Шансы открыть новое царствование примирительной политикой милосердия столь благоприятны, что большой грех был бы ими не воспользоваться
Рассуждений о грядущей после 2 марта оттепели довольно много, причем интересно, что рассуждают по преимуществу те, в устах которых это слово является ругательным. Одни ругатели строго указывают: "И не надейтесь". Другие скорее, акцентируют внимание на том, сколь отвратительна, зловонна и прямо губительна будет грядущая оттепель. Тут есть различие в степени оптимизма: у одних боевой марш, у других панихида, однако общим является убеждение в том, что лишь неуклонное сохранение и даже устрожение политических законов и (в особенности) обычаев, сложившихся к концу уходящего царствования, позволило бы уберечь Россию от тяжких бедствий. Напротив, любое послабление, любая уступка, наконец, любое соблюдение приличий (ведь под оттепелью разумеют именно это) немедленно инициирует цепную реакцию, силы зла вырвутся на волю, и в итоге будет плач и скрежет зубовный.
Исторические заметки
Историко-культурные переживания большинства политологов, не выключая и знатных, по преимуществу ограничиваются советским периодом, отчего и первоистоки слова "оттепель" ассоциируются с одноименной повестью И. Г. Эренбурга и разоблачением культа личности. При таких ассоциациях это слово применительно к 2008 г. в самом деле не очень уместно. Вряд ли оправданно сравнивать правление В. В. Путина с правлением И. В. Сталина; если же царствования совершенно различны, то и некорректно называть одним и тем же словом периоды, следующие вслед за столь различными эпохами.
При этом, правда, упускается из виду, что широкое употребление слова случилось еще за век до Эренбурга - при воцарении Александра II, отмеченном как раз словами "оттепель и гласность". Причем в культурном отношении фенологический термин мог восходить к воцарению еще более раннему, случившемуся в первый день весны более чем на полвека ранее, когда "умолк рев Норда сиповатый".
При генеральном осуждении оттепели как исторического феномена следовало бы осудить как глубоко зловонные царствования и Н. С. Хрущева, и Александра I с Александром II.
Фенологические заметки
С точки зрения риторической сама попытка перевести слово "оттепель" в разряд безусловно ругательных представляется изначально обреченной. Даже безотносительно к историческим прецедентам, с которыми не все так однозначно отвратительно, слово апеллирует к слишком глубоким переживаниям, чтобы его можно было убить политтехнологическим наскоком. Действительно, в отношении времен года бывают разные предпочтения, и солнце нашей политтехнологии отчасти могло вдохновляться солнцем нашей поэзии: "...Я не люблю весны; // Скучна мне оттепель; вонь, грязь - весной я болен; // Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены. // Суровою зимой я более доволен".
Однако "Осень (отрывок)" в политтехнологическом исполнении портится двумя обстоятельствами. Во-первых, когда отрывку начинают вторить унтер-политтехнологи в таком примерно жанре: "По своей откровенной лжи и подлости те, кто ратует за некую "оттепель", сравнимы разве что с Геббельсом", то при виде того, как грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов, сразу хочется не то что оттепели, но даже и полного упромысливания пушкиноведов, т. е. действие агитпропа оказывается обратным чаемому. Во-вторых, апология зимы в первоисточнике сопровождалась reservatio mentalis: "Но надо знать и честь; полгода снег да снег, // Ведь это наконец и жителю берлоги, // Медведю, надоест. Нельзя же целый век // Кататься нам в санях с Армидами младыми // Иль киснуть у печей за стеклами двойными". Тогда как политтехнологические воззвания сводятся именно к тому, чтобы целый век, и именно к тому, чтобы с Армидами младыми из антифашистского движения "Наши". Апология вечной зимы - это уже скорее из сказки про злую волшебницу.
Не говоря о том, что объявить самый образ весеннего пробуждения мерзостью перед суверенной демократией (да и хоть перед чем бы то ни было) - это покушение с негодными средствами, поскольку оно противоречит слишком глубинным чертам человеческой натуры. "Вот уж снег последний в поле тает, // Теплый пар восходит от земли, // И кувшинчик синий расцветает, // И зовут друг друга журавли" - все равно не обгадишь, как ни старайся.
Физиологические заметки
Усиленное запугивание грядущими зловонными миазмами, скорее всего, связано с перепахавшими всю душу словами православного эстета: "Подморозить Россию, чтобы не гнила". Хлесткость воодушевляет, не давая иным обратить внимание на то, что фраза есть страшный приговор. Немедленно разлагается при выключении холодильника лишь неживая материя, живой организм вполне способен существовать и развиваться и не при сковывающем морозе. "Чтобы не гнила" означает, что Россия - труп, уберечь который от превращения в зловонную слизь возможно лишь в рефрижераторе. Но если Россия - труп, то что мы вообще тут делаем и о чем мы вообще разговариваем? One-way ticket является в этом случае единственной разумной реакцией. Не говоря о том, что учение о морозильнике как единственном спасителе есть изрядная итоговая характеристика уходящего царствования, произносимая самыми рьяными его апологетами. Охранительство не по разуму доводит людей до таких убийственных суждений, от которых воздерживаются даже самые лютые несогласные.
Феноменология престолонаследия
Между тем известные отступления от строгостей предыдущего царствования, наблюдаемые в начале нового, - это не только эмпирически наблюдаемая закономерность, известная всякому, кто интересовался историей. Это феномен, связанный с самой природой власти. Всякое царствование - хотя бы сам правитель был уверен в обратном, а льстецы его в том горячо поддерживали - это не только выстраивание некоторого идеального, с точки зрения государя, порядка правления. Это еще и в очень большой степени результат стечения привходящих обстоятельств, конфликтов, пристрастий, которые создают традицию данного царствования и которые в довольно большой степени ограничивают свободу воли правителя. Он подчиняется не только (и порой даже не столько) принципам, сколько этому грузу сложившейся при нем же традиции.
Смена правителя обнуляет, разумеется, не всю эту традицию, но существенную ее часть. Новому правителю предстоит создавать новую же традицию, чтобы, в свою очередь, ей же и подчиняться. Телега жизни монаршей, а равно и установленный Г. В. Ф. Гегелем закон отрицания отрицания. Всякий царственный наследник отрицает наследодателя. Будучи хоть сто раз преемником, существенно отрицает преемственность. Так уж самим Господом Богом заведено, и напрасно политтехнологи против того говорят.
Одна из прежних оттепелей
Это ощущение собственной порабощенности своим же царствованием - в противовес свободе наследника, могущего начинать правление с чистого листа, - очень внятно прописано: "Я ныне должен был // Восстановить опалы, казни - можешь // Их отменить; тебя благословят, // Как твоего благословляли дядю, // Когда престол он Грозного приял. // Со временем и понемногу снова // Затягивай державные бразды. // Теперь ослабь, из рук не выпуская..."
И благость престолонаследия в том, что отмена порядков, омрачавших прежнее царствование, возможна без нарушения преемства. Тот же Государь Александр Николаевич, вступление которого на престол было ознаменовано оттепелью (зловонной, как нам ныне разъяснено), отнюдь не занимался разоблачением культа личности Николая Павловича и вполне свято чтил память отца. Притом что и сам не чувствовал себя обязанным стопа в стопу следовать по пути Николая Павловича, и народное мнение того от нового государя не требовало (не будем, разумеется, забывать, что преобразования Царя Освободителя вызревали и в значительной степени были подготовлены в царствование его отца, того самого Николая Палкина).
Clementia
Устоявшееся фенологическое название этого престолонаследного феномена обязано, во-первых, тому, что неизбежность смены времен года доступна всякому сознанию, во-вторых, тому, что лучше погодной метафоры придумать ничего не удается. "Демократизация", "реформы", "либерализация", "обновление", "просвещение", "преодоление последствий культа", "возвращение к общечеловеческим/бабушкиным/дедушкиным ценностям", "диктатура сердца" etc., etc. - все как-то не то, все с какими-то не самыми удачными коннотациями.
Действительно, есть один внепогодный термин, не имеющий, однако, внятного перевода на русский. Лат. clementia - "умеренность". "снисходительность", "мягкосердечие" - это было официальным названием политики Г. Ю. Цезаря и сводилось к простейшему "кто не против нас, тот с нами". Благонамеренные разговоры об оттепели сводятся ведь именно к этому и представляют собой упование на Климента Анатольевича Медведева.
Ресурс мягкосердечия
Возможность весьма успешного поначалу проведения политики clementiae связана с тем, что на первых порах от правителя не требуется совершать ничего, что идет поперек общему мнению. "Кто не против нас, тот с нами" - это не такая потрясающая истина, для принятия которой необходимо полностью попалить в себе Ветхого Адама. Равно как и отказ от совсем уж несообразных вещей, которые всегда в изобилии накапливаются к исходу прежних царствований и нелепость которых к этому исходу делается очевидной всем, не выключая и правящего класса.
ЦИК с конями им. В. Е. Чурова - кто-то может относиться к этому с пиететом? Обе парламентские палаты, своим совокупным авторитетом не тянущие даже на смиренное законосовещательное собрание? Партийная система, прославленная в веках и нимало не способная к выпуску пара, буде этот пар вдруг начнет накопляться? Провинциальное юношество, привозимое в столицу на поиски отсутствующей измены? Идеальное телевидение с глазами, скошенными от постоянного вранья, и карманами, скошенными от постоянной фиги? Заклинания идеологов-политтехнологов, заставляющие несколько усомниться в их душевном равновесии?
Первичный и в высшей степени действенный ресурс мягкосердечия заключается даже не в немедленном сносе всех этих нелепостей (хотя некоторые из перечисленных могут быть снесены вполне беспроблемно), но хотя бы в признании их таковыми.
Телеграмма из двух слов
Спору нет, понижение планки и ее повышение - процессы несимметричные. Если на ее понижение, демонстрируемое верховной властью, нижестоящее начальство во все века реагировало со скоростью 300 000 км/сек., то на повышение - со скоростью на много порядков меньшей. И однако же реагировало. В дни оттепели 1855 г. московский генерал-губернатор гр. А. А. Закревский, прознав про оттепельные беседы, как истый политтехнолог спешно телеграфировал Государю в Петербург про измену элит: "В Москве бунт". Ответная телеграмма гласила: "Не верю". После чего дедушка спекся. Способ борьбы с усердием, пригодный и в наши дни.
Говори на волка, говори и по волку
Важно не впадать и в другую крайность - не утверждать, что помягчение есть процесс вообще беспроблемный. Русская история знает довольно ужасных срывов, причем иные начинались при движении власти и общества рука об руку, а заканчивались тем, что две обезумевшие лошади, неся в разные стороны, разбивали русскую телегу вдрызг. Представление о том, что приотпускание вожжей тут же произведет благорастворение воздухов и - что важно - ничего, кроме благорастворения, грешит известной наивностью. У нас есть немало ярких личностей, которые ничего не забыли и ничему не научились, причем до такой степени, что на их фоне Карл Артуа, будущий король Карл X, смотрится образцом редкостной восприимчивости к историческим урокам. Мысленно представив себе гусинский УЖК, вернувшийся на метровые каналы во всем своем ужасающем величии, можно сразу найти много хорошего в нынешнем агитпропе. И если бы это только к УЖК относилось. Застоявшиеся герои не только в этой сфере имеются, а обращение к политическому интернету тоже может наводить на мысли, что выпускать на волю такой овободительный пандемониум способен лишь безумец.
Умение считать до трех
Вопрос о том, возможно ли плавное и контролируемое откручивание - или же гарантированный срыв в неконтролируемые процессы, от которых спаси, Господи, и помилуй, есть константа русской истории, - это в самом деле вопрос самый важный. Как раз в нынешних обличениях оттепели звучит уверенное, что да, несомненно, константа, и эпилептики власти пугают слушателя эпилептиками революции.
Чтобы не впадать в полное уныние, которое есть грех, стоит для начала научиться считать до трех и не видеть две силы там, где их на самом деле три. Эпилептики власти с их логикой "кто не с нами, тот против нас" действительно склонны причислять всех, не склонных с ними соглашаться, к лагерю эпилептиков революции. Чего тут больше - добросовестно черно-белого зрения или желания объявить себя единственно спасительной и удерживающей силой - сказать трудно, но в любом случае эту картину нам усердно рисуют.
Более реалистичным, однако, представляется другой взгляд. При достаточно малочисленных эпилептиках хоть того, хоть другого вида наблюдается существенно более обширный слой граждан, в той же мере утомленных от очевидных властных нелепостей, в какой они ни под каким видом не желают ничего похожего на революционное обновление. Ибо, с грехом пополам выйдя из одного хаотического периода и только-только оклемавшись, нет никакой охоты ввергаться в новый хаос, сколь бы светлым его ни рисовали.
Уникальная предоттепельная ситуация
Наличие столь обширного молчаливого центра само по себе вселяет надежду. Есть и другое обстоятельство, предохраняющее от стремительного входа в штопор. Безоглядность былых переходов от умеренной гласности с оттепелью к неумеренному революционному беснованию была связана с тем, что одна угроза - застарелое зло самовластья, с каковой угрозой жили всю жизнь, и не одно поколение, - казалась вечной и тем более привлекательным казался шанс любой ценой опрокинуть это застарелое зло, хуже которого ничего не бывает. Тогда как другая угроза - смута - в опыт участников прежних оттепелей никак не укладывалась, потому что при состоявшейся смуте они не жили. Страшней начальственного мурла зверя нет - это была аксиома. Опыт ныне живущего поколения говорит, что звери разные бывают, в том числе и пострашнее, что мешает совсем радостной безоглядности.
Предшествующая длительная властная непрерывность провоцирует к срыву политики милосердия в немилосердный хаос еще по одной причине. Правитель, провозгласивший политику clementiae, быстро оказывается вынужденным с процентами платить по всем долгам всех своих предшественников. Кроткому М. С. Горбачеву насчитали сумму за семьдесят лет советской власти, а кроткому Людовику XVI - так и вообще за тринадцать веков, с времен Хлодвига, он же Людовик I. Правление В. В. Путина насчитывает восемь лет, и при всем желании тут затруднительно насчитать столь непомерные долги с процентами. Сумма, могущая быть предъявленной наследнику, в любом случае очень сильно ограничена сверху - а ведь именно запредельность выставляемого счета срывает крышку: "Расплачиваться тебе, тирану и наследнику тиранов, не расплатиться!"
В нашем случае милосердно-оттепельная коррекция имеет уникальный шанс быть проведенной с самыми скромными издержками. Можно, конечно, похерить этот шанс, дожидаясь, покуда проценты на проценты дорастут до астрономической суммы. Это было, это проходили, но вряд ли стоит проходить это еще раз.
