда навсегда отступила?), апологеты нового эона не оставили и в чем-то даже усилили риторику "Ведь мы живем в XXI веке!". В том смысле, что в блаженной обители, идеже несть ни печали, ни воздыхания, но ценности общечеловеческие.
Будь это всего лишь северной хитростью, с тем даже можно было бы смириться. "Не обманешь - не продашь" - вполне общечеловеческая ценность, и притом старинная. Проблема в том, что тут больше не столько обмана, сколько самообмана. Европа к западу от разделившей ее в 1945 г. границы действительно шла и к все большей свободе, и к все большей интеграции, и этот подъем, это ощущение свободы, еще по остывающей инерции продолжавшее действовать и в начале 90#8722;х, было объявлено неотчуждаемым имением на все времена и - в перспективе - на все пространства. В России и до сих пор искренние западники, апеллируя к европейским ценностям, имеют в виду тот самый золотой век, которого уже давно нет и на месте которого воздвиглось весьма и весьма всепроникающее прекрасное новое (в сущности, довольно старое) государство. Всякие такого рода апелляции эмоциональны, и тут главной является апелляция к возможности дышать полной грудью. Вольный воздух - великая вещь.
При этом на самом деле апеллируют к былым европейским временам меньшей свободы, но большей независимости, когда государство было снисходительным. Весной 1991 г., когда идущий из Москвы вагон подошел к итальянской границе, красавец из polizia frontiera обнаружил, что у какого-то старичка-песочника просрочена виза. Пограничника ходило склонять к гуманности полвагона, иные даже прибегали к итальянскому красноречию. В итоге красавец вышел в коридор, картинно объявил: "Я ничего не видел" - и старичок въехал в Италию. Вообразить сегодня такого пограничника (хотя бы и разгильдяя-итальянца) в сегодняшнем архисвободном ЕС невозможно. Слова делаются все красивше, но порядки - все жестче.
Былые времена большей независимости культурно (да, пожалуй что, и не только культурно) схожи с феноменом "вчерашнего мира". Так назвал С. Цвейг свою пронзительную книгу, посвященную Европе до 1914 г. Даже отвлекаясь от совсем скорбных случаев типа Германии 30#8722;х гг., даже беря в расчет исключительно те европейские страны, которые избежали диктатур, мы видим картину, сходную с сегодняшней. Свободы вроде бы даже умножились, материальный быт стал более совершенен, но уютный и независимый дух вчерашнего мира - его больше нет. Нынешняя пропаганда европейских ценностей сильно похожа на то, как если бы кто стал восхвалять какие-нибудь европейские установления 1928 г., в сердце своем апеллируя к уютной Вене времен государя-императора Франца-Иосифа I.
Наверное, такой аберрации способствуют камни. Когда осенью 2005 г. предместья Парижа были захлестнуты арабским мятежом, люди, убеждающие себя и других в том, что ничего не случилось, размещали в интернете идиллические фотографии набережных Сены в окрестностях Сите. Где и вправду ничего не громили. То соображение, что Paris tojours Paris и набережные Сены в 1942 г. выглядели столь же идиллично, в голову даже не приходило. Это обаяние устойчивой идиллии - "Спокойно могут течь года, // Радушен Мюнхен наш всегда" - часто мешает заметить, что мир-то вчерашний. Иногда бывает полезнее вспомнить историю про репатрианта, вернувшегося в Россию в 1945 г. Когда его спрашивали, что есть общего у прежней Россией с нынешней, он отвечал: "Только снег".
