Александр Неклесса: `Государство и корпорация`Назад
Александр Неклесса: `Государство и корпорация`
Сегодня система международных отношений национальных государств сменяется полифонией субъектов социального действия. Возникает новый класс социальных систем, обладающих доступом к самому совершенному в истории инструментарию и технологиям.
Мы живем в удивительное время: в период стремительных изменений привычной реальности, в эпоху цивилизационного транзита. Знаменитая китайская максима определяет подобное состояние дел как проклятие: "Жить тебе в эпоху перемен". В России, однако, несколько иное отношение к переменам, выраженное поэтом в тезе: "Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые".
В сущности, серьезная трансформация мироустройства началась, пожалуй, даже не в прошлом столетии, а еще в конце позапрошлого века, когда "индустриальная система стала резко наращивать свою активность, так что размах ее деятельности обрел глобальный характер..." (А.Дж.Тойнби).
Обозначившийся в ХХ веке транзит знаменует предел исторического периода Модернити - эпохи формирования и возвышения национальной государственности.
Хотя, не исключено, масштаб перехода, который мы переживаем, значительнее. И определяет он не только серьезные подвижки в политическом и экономическом мироустройстве и даже не только окончание эпохи Модернити, но цивилизационный сдвиг, социально-культурный переворот, который так или иначе затронет все стороны человеческого общежития, включая привычные системы ценностей.
Транзитный характер нашего времени становится все более очевидным, но прочтение картографии новизны - все менее внятным. Предвещая, по-видимому, в не столь отдаленном будущем очередной акт масштабных перемен, возможный сход социальных лавин на планете.
Мутация и эволюция
Пристальное внимание вызывает мутация привычных форм государственности. Именно множественность перемен в данной сфере, а также генезис оригинальных версий миростроительства свидетельствуют об "эволюционном скачке", культурном и цивилизационном транзите.
Система международных отношений национальных государств как исключительных акторов на мировой арене (inter-national relations) размывается, дополняется и преображается полифонией субъектов социального действия, прагматично ранжируемых в соответствии с тем уровнем влияния, который они оказывают на состояние и динамику мировой среды (intra-global relations).
Во второй половине ХХ века поиск "золотого сечения" нового мирового порядка проявился в формировании системы свободного рынка, в утверждении биполярной системы мироустройства, в строительстве "содружества социалистических стран", в процессах деколонизации и становления третьего мира, в создании Организации Объединенных Наций. И в тех существенных подвижках, которые внес в прописи международного права такой институт, как Совет Безопасности (1945 год); подвижках, связанных с делегированием сообществом суверенных государств определенных властных полномочий этому коллективному органу. Дальнейшая судьба феномена связана с образованием специфической институции "большой семерки/восьмерки" (1975 год), с генезисом такого своеобразного мирового регулирующего организма, как "мировая господствующая держава" (по выражению Колина Пауэлла в бытность его государственным секретарем США).
Наряду с формированием мировых регулирующих организмов можно отметить распространение феномена своего рода стран-систем. В одной из ипостасей это те же США, чья административно-политическая граница не совпадает с границами "национальной безопасности" и "зон жизненных интересов". В еще более явном виде - это становление и расширение Европейского союза, особенно родившееся в его лоне "государство Шенген". В несколько иной версии миростроительства - это Большой Китай, вбирающий такие сегменты, как Макао, и образующий симбиотическую структуру с автономией Гонконга. Это также аморфное постсоветское пространство, которое способно на останках структурности СНГ породить в том или ином формате системы государств как связанных с Россией (ЕврАзЭС), так и независимых от нее (ГУАМ или становление той или иной конфигурации южно-западной общности).
Наконец, это вектор диверсификации суверенитета как на путях дефедерализации (Чехословакия, Югославия, СССР), так и в лоне многоликой субсидиарности вкупе с процессами глокализации. Субсидиарность, ее двоюродные и троюродные братья наряду с более или менее привычными ситуациями автономизации (Северная Ирландия, Шотландия, Баскония, Каталония и т.п.) сегодня включают в себя множащуюся феноменологию "непризнанной государственности", венчурные формы ее легитимации (Косово), поиск иных способов ее адаптации (Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия). И сумятицу разнообразных транзитных "автономий" на всем мировом пространстве: от квазигосударственности каренов и монов в Юго-Восточной Азии до зоны племен на афгано-пакистанской границе. Равно как и разнообразные этноконфессиональные демодернизированные и неоархаичные образования, периодически проявляющиеся, к примеру, на африканском континенте.
Пожалуй, наиболее заслуживающим внимания представляется пространство новых акторов на планете: государств-корпораций и корпораций-государств - суверенов, существенно отличных от прежних форм государственности и социальной организации в целом.
Четвертое сословие
Тема генезиса государства-корпорации (и корпорации-государства) заслуживает более пристального рассмотрения. Основаниями современной ее трактовки служат процессы "приватизации государственности", новая формула суверенитета, изменения в номенклатуре субъектов политического действия. При широком прочтении эта тема увязывается также с судьбой особой профессиональной корпорации: "людей воздуха", или "четвертого сословия".
Национальная государственность - дитя своего времени, эпохи Модернити, имеющая в основании феномен городской, коммунальной культуры (бюргерство, гражданство), тогда как, скажем, мозаичная, слабо связанная государственность, основанная на отношениях вассалитета, была характерна для времен сословного мира и пространств феодального общества (где принадлежность к сословию и вассалитет заменяли гражданство). Так же и имперская (универсалистская, синкретичная) форма государственности переживала различные коллизии и фрагментацию, переродившись в конце концов в государственность национальную.
ХХ век - время транзита, столетие социальных революций (от "революции масс" в начале столетия до сменившей ее уже в наши дни "революции элит"). В определенном смысле мир глобализировался, пожалуй, еще в конце позапрошлого века. Правда, это была несколько иная, "зональная" глобализация, осуществленная в виде "больших имперских пространств", одновременно объединивших и разделивших планету в соответствии с принципом "эффективного управления". Но взаимодействие сообществ, взаимопроникновение культур, ускорение социальной динамики были налицо.
Крах империй - "континентальных" после Первой мировой войны и "океанических" через некоторое время после Второй - унифицировал формат государственности в пользу nation state. Но пик распространения национальной государственности стал в то же время порогом "мира за горизонтом", расположенного уже по ту сторону ландшафта Модернити. Мир стремительно усложнялся, так что требовалось либо его упростить, либо управлять им по-новому.
Корпорации на протяжении нескольких столетий эпохи Модернити также претерпевали метаморфозы. В сущности, находящуюся ныне под ударом - сразу по нескольким направлениям - национальную государственность можно было бы под определенным углом зрения определить и описать как своеобразную "национальную корпорацию", обладающую определенными историческими и культурными особенностями. Например, можно в этом ключе проанализировать генетику американской государственности, частично спроектированной еще на борту "Мэйфлауэра" и реализуемой в дальнейшем как амбициозный проект, имеющий долгосрочное ценностное целеполагание. Кстати, определение американского правительства в качестве "администрации" примечательно для русского слуха именно в данном контексте.
Густой же замес европейского политического класса - этого генетического предшественника "четвертого сословия" - анализировал в свое время Макс Вебер, отмечавший наличие в среде профессиональных политиков представителей различных социальных групп: клириков-клерков, интеллектуалов-грамматиков, знать, лишенную удельности, многочисленную прослойку патрициата-джентри, юристов-судейских, литераторов и журналистов - всей этой свиты силы, бессильной самой по себе. Но бессильной лишь до той поры, пока овеществленная в ходе постиндустриальной революции мысль не становится самостоятельной силой в динамичном и сложном мире, что привело в конце концов к своего рода историческому конкордату - смыканию "политического класса" (управленцев) и "класса правящего" (владельцев).
Сегодня "четвертое сословие" - влиятельный субъект социальной динамики, творец геоэкономических и геополитических стратегий, оператор финансовых ресурсов и проектировщик информационно-коммуникационных технологий, плетущий смыслопроводящие сети Нового мира. Предтеча же его, "двойник", но одновременно и оппонент, - другая управленческая ветвь: административно-номенклатурный "новый класс" или политическое сословие, делавшее акцент не на личном обладании материальными ресурсами и даже не на непосредственной конвертации власти в собственность ("термидорианство"), а на коллективном ("корпоративном") прямом либо косвенном управлении ею. На подчинении себе тем или иным способом прежнего владельца и гегемона - исторического третьего сословия.
В прошлом веке определенные черты "государства-корпорации" можно увидеть, скажем, в номенклатурной ("азиатской" или "прусской") версии строя, шедшего - различными путями - на смену господству третьего сословия. В исторической ретроспективе данное направление включало в себя не только опыт построения "коммунистической государственности" в России-СССР, но также теорию и практику корпоративного государства в Италии, в Германии, в ряде других стран (Испания, Португалия, Аргентина и т.д.).
Можно вспомнить и такое проявление генетических цепочек "бюрократической" (патерналистской) государственности в ХХ веке, как социал-демократические и "народно-демократические" модели в Европе либо элементы американских неосоциальных программ ("Нового курса", "Великого общества").
Прочь от равновесия
Параллельно в индустриально развитых странах набирал силу иной процесс - перерастание "подданными" (и организациями) государства-суверена прежних рамок общежительного регламента.
Корпорации, в особенности транснациональные, мультикультурные, глобальные, стремились преодолеть ограничения своих компетенций, взломать существующие правила игры. Состязание в русле данного процесса - нерв истории антимонопольного, антитрестовского законодательства и даже борьбы с организованной преступностью, и далее - с новым (системным) терроризмом...
Другая, не менее выразительная ипостась процесса - "революция менеджеров", принимавшая все новые формы, а в конце века - распространение неолиберальной модели мироустройства и сопутствующая ей "революция элит". Неолиберальная формула мироустройства способствует политэкономизации деятельности государства. В ходе же глобализации характер государственности, управления, международных связей обретает явную геоэкономическую специфику.
Однако современное понимание корпораций нельзя свести исключительно к экономической субъектности. Равно как не сводимо оно к формату "учреждения", "фирмы". Речь идет о новом поколении влиятельных структур, существующих за пределами привычного образа ТНК, то есть о параполитических территориальных, региональных, отраслевых, деятельностных и иных групповых организмах. А также о религиозных, этнических и других "глобальных племенах"/сообществах. Современная корпорация - это не просто экономический субъект с конкретным материальным продуктом и планированием товарного успеха. Корпорация создает образы будущего, предлагает план по обустройству определенной социальной ниши и борется за осуществление этого будущего.
Впрочем, схожие и даже более выразительные реалии имели место в прошлом - вспомним хотя бы опыт Ост-Индской компании, обладавшей не только мироустроительными планами и собственными денежными знаками, но также средствами проекции силы: военным флотом, вооруженными формированиями. Или вспомним еще более экзотичные парагосударственные рейдерские/каперские коалиции, вычерчивавшие зыбкие границы экзотичных "морских государств". Однако эти организмы все же не представляли собой системное и конкурентоспособное (по отношению к национальному государству) явление.
Очередная мутация государственности в ХХ веке обнаружила себя в процессах деколонизации и становления третьего мира, трансформации парагосударственности колоний, протекторатов и других зависимых территорий в формат суверенной государственности.
Кроме того, в матрице постколониального госстроительства выявились следующие специфические тенденции:
- местническая (клановая) приватизация полученного "наследства", при которой правящие группировки подчас были склонны рассматривать обретенную государственность как свой специфический ресурс;
- деятельность транснациональных корпораций, порой продуцировавших ситуации, когда новообразованные государства выступали не столько в качестве субъекта, сколько как денационализированные (ср. "деклассированные") объекты.
Происходившие в процессе деколонизации/неоколонизации метаморфозы государственности порождали, таким образом, еще одну версию "государства-корпорации" (уже в ипостаси "корпорации-государства"), а экстремальные проявления феномена инициировали трансформацию национальных ресурсов в продукт симбиотической "трофейной экономики".
Подобные тенденции оказались свойственны, однако, не только странам третьего мира. Они проявлялись впоследствии - причем в достаточно широком диапазоне и с той или иной степенью полноты - в различных группах государств. Так, уже в наши дни мы наблюдаем специфический транзит государственности (в привычном ее понимании) применительно к новой логике политического и социального строительства: когда национальная государственность рассматривается не как интегрирующий субъект, а политэкономическая группировка - не как его составная часть, но прямо противоположным образом.
В этом случае государство превращается в своего рода "синтетический объект": аморфное пространство, в пределах которого тот или иной клан борется за свою особую субъектность. В результате "планеты-государства" раскалываются на своеобразные "астероидные группы", ощущающие подчас большую родственность с аналогичными образованиями в орбитах других национальных и паранациональных объектов и образующие с ними собственные констелляции. Национальная же государственность рассматривается в данной логике как цивилизационный ресурс, историческое наследство, которое обречено на приватизацию в частную либо групповую собственность, заметно деформируя при этом прежнее понимание государственности.
В конечном счете в сложноорганизованной ойкумене возникает новый класс социальных систем - галактика влиятельных персонажей, потенциально (и актуально) обладающих доступом к самому совершенному в истории инструментарию и технологиям, позволяющим реализовывать иной уровень системных операций, включая эффективные действия в ситуациях неопределенности.
Одновременно нарастает многоголосие культурных формул миростроительства, а критические взаимодействия между разнокалиберными, в том числе "неформальными", игроками на планете и конкурирующими поколениями персонажей находят выражение во взрывном росте коммуникационности, в разнообразных дисбалансах и резонансах, совокупно удаляющих человечество от состояния равновесия.
