Разрешите представить: Арканов Аркадий Михайлович. По образованию - врач, по опыту работы - писатель-сатирик. Еврей. Интеллигентен, элегантен, подтянут, носит пижонские очки с затемненными стеклами.
- Аркадий Михайлович, почему выразительную фамилию Штейнбок вытеснила банальная - Арканов?
- В 1964 года мы с Гориным заменили свои естественные фамилии на неестественные: сначала взяли себе псевдонимы, а потом превратили их в фамилии. Мера была вынужденная: например, в платежной ведомости значилась фамилия Штейнбок, а произведение выходило под фамилией Арканов - приходилось самому себе писать доверенности. Но эта причина, конечно, не главная... Когда-то мы с Гориным по заказу юмористической радиопередачи "С добрым утром!" сделали интермедию "Зеленый патруль" - речь шла о варварском отношении к зеленым насаждениям. В конце программы должны были прозвучать фамилии авторов. Редактор - замечательная, к слову, женщина - Наташа Сухаревич, сказала: "Ребята, никто не пустит в эфир Аркадия Штейнбока и Григория Офштейна. Придумайте себе псевдонимы". Со мной было просто: с детства меня называли Арканом. Гриша немного подумал и сказал: "Мне нравится фамилия Горин". Так и родились Горин с Аркановым. Года через два Гриша задним числом расшифровал свой псевдоним: Григорий Офштейн Решил Изменить Национальность.
- Как все просто...
- Чего уж тут сложного... Еще раз повторяю: акция была вынужденной: и сегодня у творческого человека с ярко выраженной еврейской фамилией вряд ли существует большой шанс "выжить". Конечно, псевдоним не спасал от главного: национальность в паспорте осталась прежней. Кстати, по тем временам можно было менять имя, фамилию, а вот национальность и отчество - нельзя. Горин остался Григорием Израилевичем, а мне легче: отец и в паспорте Михаил.
- Он ведь сидел?
- Да, но не за политику: отцу "налепили" какие-то финансовые нарушения. Хотя, насколько я его знаю, человеком он был очень честным... Папе повезло: его упрятали немножко раньше "положенного", потому он не попал под общую косу: выпустили в тридцать восьмом - именно в то время, когда началась главная "посадка". Больше не сажали, но с работы уволили. Случилось это после войны, еще при жизни Сталина. Папа работал агентом по снабжению в системе Дальстроя и Норильскстроя, часто ездил в длительные командировки - использовал возможность заработать: на Севере больше платили... В очередную командировку он взял посылку для одного из политзаключенных. Передал, и кто-то мгновенно "стукнул". Вернувшись домой, отец узнал, что уже не работает агентом по снабжению...
Начались тяжелые годы. Ежедневно в пять утра папа уезжал в Подольск, где устроился на завод инженером, возвращался поздно вечером. Когда мать уходила или на работу, или в институт (хотела получить образование), она оставляла нам с младшим братом по стакану молока и по кусочку черного хлеба. Мне было десять, двенадцать, тринадцать лет, а брату все время - меньше. Я быстро выпивал молоко, съедал хлеб, братишка же свой кусочек припрятывал за спиной и потом дразнил меня. Все это было давно...
- Почему многие врачи идут в писатели?
- Среди врачей много творческих людей... И потом, думаю, литература тесно связана с медициной, которая дает писателю множество дополнительных импульсов, будоражащих творческое начало. Любая человеческая "акция": гнев, печаль, сладострастие, агрессия - имеет ярко выраженный медицинский субстрат.
Почему происходят, скажем, жуткие семейные конфликты, возникающие на совершенно банальной основе, - назовем ее условно "суп недосолен"? За счет того, что природные биологические процессы, владеющие человеком, полностью его порабощают. Почему некто становится вдруг агрессивным? Происходит резкий выброс адреналина в кровь, а у бедняги кора головного мозга развита недостаточно, чтобы подавить необоснованные приступы гнева. И человек, считающий себя самостоятельным и даже великим, в глазах окружающих становится похожим на жалкого робота...
Я обожаю то, что принято называть научной фантастикой (никакая это не фантастика, а, скорее, литературный способ, который можно назвать сюрреализмом. Но, поскольку у нас сюрреализм всегда считался ругательством, то и пришлось выдумать другой термин). Да, так в одном из американских рассказов описывается обычная бытовая ссора мужа с женой. В какой-то момент муж не выдерживает, собирает свой чемоданчик и намеревается навсегда уйти из этого дома. Полный решимости, делает несколько шагов и ...падая со стола, разбивается вдребезги... Речь шла о двух роботах, которым показалось, что они самостоятельные, а происходило все на столе под наблюдением людей.
- И это все - о нас.
- Ну конечно... Веду к тому, что врач ближе к пониманию внутренних человеческих проблем, а если это свое понимание он может еще и описать, - прекрасно.
- Подобное касается и патологоанатомов? Кажется, это ваша острота: "Шесть трупов обмыл - седьмой мой"?
- К сожалению, не моя: народная. Правда, я ее позаимствовал и использовал в своем произведении. Поскольку автор неизвестен - почему бы и не взять?
- "Гостиничную" шутку тоже позаимствовали?
- Нет, эта - моя собственная. Приехали мы в Петербург на церемонию "Золотого Остапа", поселились в гостинице, я начал ко всем приставать: "Ты в каком номере?" - "В пятьсот двадцать восьмом". - "А ты?" - "В таком-то". Всех опросил и говорю: "Что ж такое за невезение? Кто - в пятьсот двадцать восьмом, кто - в пятьсот тридцатом, кто - в семьсот восьмидесятом... Один я - в триста двадцать первом". Окружающие это нормально восприняли и даже стали потом повторять. Мне было очень приятно.
- У меня сомнений в вашем остроумии никогда и не возникало, но... Сами рассказываете зрителям историю, как один человек в Америке вас узнал и отцу своему представил: "Знаменитый писатель Арканов". А на вопрос старика, что знаменитый писатель написал, ответил: "Я знаю?"... Аркадий Михайлович, многие ли знают, что именно написал знаменитый писатель Арканов?
- Нет, очень немногие. Кто-то по телевизору видел, кто-то что-то читал, а так... Поверьте, я абсолютно не обольщаюсь по поводу своей популярности. Более того, я счастлив, что существуют люди, которые помнят мой роман "Рукописи не возвращаются".
- Когда-то в "Юности" читала.
- А он больше нигде и не печатался... Так вот, я счастлив, когда люди уже не моего поколения, а сорокалетние, прочитавшие пятнадцать-двадцать лет назад "Рукописи не возвращаются", встречают меня и говорят: "Аркадий Михайлович, это произведение у нас было культовым: мы наизусть цитировали фрагменты". А недавно одно издательство предложило мне продолжить сюжет: всех героев, дав им возможность прожить два десятилетия, поместить в сегодняшние обстоятельства и посмотреть, что из этого получится. Мне идея страшно понравилась - и я ее с удовольствием воплощу... Что же до всеобщей популярности - повторяю: я на нее не претендую.
- С другой стороны, на отсутствие ее вам, вроде бы, грех жаловаться.
- Если сравнивать творческого человека с айсбергом, то полезно помнить: у айсберга на поверхности - только тридцать процентов. Две трети - в глубине. Глубинную часть айсберга никто не видит: все замечают лишь то, что на поверхности. Так вот, сверху у меня - телевидение, эстрада, какие-то шутки, публичные выступления и так далее. А глубинное остается в глубине.
- А еще что у вас там?
- Там у меня совсем другая начинка.
- Тщательно ее прячете?
- Вовсе нет. В девяностом году у меня вышла большая книга "Все". Там как раз все правильно соблюдено: 70% того, что я называю "глубинной частью", а 30% - общеизвестного, всем видного и доступного, предназначенного в основном либо для устного воспроизведения, либо для легкого прочтения. Остальное - рассказы, повести, романы, пьеса "Рондо", за которую в принципе я готов отдать все остальное написанное... Поверхностное, естественно, более известно. Ведь эстрадных артистов, музыкантов, певцов знают лучше, чем классика-скрипача, оперного певца или литератора. Ничего не поделаешь: таков закон жизни.
- Утверждаете, что не претендуете на всеобщую популярность. В то же время тесно сотрудничаете с Игорем Крутым, в результате чего выходит диск "Крутой Арканов - Арканов Крутой"...
- Все предельно просто. Я принадлежу к категории людей, которым совершенно плевать, как расценят окружающие тот или иной мой поступок, тот или иной рывок вправо или влево, вверх или вниз. Поэтому я всегда делаю то, что мне представляется в данный момент интересным. Мне, понимаете?
Скажем, я очень люблю и хорошо знаю музыку, она - фон всей моей жизни. Думаю, что петь так, как поют многие наши исполнители, мягко говоря, несложно. А уж если посвятить этому всю жизнь, не говоря о средствах, - можно легко обойти других на повороте. Мне показалось интересным записать компакт-диск с Игорем Крутым. Я сочинил тексты ко всем песням и сам их исполнил. При этом не заработал ни копейки.
- То есть?
- А зачем? Я ведь не собирался извлекать из этого проекта (невероятно модное сейчас в России словечко) материальную выгоду. Если бы я в свое время поставил перед собой цель стать эстрадным певцом, поверьте: зарабатывал бы себе на пропитание исключительно этим жанром. Но цели такой я не преследовал, а диск этот выпустил исключительно для собственного удовольствия. Не занимаюсь никакой "раскруткой", а те несколько сотен экземпляров, которые Крутой выдал мне в качестве гонорара, с радостью раздариваю. И, знаете, вижу, что огромное количество людей моей работой удовлетворено.
- А вы сами?
- Прекрасно знаю, какая из песен хорошая, а какая плохая. Но, не скрою, приятно, что даже порыв, совершенно мне не свойственный, получил какой-то отклик.
- Вам свойственны несвойственные вам порывы?
- Мне всегда было интересно попробовать что-то новое. Двадцать лет назад приятель-режиссер вдруг пригласил меня сняться у него в картине. Ну и что? Разве я снимался в этом фильме, скакал там на лошади, чего раньше не делал, для того, чтобы доказать всем, какой я великий актер? Да нет же - просто захотелось попробовать. И от того, что в итоге получилось, не стыдно - не хуже, чем у других, а по некоторым параметрам даже лучше, - от этого я получил удовлетворение. Сам себе доказываю - больше никому... В том числе, когда пишу какой-то рассказ - в настоящем, литературном понимании этого слова.
- Бывают и другие "понимания"?
- Рассказ, написанный для эстрады, и рассказ, написанный литературным стилем, - два разных произведения, по разным законам создаваемые. Литература пишется для того, чтобы ее читали "глазами" - индивидуально, а не вслух. Рассказ же, написанный для эстрады, рассчитан на коллективное прослушивание и на получение немедленной ответной реакции в виде смеха зрительного зала.
- Да, Жванецкого трудно читать "глазами".
- Вы правы. Читая тексты, все равно слышите его интонации. А если вы дадите прочитать это человеку, который не знает Жванецкого, - ему вряд ли будет интересно. Говоря подобное, я, разумеется, не снижаю "стоимости" Миши как блистательного литератора в самом высоком смысле слова. Но это - особый жанр...
Скажем, меня больше греет "чистая" литература. Когда я начал говорить о рассказе в литературном понимании слова, это и имел в виду. Хемингуэй, которого я почитал и боготворил, почитаю и боготворю до сих пор (несмотря на то, что отношение к нему менялось неоднократно и уже докатились до того, что чуть ли не в графоманы его записали), когда-то сказал: "Человек, написавший за всю жизнь хотя бы один стоящий рассказ, может считать себя настоящим писателем".
- Кому вы адресуете свои рассказы?
- Конечно, не всему человечеству. Думаю, каждый писатель имеет свою аудиторию, которая представляет собой некую модель части общества. Неважно, сколько человек насчитывает данный круг, возможно, это - любимая женщина, компания друзей или недругов, но подсознательно вы рассчитываете на реакцию именно своей собственной аудитории. А иногда вдруг выясняется, что написанное вами интересно не одному только вашему кругу: подобных кругов, как подобных треугольников в геометрии, оказывается в обществе много. И углы, под которыми вы написали произведение, в обществе абсолютно такие же. Просто количественно стороны другие: вы имели в виду маленький треугольник, а общество живет по тем же законам, только в огромном подобном треугольнике. И тогда у вас возникает много читателей. Но, как правило, вы вынуждены выписывать маленькие треугольники - следовательно, количество откликов будет меньшим... Ну и что? Если ваш рассказ поразил хотя бы одного человека и вернулся к вам в виде отклика - значит, вы написали его не зря.
У меня был рассказ, о котором я почти забыл. И вдруг получаю письмо от читательницы из Новокузнецка, которая случайно наткнулась на этот рассказ двенадцатилетней давности. Она описывает всю свою жизнь, сообщает, что была на грани самоубийства, а дальше пишет: "Я благодарю вас: рассказ так меня взволновал и так перевернул, что я поняла всю глупость своей идеи ухода из жизни".
- Дорогого стоит.
- Очень дорогого стоит. Именно в таких случаях и понимаешь, что существуешь не зря.
- Вам - шестьдесят пять. Наверняка задумывались: что останется?
- Откуда я знаю? Даже не хочу рассуждать на эту тему... Если вы думаете, что участие в "Белом попугае" хоть однажды вызвало у меня ощущение того, что именно этим буду "любезен я народу", то глубоко заблуждаетесь... О чем вы говорите? Представим себе ситуацию, при которой мое лицо напрочь исчезло с телеэкрана, - да через полгода меня забудут к чертовой матери!..
- Теперь, думаю, заблуждаетесь вы. Забудут раньше: месяца через три.
- Ну, я беру идеальный вариант... Забудут, конечно, и отношусь я к этому совершенно спокойно... Понимаете, жизнь протекает в нескольких ипостасях. Кроме главного дела, "которому служишь", существует повседневная пахота, позволяющая нормально существовать: не побираться, не нищенствовать, не унижаться... Много лет назад Вася Аксенов, садясь в свою зеленую "волгу" (немыслимая по тем временам роскошь), сказал мне: "Аркадий, пора, наконец, понять, что бедным и нищим быть стыдно". Я раньше так не считал - мне была милее некая гордость разоренного дворянства. Тем не менее опыт дальнейшей моей жизни говорит: ничего хорошего в бедности нет. Она, может быть, не постыдна, но унизительна страшно. Каждый твой шаг и каждое, даже самое мелкое, желание зависят от огромного количества ничтожных людей, преимущество которых перед тобой состоит лишь в том, что они материально стоят на одну ступеньку выше (уже не говорю о ста ступеньках). Ничего противоестественного в желании существовать так, чтобы удовлетворять самые элементарные потребности, я не нахожу.
- Что подразумеваете под "элементарными потребностями"?
- Если мне кто-то скажет, что ему приятнее ездить в переполненном, зловонном, несмотря на все дезодоранты, транспорте, чем в собственной машине, - сочту этого человека лгуном или извращенцем. Если кому-то больше нравится летать экономическим классом, нежели первым, - он мазохист. Другое дело, что ставить во главу угла обязательный полет первым классом, стараться изо всех сил, лезть из кожи вон - пижонство. Если ты не в состоянии обеспечить себе полет первым классом - летай тем, которым можешь. Но то, что лучше жить в люксовом номере гостиницы, - неоспоримый факт.
- Лучше быть здоровым, но богатым.
- Сто процентов... Причем, повторяю: говорю сейчас о самом элементарном. В конце концов, любая машина имеет четыре колеса, сиденье и руль. И главное, что должна делать машина, - передвигаться. А уж передвигается ли она с максимальной скоростью двести километров в час или только восемьдесят, имеет значение только в одном случае: во время соревнований. Но если вам нужно доехать в условиях города из одного пункта в другой, - уверяю вас, достаточно и восьмидесяти километров. Поэтому человек, имеющий деньги на покупку обычной машины, не так уж сильно отличается от человека, покупающего себе "иномарку", инкрустированную бриллиантами: светофоры-то для всех одинаковые... Роскошество и пижонство меня совершенно не волнуют, но чувство собственного достоинства уязвляется, если человек вынужден отказываться от необходимых бытовых удобств. Вот тут и помогает приработок. В том случае, если ты не наступаешь на горло собственной песне.
- Например - песне, написанной совместно с Крутым.
- ...на которой, как мы уже выяснили, я не зарабатываю... Конечно, можно предложить свои услуги в качестве осведомителя ФСБ и получать весьма приличные деньги. Или, например, заняться рэкетом. Такие вещи - не для меня, но, если речь идет о деле, которое не противоречит твоим человеческим принципам, - почему бы не подзаработать? Вот и все.
- Нет, не все. Во время концерта вы все время что-то объясняете зрителям. Ликбез?
- Я всегда считал, что любая жизнь, любая наука, любое существование в обществе, любое искусство - не что иное, как игра по определенным, всем известным правилам. Поэтому, что бы я ни делал, всегда говорил: "Ребята, мы сейчас будем играть в карты - в "сочинский" вариант преферанса".
- По две копейки вист?
- Да хоть по сто рублей, но мы предварительно должны об этом договориться. То, что вы называете ликбезом, для меня - условия игры.
- Но меня, зрителя, подобное оскорбляет. Как говорит все тот же Михал Михалыч, "вот сейчас я пошучу". Почему надо опускаться до какого-то уровня, а не, наоборот, подтягивать зрителя до себя?
- Я как раз не опускаюсь, но считаю, что лишний раз объяснить человеку, по каким правилам я собираюсь играть, не мешает. Почти любая книга имеет предисловие или послесловие; сноски, список использованной литературы - автор таким образом предвосхищает возникновение лишних вопросов. На эстраде это тем более необходимо. Представьте себе артиста, выступающего на стадионе. Вы хотите меня убедить в том, что двадцать пять тысяч зрителей - сплошь Сенеки?
- Sapienti sat.
- Да, но мы вновь упираемся в определенные правила игры. Если вы вышли на публику не самого высокого интеллектуального уровня, то уж извольте - с кровью или без нее, унижаясь или нет - сделать так, чтобы у зрителей осталось о вас хорошее впечатление. Необходимо уважать людей, заплативших деньги, чтобы на вас посмотреть.
Есть другой вариант: собери десять человек, которым не надо ничего объяснять, и рассказывай им свои истории, сколько влезет. Но ведь в данном случае зритель пришел получить определенные эмоции от Арканова и Оганезова, от Хазанова или от Жванецкого. И не поймет этот зритель Жванецкого, если Миша начнет читать отрывок из своего серьезного романа... Аркадий Хайт как-то сказал: "Если ты вышел в жанре шута, так будь шутом: люди заплатили тебе именно за это". Я с ним совершенно согласен. Комфортно ли тебе в роли шута, стыдно ли - твои проблемы: отрабатывай. Не пытайся накормить публику пищей, которой она не ждет, даже если в зрительном зале присутствуют два человека, способных эту пищу переварить: не на них расчет. Хочешь читать свои рассказы из области иронической фантастики и психологии - сообщи об этом в афише. Но если от тебя ждут чего-то иного, - будь добр, соответствуй... Другое дело, если публика требует: "Арканов! Ну-ка сними штаны, задницу покажи".
- Покажете?
- Никогда в жизни - сколько бы ни заплатили. Кстати, знаю эстрадных писателей и актеров, которые снимают штаны перед публикой и при этом прекрасно себя чувствуют. Их личное дело. Я в данном случае отвечаю только за себя: этого никогда делать не буду. Но то, на что пришла публика, она от меня должна получить сполна, если, повторяю, это не входит в противоречие с моими принципами...
Знаете, что самое мерзкое? Когда публика тебя почему-то не принимает, и ты, выйдя за кулисы, говоришь: "Жлобы: ничего не понимают". Так не выходи на жлобов: они ведь не виноваты в том, что они - жлобы. Ты не имеешь права предстать перед залом рафинированным интеллигентиком, если пришли на тебя как на шута. Поэтому лучше лишний раз объяснить условия игры...
Мы с Оганезовым очередной "ликбез" затеяли: русскую литературу в ироничных песнях стилизовали. И вот в Доме литератора после исполнения песни "Настасья Филипповна" человек определенного толка встал и сказал: "Хватит издеваться над русской литературой!" Я понимаю, что он имел в виду: стоит Арканов, человек нерусской национальности, за роялем сидит Оганезов, человек нерусской национальности, и эти двое смеют ерничать по поводу сюжета великого Достоевского... Меня порадовало, что подавляющее большинство зала устроило "бунтарю" обструкцию и стало требовать, чтобы мы продолжали. Хотя, признаюсь, у меня возникло желание уйти: я такие удары не выношу... Тем не менее, выслушав всю эту гадость, я не полез ни в какие дебаты, а сказал: "Вы не поняли главного: мы не издеваемся над русской литературой, а боремся за нее. Просто делаем это не в лоб, а в ироничной и пародийной форме". Тогда он сказал: "Так надо предупреждать!"
- Убедили. Какова природа литературного процесса?
- ...Когда-то я попал внутрь гигантского синхрофазотрона, находившегося на профилактике. Часа полтора меня водили по его внутренностям, вышел я оттуда как какой-то баран, завидуя великим людям, которые во всем этом разбираются. И спросил у физика, доктора наук, как он в состоянии во всех этих технических премудростях разобраться. Он мне ответил: "Аркадий Михайлович, любая, даже сложнейшая, техника - не более чем условия игры, в которую человечество договорилось играть. А вот как вам, писателям, удается так манипулировать всего тридцатью тремя буквами и пятью тысячами слов, которые есть в запасе у нормального человека? Я эти слова расставлю таким образом, что они будут восприняты как сухая информация, лишенная эмоций, а вы расставляете их же так, что над вашими рассказами либо смеются, либо задумываются, либо плачут. Вот это вы мне объясните", - попросил физик, доктор наук.
- "И мне объясните", - попросил интервьюер.
- Все очень просто. Писатель создает произведение - выдыхает. Процесс прочтения, ответная отдача, - вдох. Если человек пишет "в стол", только выдыхая, - он задохнется... Кстати сказать, это - одна из причин, по которой я не могу сегодня сесть и переехать в любую другую страну, какой бы прекрасной она ни была. Я достаточно глубоко, как мне кажется, дышу на русском языке. В другой стране я некоторое время смогу выдыхать, но наступит момент, когда мне не хватит воздуха для вдоха... Пока есть возможность в любой момент сесть в самолет, перелететь в другую страну и жить там год или пять дней, потом перелететь еще куда-то, вернуться, не испытывая при этом никаких гонений, спрашивается: какой смысл в резких переменах?
Феликсу Камову, моему хорошему другу, живущему в Израиле, приписали фразу, которую он якобы произнес перед отлетом из Советского Союза: "В стране, из которой в любой момент можно уехать, можно жить". Я не исключаю, что в момент, когда процесс выдоха и вдоха у меня примет чисто биологический характер, когда я потеряю ощущение собственной востребованности - на любом уровне, даже на уровне "Белого попугая", - тогда перееду в Израиль или в Соединенные Штаты, приобрету квартиру или домик и стану биологически доживать в хорошей экологии, нормальном расположении духа, в приятных воспоминаниях. Но это будет уже доживание или, как говорят наездники, "доезжание".
- Доезжание?
- Когда наездники - имею в виду не жокеев, а тех, кто едет в каталках, - входят в последний поворот и выходят из него на финишную прямую, они уже понимают свое место в данном заезде. Если есть шанс выиграть, наездники высылают лошадь вперед и используют этот шанс. Но если ясно, что заезд проигран, наездники опускают хлыст, вожжи и дают лошади возможность доехать так, как она хочет... Я не исключаю, что свое "доезжание" проведу где-нибудь в другом месте. В Москве у меня не осталось никого: я один. Многие разъехались, главная женщина моей жизни умерла... У меня есть жена, я прекрасно к ней отношусь, но все равно корневой системы в Москве у меня не осталось...
- Грустное интервью получилось.
- А оно уже не принадлежит ни вам, ни, тем более, мне... Каждый сочиненный рассказ проходит у меня несколько стадий: зачатие, рождение, рост, отчуждение и уход - совсем, как ребенок. Сначала возникает мысль, ассоциация, порой - одно только слово. Если это во мне сидит долго - значит, оплодотворение произошло. Затем развивается "беременность". Идея набухает-набухает, наконец, рассказ созрел для того, чтобы его родить. Когда ты его записываешь, он, существующий в рукописи или в компьютере, еще твой, связан с тобой пуповиной. Как только ты его опубликовал, - пуповина перерезана: рассказ тебе больше не принадлежит.
Дальше про него говорят - "чудный ребенок" или "уродец", а некоторые советуют сократить финал, убрать лишний абзац. Никогда не соглашаюсь. Даже если понимаю, что абзац действительно лишний, - я же не могу ребенку подрезать уши или укоротить нос. Уж какой получился... А потом "ребенок" начинает от меня отдаляться, и, по мере того как взрослеет, то есть его читает все большее количество людей, он обретает совершенно новые свойства. Он уже не твой. Поэтому и говорю: все, что я написал, - уже не мое...
15.03.2006
Полина Капшеев, Израиль
http://www.peoples.ru/art/literature/prose/humor/arkanov/interview3.html
Док. 451469
Перв. публик.: 15.03.06
Последн. ред.: 09.06.08
Число обращений: 311
Арканов Аркадий Михайлович
|
