Не так давно в работе Михаила Ремизова "Введение в национализм" читателю была предложена блестящая философская теория нации и национализма как философской и политической установки.
- Приоритет человека перед природой.
- Приоритет общества перед человеком.
- Приоритет государства перед обществом.
- Приоритет народа перед государством.
Задачей моей работы, шедшей параллельно с работой Ремизова, и, частично, в рамках одного и того же исследовательского проекта, была разработка социологической теории нации с опорой на исторический и культурологический материал.
Данный текст носит предварительный и требующий многочисленных уточнений характер. Прежде всего, это связано с возникшим в процессе исследования убеждением автора, что современная социология нуждается в дополнении и даже охвате её новой дисциплиной, посвященной обществу как целостной экологической среде человека.
Эту дисциплину уместно, как мне представляется, назвать политической экологией (не путать с экологической политикой, изучающей природоохранную проблематику). Эта политическая экология, опираясь на фундамент научного учения о средах и системах должна, в то же время, носить антибиологизаторский характер, показывая неустранимую специфичность поведения человека как ноосферного феномена по сравнению с другими феноменами биосферы.
Однако эта политико-экологическая проблематика пока что находится только на стадии предварительной разработки. В то время как теория нации может быть предложена читателю уже сегодня.
Быть нацией
"Быть нацией — это по сути самая универсальная легитимная ценность в политической жизни нашего времени" — с этой формулировкой известного британского социолога Бенедикта Андерсона трудно не согласиться.
Именно нация была и остается основным субъектом и объектом политики, основной политической и общественной реальностью в которой существует человек. Именно в рамках своей нации человек получает доступ к большей части необходимых ему средств к существованию, материальных и нематериальных артефактов, обеспечивающих его жизнь.
Для современного мира слова "нация" и "общество" являются, по существу, синонимами. Нация является существующим в многообразных формах основополагающим общественным союзом, в котором проходит общественная жизнь определенной группы людей. Другими словами, чтобы быть человеком каждому из нас нужно жить в обществе, а жить в обществе означает быть частью той или иной нации.
В современной западной социологии появилась тенденция отрицать древность и всеобщий характер существования наций. Одни исследователи (сам упомянутый нами Андерсон, Эрнст Геллнер, Эрик Хобсбаум) говорят о том, что для еще "вчерашнего" мира, мира до XVIII века, это было не так, и нации были "изобретены" лишь вместе с книгопечатанием, бюрократической администрацией, институтом гражданства и современной системой образовании. Другие утверждают, что в начале XXI века мы присутствуем при закате наций, существование которых подрывается процессом глобализации, развитием транснациональных корпораций, экспансией американской "империи" и деятельностью всевозможных антисистемных сообществ, таких как террористические организации, мафии и т.д.
Однако как те исследователи, которые считают, что нации были изобретены недавно, так и те, кто полагает, что они скоро исчезнут, делают одну и ту же ошибку. Они принимают те формы исторического существования, которые имеют место сегодня, за единственно возможные для тех или иных социальных явлений. И стоит, якобы, только подуть ветерку истории, как начинаются разговоры о том, что он ураганом снесет весь привычный мир. Разумеется, нации существовали и до появления не только книгопечатания, но и письменности вообще, не только до появления бюрократии, но и до становления самых начальных форм государства. Только назывались они в эту пору племенами. И, разумеется, если современная система национальных государств, система "объединенных наций" и впрямь не переживет испытания глобализацией, американской гегемонией и терроризмом, то это будет означать, что нации будущего изменят свою форму, может быть будут называться иначе, но от этого их сущность не изменится.
Нацию очень часто, так или иначе, отождествляют с этносом, народом как культурной и психологической группой, носителем особой модели адаптации человека к среде. И это справедливо в том смысле, что культура и общественная жизнь каждой нации имеют свою этническую окраску. Даже сложные, охватывающие множество этнических и расовых групп нации начинают свою историю в качестве достаточно монолитных с этнической точки зрения образований. И наоборот, изначально этнические пестрые нации постепенно вырабатывают общую этническую основу и в культуре и в психологическом строе и в модели жизнеустройства.
Однако нация — это не просто этнос и не только стадия в развитии этноса. В то время как этнос это определенная специфичная модель поведения и взгляда на мир, нация это фундаментальная форма общественной жизни. Если для этноса характерны особые принципы существования, другим этносам не присущие, то нации подчиняются даже в своем несходстве основным принципам существования любого человеческого общежития.
Однако из этого не следует, что нация является началом "усредняющим" и "обезличивающим" этнос и его культуру. Этнос проявляет себя через нацию, нация окрашивается в культуру того или иного этноса. И различие между ними — это различие социального и исторического начала, начала организации, с одной стороны, и психологического и культурного начала, начала жизненной адаптации, с другой. Нация может быть понята нами как живой синтез двух начал — этноса и полиса.
Определения
Как мы уже отметили, — понятия "нация" и "общество" в значительной степени равнозначны. Конечно, слово "общество" может употребляться в разных значениях. "Обществом" может называться и добровольное объединение людей, по сути — "клуб". "Обществом" может называть себя "высшее общество" — аристократия. "Обществом" мы именуем феномен общественной жизни как целое, совокупность общественных отношений. Однако основополагающим значением слова "общество" является все-таки отнесение его к определенной группе людей, живущих совместной общественной жизнью, и имеющих определенную общественную организацию, соответствующую ряду четких критериев. Американский социолог Эдвард Шилз выделил четыре таких критерия:
Демографический — общество это большая группа людей, не менее нескольких сотен человек, которая обеспечивает свое собственное воспроизводство, то есть включает в себя как мужчин, так и женщин, вступающих в браки преимущественно в пределах данной общности (этот принцип называется у этнологов эндогамией), причем дети от этих браков также являются членами данного общества; длительность существования это общности должна существенно превышать длительность человеческой жизни, то есть составлять не менее 100-150 лет. Общество должно само себя воспроизводить.
Географический — группа, претендующая на то, чтобы именоваться обществом, занимает определенную территорию, имеющую определимую границу (политическую или культурную), представители этой группы должны составлять на этой территории большинство. Общество должно иметь территорию и составлять на ней большинство.
Нормативный — группа, составляющая общество, должна обладать собственной системой норм и определенной системой управления (что совсем не обязательно требует возникновения государства), причем эти нормы и эта система управления должны быть в значительной степени независимы по отношению к другим аналогичным или более широким сообществам. Общество должно управлять собой само избегая чужих указаний.
Социально-культурный — группа, составляющая общество, должна обладать собственной культурой, осознаваемой ее членами как их общая культура, у нее должен быть общий разговорный язык, члены общества должны иметь представление о своей групповой идентичности, неотъемлемую часть которой должны составлять мифические или исторические представления об общем прошлом. Общество должно помнить своё прошлое и осознавать себя как общество.
Другими словами, чтобы успешно справляться с функциями общества группа людей должна занимать определенную территорию, биологически воспроизводить сама себя, иметь определенную автономную самоорганизацию и историческое самосознание.
Для сравнения давайте посмотрим на другое определение общества, данное русским логиком и социальным философом Александром Александровичем Зиновьевым. Вот как он определяет человейник, то есть, в его терминологии, основную структуру любых общественного взаимодействия людей, относительно которой любые другие структуры являются либо составными частями, либо более развитыми формами.
"Члены человейника живут совместно исторической жизнью, т.е. из поколения в поколение, воспроизводя себе подобных людей. Они живут как целое, вступая в регулярные связи с другими членами человейника. Между ними имеет место разделение функций, они занимают в человейнике различные позиции. Причем эти различия лишь отчасти наследуются биологически (различие полов и возрастов), а главным образом они приобретаются в результате условий человейника. Члены человейника совместными усилиями обеспечивают самосохранение человейника. Человейник занимает и использует определенное пространство (территорию), обладает относительной автономией в своей внутренней жизни, производит или добывает средства существования, защищает себя от внешних явлений, угрожающих его существованию. Он обладает внутренней идентификацией, т.е. его члены осознают себя в качестве таковых, а другие его члены признают их в качестве своих. Он обладает также внешней идентификацией, т.е. люди, не принадлежащие к нему, но как-то сталкивающиеся с ним, признают его в качестве объединения, к которому они не принадлежат, а члены человейника осознают их как чужих".
Как мы видим, те основные требования, которые предъявляет к обществу Шилз и те, которые предъявляет Зиновьев, практически совпадают. Да и большинство других определений, даваемых реально существующему обществу, даже если будут даны на совершенно ином понятийном языке, практически совпадут. Но удивительно другое, — вышеприведенные определения общества почти полностью совпадают с даваемыми в научной литературе определениями нации. По совести сказать, между ними просто нет никакой разницы.
Вот классическое определение нации, данное в 1913 году в работе "Марксизм и национальный вопрос" будущим многолетним руководителем Советского Союза И.В. Сталиным.
Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры.
Это определение оставалось в той или иной степени господствующим в нашей научной литературе даже после событий связанных с "осуждением культа личности Сталина". А когда наши этнологи и социологи открыли для себя работы западных исследователей, то они выяснили, что и у них сталинское определение довольно популярно и часто цитируется.
Мало того, когда западные исследователи дают собственные определения, задача которых показать что есть нация, а не критически опровергнуть факт ее существования, то их совпадение и со сталинским определением и с определениями общества оказывается просто поразительным. Вот, например, определение авторитетного британского социолога Энтони Смита:
Нация это группа людей, обладающая общими и особыми элементами культуры, единой экономической системой, гражданскими правами для всех членов, чувством солидарности, являющимся результатом общих переживаний, и занимающая общую территорию.
Таким образом, нам остается лишь констатировать, что та общность людей, которую общественные науки обычно имеют в виду под обществом в конкретном смысле этого слова, и та общность, которая обычно подразумевается под нацией, — это одно и то же. Хотя, безусловно, нация не является единственной формой общественных связей и слово "общество" применяется не только к нации.
Определению общества-нации соответствуют самые разные сообщества людей, подчас непохожие на известные нам сейчас нации. Нациями в установленном нами смысле являлись и являются архаические племена Австралии, Океании, Африки и Латинской Америки, хотя сейчас большинство из них так или иначе включены в состав больших обществ-наций, обычно созданных другими нациями, завоевавшими и колонизовавшими эти территории. Нациями являлись древнегреческие города-государства — полисы, причем в этом случае нации были существенно меньше, чем греческий этнос или племенные общности дорийцев, ионийцев и эолийцев. Иногда бывают случаи, когда этнос, нация и государство совпадают почти идеально, как, например, в Японии, в которой живут японцы и практически никто больше. Иногда общество-нация оказывается охватывает множество этнических и расовых общностей, как, например, в США, и тогда возникает немало проблем.
Исключительно интересный случай в этом смысле представляет собой российское общество. Абсолютное большинство его членов, около 80%, составляют представители русской нации, составляющие абсолютное или относительное большинство в большей части регионах России, даже во многих из тех, которые являются по Конституции национально-территориальными образованиями. Подавляющее большинство представителей других этносов проживают на территории своего традиционного компактного проживания. Однако после 1991 года Россия испытывает и проблемы, связанные с появлением большого количества мигрантов, переместившихся с территорий распавшегося Советского Союза и из других стран, мигранты расселяются по территории страны, стараясь держаться компактными общинами.
Каким путем пойдет интеграция всех этих элементов в единую нацию, остается предметом дискуссий. Однако очевидно, что сохранение единства России возможно будет обеспечить лишь в том случае, если эта интеграция будет осуществляться на основе тех критериев, которые обозначил для любого общества Э. Шилз, то есть а). сохранения и укрепления способности нашего общества к демографическому самовоспроизводству; б). сохранения и укрепления единства России, неприкосновенности её территории; в). сохранения и укрепления суверенитета России в сфере управления; г). подчинения исторически характерным для России нормам политического общежития и цивилизации; д). общей исторической памяти, идущей через столетия выдающихся национальных успехов вглубь, к истокам древней Руси; е). признания определяющего значения великой русской культуры и русского языка.
Нация и мнимые сообщества
В ХIХ-XX веках в общественных науках и, еще больше, в социальной и политической практике приобрели популярность мнимые сообщества. Речь идет об абстрактных группах реально не общающихся и не взаимодействующих людей, выделенных идеологами или учеными по определенному обобщающему признаку. В отношении этих абстрактных групп людей различные идеологии и политические направления требовали, тем не менее, реальной солидарности, готовности приносить жертвы, умирать за них и даже совершать во имя них преступления.
Появление мнимых сообществ связано с интенсивным развитием в общественной мысли эпохи Нового Времени социального утопизма, то есть надежды на способность людей чисто социальными средствами достичь всех предельных целей существования человека, включая даже победу над смертью. Наиболее заметную историческую роль в эту эпоху сыграли, а частично и продолжают играть, три мнимых сообщества: класс, раса и человечество.
Идея класса стала особенно популярна среди сторонников идеологии социализма после того как Карл Маркс сформулировал учение о классовой борьбе как об основном конфликте всей мировой истории. Согласно логике Маркса класс — это абстрактная совокупность людей, занимающих определенное место в структуре производственных отношений, основанных на частной собственности, — либо в качестве эксплуататоров, либо в качестве эксплуатируемых. Эксплуататоры присваивают продукты труда эксплуатируемых с помощью принуждения (внеэкономического — при рабовладельческих или феодальных отношениях, или экономического — при капитализме). Между эксплуататорами и эксплуатируемыми идет борьба, которая, с появлением на исторической арене пролетариата, антагониста буржуазии в эпоху капитализма, должна привести к пролетарской революции и установлению не антагонистического, основанного на обобществлении частной собственности общественного строя — коммунизма.
Если коммунизм был общественным идеалом марксистской утопии, то пролетариат должен был стать той силой, которая приведет род людской к этому идеалу. При этом, в реальности пролетариат как сообщество разумеется не существовал. Пролетариев разделяли национальные границы, а не связывало ничего, кроме места в производственном процессе. В среде рабочих постепенно складывалось профсоюзное движение, но оно, даже если разделяло теорию марксизма, предпочитало бороться за улучшение условий труда у рабочих. Лозунг Маркса "Пролетарии всех стран — соединяйтесь!" так и остался утопией, что показала Первая мировая война, когда парламенты европейских стран, в которых сильные позиции занимали марксистские социалистические партии поддержали начало войны.
Однако во имя пролетариата и его власти — диктатуры пролетариата в году Революции и гражданской войны в России (1917-1922) совершалось немало преступлений, как, впрочем, и немало подвигов. От людей постоянно требовали проявлять "классовое чутье", осуществлять "пролетарское правосудие" и "революционную законность". Впрочем, в реальности революцию поддерживали не столько во имя пролетариата, сколько во имя идеи народной власти рабочих и крестьян.
Когда в ходе борьбы за власть в партии большевиков в 1920-е годы сторонник построения "социализма в одной стране" Сталин одержал победу над Троцким — сторонником идеи Мировой Революции, то Сталина поддержали именно вступившие в партию рабочие. А одним из важных его решений было изъятие из текста Конституции СССР 1936 года тезиса о "диктатуре пролетариата" и замена его формулой "общенародное государство" (то есть, по сути, национальное государство). Произошло возвращение от мнимого сообщества — класса к реальной нации.
Идея расы стала следствием взаимопроникновения социальной философии и биологического учения Чарльза Дарвина об эволюции как результате естественного отбора в ходе борьбы за существование. Сам Дарвин перенес на животный мир принципы философии Герберта Спенсера, которую называют социальным дарвнизмом, что неточно, поскольку это Дарвин был спенсерианцем. По логике Спенсера, жизнь общества определяет противоборство и конкуренция индивидов в которой выживает лишь сильнейший. И доказанная им сила является оправданием для его выживания. Своими идеями Спенсер пытался обосновать, прежде всего, идеологию либерализма и принципы свободной конкуренции и свободной торговли, характерные для английского капитализма его эпохи.
Полное название труда Дарвина звучит так: "Происхождение видов посредством естественного отбора, или выживание благоприятствуемых рас в борьбе за жизнь". Сторонники расизма, в частности его основатель Артюр Гобино фактически применили принцип борьбы за существование вместо индивидуального уровня к групповому. Связано это было, в частности, с тем, что большинство расистов были сторонниками консервативной идеологии и элитаризма. Они стремились обосновать превосходство одних людей над другими биологически, найти биологические основания для существования аристократии. Такие обоснования они искали в биологических различиях между человеческими расами.
Расы, как и классы, являются абстрактными обобщениями множеств людей, но только не по позиции в производстве, а по сумме их биологических признаков, прежде всего — по строению тела. Никаких реальных общественных связей между представителями одной расы не существует. Для того, чтобы превратить мнимое сообщество во что-то, за что стоит умирать, Гобино и его последователям пришлось ввести тезис о наличии угрозы расе, которую представляет собой биологическое вырождение, наступающее в случае смешения рас. Во имя защиты своей чистоты представители одной расы должны были "соединиться" так же, как должны были соединиться марксовы пролетарии во имя классовой борьбы.
Результат учения о "чистоте расы" был продемонстрирован во всей красе германскими нацистами, истреблявшими и порабощавшими "расово-неполноценный" элемент по всей Европе. Особенно старались гитлеровцы уничтожить славян и, в частности, русских, они следовали в этом идеям Гобино, считавшего славян низшей частью "белой расы", несравнимой с элитой — арийцами. Истребление нашего народа должно было дать арийцам Lebensraum — жизненное пространство, для того, чтобы они могли осуществить расистскую утопию, эволюционное превращение "высшей расы" в сверхчеловека, для которого ограничения человеческого существования будут неактуальны.
Гитлеровский расизм был разгромлен в войне которая наглядно показала, кто кого превосходит. Русские солдаты защищали не расу и не класс, а свою нацию, свой народ, свою Родину. Однако в современную Россию, частью социального кризиса которой является проблема миграции в том числе и нелегальной миграции, осуществляется интенсивный импорт идеологии современного американского расизма, выработавшегося на почве острого противостояния черных и белых. Начав со вполне благородного призыва "сохранить народ и обеспечить будущее белых детей" расисты предлагают идеологию, ключевой тезис которой "раса выше нации". Принятие этой идеологии экстремистскими кругами обычно ведет их к прямой проповеди раскола России и к апологии капитуляции перед империалистическими поползновениями США во имя "братства белых народов". И здесь интересы реального сообщества людей предлагается принести в жертву мнимому сообществу.
Наконец, третьим мнимым сообществом, оказывающим заметное влияние на идеологию и политику последних столетий, является человечество. Идею Человечества разработал основатель позитивизма французский философ Огюст Конт. Для него человечество было не только и не столько социологической, сколько религиозной категорией. Он хотел основать культ Человечества как "Верховного Существа", служителями которого должны быть социологи. Конт последовательно отождествлял Человечество с Обществом с большой буквы, обществом, которое должно рано или поздно охватить всех людей. Из воззрений Конта идея "человечества" перекочевала в идеологию как социалистов, так и либералов и вошла в обыденный язык так глубоко, что мы пользуемся этим словом, как чем-то само собой разумеющимся.
По своей сути идея человечества заключает в себе логическое противоречие. Если "человечество" это все представители вида Homo sapiens sapiens, то наше биологическое сходство никак не предполагает социального единства и вообще какого-либо единства, кроме абстрактного обобщения. Волки не составляют вместе "волчества", а бегемоты — "гиппопотамства". А если никакого биологического единства нет, а реальных общественных связей между всеми людьми не существует, то приходится конструировать мнимое сообщество — человечество все теми же средствами социальной утопии. Конт и многие его последователи считали, что когда люди наконец-то станут единым человечеством, преодолеют национальные и иные разделения, то оно сможет, объединив усилия, покончить со страданиями человека.
Другим проверенным средством формирования мнимого сообщества является конструирование некоего конфликта. Поскольку бороться с равным себе противником "человечество" не может, в виду отсутствия у нас на планете эльфов, а на земной орбите — инопланетян, остается навязать ему борьбу с природой и с самим собой. Представители глобалистики потратили массу времени и сил на составление перечня "глобальных проблем человечества", то есть таких проблем, с которыми человеческие общества поодиночке справиться не способны, а потому должны объединить усилия.
Поскольку "человечество", решая эти проблемы, борется само с собой, то настоящая глобальная проблема должна вызываться всеми людьми на земле, и все люди должны от нее страдать.
Однако давайте вглядимся в этот список проблем попристальней. В нем присутствует немало вечных проблем, которые являются частью онтологической трагедии человека, например голод. Но сказать, что голод затрагивает всех людей — нельзя. Большинство развитых стран с проблемой голода в мирное время не сталкивалось и не сталкивается, так что они могут сочувствовать чужой беде и помогать в ней, но от этого голод не становится их проблемой в строгом смысле слова.
Есть и обратный случай, — за проблемы человечества выдаются проблемы, созданные развитыми странами и лишь в нагрузку доставшиеся остальным. Это, например, проблема ядерной угрозы или проблема промышленных выбросов. Жители острова Таити не создают сколько-нибудь значительного загрязнения природы и не имеют ядерного оружия, однако получается, что развитые страны перевешивают часть проблемы на них. При этом в реальности от голоса таитянцев судьба ядерного оружия, разумеется, не зависит.
Наконец, некоторые "глобальные проблемы" прямо конструируются с корыстными целями. К числу таких проблем относится проблема "глобального потепления", когда циклические климатические изменения нашей планеты выдаются за результат деятельности людей. Фактической причиной активной эксплуатации этой темы является возможность для развитых стран контролировать промышленное развитие стран третьего мира с помощью установленных "Киотским протоколом" квот на выбросы в атмосферу.
Другой сознательно эксплуатируемой мнимой проблемой человечества является "энергосырьевая проблема", состоящая в том, что некоторым развитым странам не хватает энергетических ресурсов для поддержания достигнутого ими уровня развития. И эти страны энергетические банкроты активно выступают за "справедливое перераспределение энергетических ресурсов в интересах человечества", то есть более или менее насильственный отбор энергосырьевых ресурсов у стран, имеющих их в изобилии и сейчас их выгодно экспортирующих. C особенной активностью энергетические банкроты требуют "делиться" от России, поскольку на нашей территории большинство требуемых ресурсов по прежнему находится в изобилии. Хотя, с точки зрения экономического здравого смысла гораздо больше оснований имела бы идея введения "внешнего управления" как раз над странами, вышедшими за пределы своего естественного энерго-сырьевого баланса.
Начало ХХ века было временем столкновений между людьми во имя классовой борьбы, эпоха нацистской угрозы заставила миллионы людей убивать друг друга из-за гитлеровской идеи расового превосходства. В конце XX начале XXI века достаточно часто идут войны и совершаются преступления во имя "человечества". "Общечеловеческими ценностями" обосновывались и действия по развалу Советского Союза, и агрессия США в 1999 году против Югославии, и вторжение американцев и союзников в 2003 году в Ирак, и многочисленные попытки навязывания воли США или западных стран по всему миру. Во всех этих случаях говорится о ценностях и интересах "всего человечества", хотя в реальности эти интересы подменяются интересами так называемого "золотого миллиарда". Впрочем, многие в сегодняшнем мире не оставили и идею "расовых войн", а в среде левых радикалов идея класса заменяется на идею всевозможных угнетенных "меньшинств".
Таким образом, мнимые сообщества оказываются исключительно живучими. Мало того, время от времени предпринимаются попытки зачислить реальное общество — нацию в разряд мнимых сообществ. Такая тенденция прослеживается в западных общественных науках с начала 1980-х годов, когда британский социолог Эрнст Геллнер провозгласил тезис, что "не нации порождают национализм, а национализм порождает нации". Нации были объявлены "изобретением" XVIII века, порождением идеологии национализма и типичным мнимым сообществом. Такими же "изобретенными" по мнению Геллнера и его последователей являются и национальные традиции. А "воображенность" наций то и дело пытаются представить как воображаемость, иллюзорность.
В данном случае перепутаны причина и следствие. Нации выглядят "изобретенными" мнимыми сообществами потому, что утопические идеологии изобретали свои мнимые сообщества по аналогии с нацией. Ведь если бы пролетариат, раса или человечество не были бы похожи на нацию, то не было бы надежды, что люди будут драться за эти утопии и жить во имя их блага. З
а "изобретение" наций выдается тот момент, когда их самоописания переводились с языка древности и средневековья на язык культуры Нового времени с его формализмом, тяготением к определенности терминов, идеологическим и научным системам.
Национализм, конечно же, не был идеологией того же порядка, что и либерализм, социализм или консерватизм и легко соединялся с любой из них. Сущностью национализма было не конструирование какой-то социальной утопии, а восхваление возникшего в Новое Время национального государства, которое и рассматривалось националистами как совершенная форма существования нации и человеческого общежития. Однако как реальный исторический феномен нация намного древнее национализма и значительно шире "национального государства", которое является лишь одной из форм его существования. Патриотизм, любовь и верность своему народу и Отечеству, стремление защитить их, известны из древнейших дошедших до нас памятников культуры и надолго переживут нашу эпоху.
Четыре признака нации
Большинство обычно даваемых определений общества-нации плохи тем, что слишком длинны и носят описательный характер. А нам нужно определение, которое рельефно выделит существенные черты нации, по которым можно будет нащупать главные узлы национальной жизни.
Такое определение мы найдем у уже упомянутого британского социолога Бенедикта Андерсона, который утверждает, что нация это воображенное ограниченное суверенное сообщество.
Слово "воображенное" значит, что представление о национальном единстве существует в уме людей даже тогда, когда члены одной нации не знают друг друга в лицо и никогда в жизни друг друга не видели и не слышали.
Слово "ограниченное" значит, что даже самая большая нация не стремилась и никогда не стремиться охватить всех людей на Земле. Существование одного общества-нации предполагает существование множества других обществ-наций и определенные отношения между ними.
Слово "суверенное" значит, что нация стремится к частичному или полному контролю за своими делами, к ограничению вмешательства в них со стороны других наций, наднациональных и вненациональных структур, а также от разрушительных воздействий нечеловеческого фактора.
Наконец, слово "сообщество" означает, что каждая нация представляет собой продукт реального взаимодействия людей, которые ощущают между собой определенное чувство товарищества, взаимной поддержки и помощи. Причем это чувство товарищества между членами нации значительно больше, чем аналогичное чувство между не являющимися личными друзьями членами разных наций.
Отталкиваясь от этого определения, мы можем описать каждый из признаков нации более подробно и, тем самым, увидеть, какие взаимосвязи и какая логика существуют в реальных человеческих обществах.
НАЦИЯ КАК СООБЩЕСТВО
Сообществом называется группа людей, которых объединяют вместе реальное взаимодействие и ощущаемое ими чувство общности.
Если опираться на латинскую этимологию слова socium, то социальные связи между людьми, это связи союза (римские союзники так и назывались socii), а значит совместного действия. А если опираться на смыслы, стоящие за русским словом "общество", то общественные отношения это общение или коммуникация людей между собой.
И в том и в другом случае слова отсылают к тому, что люди делают вместе, сообща.
Антиинстинктивное поведение
Любое сообщество строится на чувстве товарищества и взаимопомощи. А это значит, что каждый человек, для того, чтобы с помощью общества стать человеком, должен перестать быть животным.
Каждому человеку присущи основные животные инстинкты, такие как чувство голода, инстинкт самосохранения и связанное с ним чувство страха, и, наконец, стремление к продолжению рода. Многие действия людей, так или иначе, связаны со следованием этим инстинктам. Мы трудимся, чтобы не голодать, мы стараемся обеспечить собственную безопасность, мы стремимся к отношениям с противоположным полом, которые могут привести к продолжению рода. Основные инстинкты человека сводятся, в сущности, к одному, — к обеспечению продолжения собственного существования.
Однако даже собственным инстинктам человек следует не так, как это делает животное. Человек, не контролирующий животное начало в себе, характеризуется нами, в зависимости от степени его агрессивности, либо как "скотина", либо как "зверь". Общество учит человека способности контролировать свои инстинкты и подчинять следование им разуму. В этом случае наши инстинкты превращаются в интересы, то есть в те побудительные причины, которые стоят за нашими целесообразными действиями и заставляют нас действовать. Такие интересы есть и у отдельного человек и у нации в целом (национальные интересы), причем как те, так и другие связаны с обеспечением своего существования.
Общественные науки достаточно часто описывают общество и процессы в нем как переплетение интересов отдельных людей и групп людей. Таким образом, жизнь общества представляют как облагороженное разумом инстинктивное поведение. Однако сводить общество к интересу — это большая ошибка. В фундаменте общества лежат как раз такие типы общественных связей и поступков, которые не могут быть сведены к инстинкту даже в самом рационализированном виде. Присущая собственно человеку как уникальному феномену бытия особенность поведения — это самопожертвование.
Например, особенностью такого общественного отношения как любовь является способность жертвовать своими интересами, включая даже и таким важным, как продолжение рода и жизнь, во имя любимого человека. В этом смысле любовь никак не может быть сведена к соответствующему инстинкту. Или такой феномен как Дело человека с большой буквы, важная для него работа. Дело оказывается чрезвычайно трудно объяснить чувством голода, поскольку очень часто во имя Дела человек отказывается от видов деятельности значительно более хлебных и выгодных.
Наконец, совершенно необъяснимы инстинктами или интересами такой феномен, как война и проявляемый на войне героизм: способность жертвовать жизнью во имя Родины, нации, братьев по оружию. Поскольку в основе любого интереса лежит обеспечение существования человека, то прекращение существования, смерть, не может входить в наши интересы ни при каких условиях. А значит для того, чтобы летчик пошел на таран, а пехотинец бросился грудью на амбразуру пулемета, ему нужно нечто большее, чем представление об интересах, пусть даже и национальных. Ради национальных интересов войны могут начинаться, но вот вести их только на рациональном управлении инстинктами невозможно. Нужен идеалы и цели, которые человек признает достойными его самопожертвования.
Широко известен подвиг трехсот спартанцев во главе с царем Леонидом перегородивших в горном проходе у Фермопил путь многотысячному персидскому войску и погибших в битве, предварительно уничтожив тысячи врагов. Их пример остался в веках как свидетельство жертвенного подвига во имя Отечества. Но русский философ Константин Николаевич Леонтьев нашел в истории не менее поразительный пример жертвенного поведения со стороны сражавшихся со спартанцами персов, которые не задумываясь принесли в жертву свои жизни ради спасения царя.
Во время бури персидские вельможи бросались сами в море, чтобы облегчить корабль и спасти Ксеркса, они поочередно подходили к царю и склонялись перед ним, прежде чем кинуться за борт... Я помню, как, прочтя это, я задумался и сказал себе в первый раз: "Герцен справедливо зовет это персидскими Фермопилами. Это страшнее и гораздо величавее Фермопил! Это доказывает силу идеи, силу убеждения большую, чем у самих сподвижников Леонида; ибо гораздо легче положить свою голову в пылу битвы, чем обдуманно и холодно, без всякого принуждения, решаться на самоубийство из-за религиозно-государственной идеи!
Все человеческие сообщества основаны, прежде всего, именно на неинстинктивном и даже антиинстинктивном поведении. На том, что люди оказываются способны делать не только то, что соответствует их непосредственным или хотя бы опосредованным личным интересам.
У разных людей это свойство выражено в разной степени. Русский историк и этнолог Лев Николаевич Гумилев выделял три типа людей: пассионарии, для которых самоотверженность, пренебрежение инстинктами является нормой жизни, гармонические личности, которые стараются отдавать обществу не больше, чем получают и блюсти свой интерес, и, наконец, субпасионарии, для которых "своя головушка полушка, да чужая шейка копейка", то есть инстинкт отсутствует не в смысле жертвенности, а в смысле пренебрежения своей и чужой жизнью.
Антиинстинктивное поведение не требует, однако, обязательного высокого самопожертвования. В противном случае оно осталось бы уделом немногих героев, которые тащили бы на своем горбу уйму социальных паразитов. Подлинная задача "пассионариев" — задавать определенные образцы антиинстинктивного поведения, которые затем оформляются в различных социальных институтах, в рамках которых осуществляются различные типы общественного взаимодействия — культурное, экономическое, политическое, религиозное и т.д. Деятельность таких социальных институтов, не исключая даже ориентированные на материальные интересы человека — экономические, все равно строится на систематическом отключении инстинктивных программ. Без такого отключения не были бы возможны ни инвестиции, ни кредит, ни предпринимательские риски, ни другие виды современной экономической практики.
При этом антиинстинктивное поведение человека в обществе не всегда является в строгом смысле слова добровольным. Гораздо чаще оно диктуется определенными социальными институтами, принятыми в обществе обычаями и социальным порядком.
Именно так обстоит дело в случае эксплуатации, на которой основан был социально-экономический строй большинства существовавших в истории обществ. Эксплуатация человека человеком предполагает, что одни люди отдают другим значительную часть продуктов своего труда задаром или за несоответствующую плату и это помогает укреплять власть господствующих групп общества или создавать резервы, необходимые для общества в целом. В каждом из эксплуататорских обществ существовали способы убедить трудящееся большинство в том, что отчуждение части их труда в пользу высших слоев и государства справедливо и необходимо.
Да и неэксплуататорские общества обычно требуют частичного или полного отказа от результатов своего личного труда в пользу общества как целого.
Суггестия и контрсуггестия
Каким способом общество диктует своим членам антиинстинктивное поведение?
Самый важный из этих способов на удивление прост и очевиден — это человеческая речь. Просьба обращенная одним человеком к другому в качестве первого порыва вызывает желание ее выполнить и лишь затем вступает в дело рациональная оценка наших возможностей и интересов. А наша речь состоит, прежде всего, из просьб, точнее побуждений к действию.
Человеческая речь является специфичной только для людей второй сигнальной системой, имеющей ряд особенностей по сравнению с первой сигнальной системой, присущей животным. Во-первых, речевые знаки (прежде всего, конечно, слова), используемые для передачи сигнала, являются побудительными мотивами к действию для тех, к кому сигнал адресован. Во-вторых, речевой сигнал включает не программу инстинктивного, а напротив — программу антиинстинктивного поведения.
Это свойство речевого сигнала внушать человеку антиинстинктивное поведение русский историк и палеопсихолог Борис Федорович Поршнев предложил называть суггестией, то есть внушением. Как замечает Поршнев:
"Человеческие слова способны опрокинуть то, что выработала "первая сигнальная система" — созданные высшей нервной деятельностью условно-рефлекторные связи и даже врожденные, наследственные, безусловные рефлексы. Она, как буря, может врываться в, казалось бы, надежные физиологические функции организма. Она может их смести, превратить в противоположные, разметать и перетасовать по-новому. Нет такого биологического инстинкта в человеке, нет такого первосигнального рефлекса, который не мог бы быть преобразован, отменен, замещен обратным через посредство второй сигнальной системы — речи".
Для включения инстинктивных программ речь не нужна, достаточно было бы криков, сигнализирующих об опасности, или жестов, указывающих на пищу или на сексуальное предпочтение. Слова используются нами именно для суггестии, для того, чтобы добиться чего-то противоречащего инстинктивному "здравому смыслу". Это может быть бытовая просьба передать солонку (небольшой, но все-таки труд для соседей), а может вдохновенный призыв: "Ребята, не Москва ль за нами? Умрем же под Москвой!".
Мы привыкли воспринимать речь как средство обмен информацией. Однако это лишь второстепенная функция речи, которая выходит на первый план лишь в специальных речевых средах — в школе и университете, средствах массовой информации, специальной литературе и т.д. Лишь по мере развития человеческих обществ информационная функция речи постепенно возрастает. В бытовых разговорах мы и по сей день не столько сообщаем друг другу факты и мнения, сколько подталкиваем других людей к нужным нам поступкам или объясняем свое собственное поведение.
Существование человека вне общества невозможно потому, что вне общения с другими людьми человек не может стать собой. Ведь в отношении самих себя, собственной природы, мы находится в состоянии точно такого же трагического разрыва, как и в отношении внешнего мира. Для того, чтобы стать самим собой, человек должен осваивать сам себя, свою биологическую и психическую природу, точно так же, как он осваивает внешний мир и его стихии. Полноценное становление человека является одной из первых форм его онтологической реабилитации и для него, точно так же нужно общество. Общество нужно каждому из нас не только для того, чтобы оставаться самими собой, но и для того, чтобы стать самими собой.
Тезис о том, что человек осваивает самого себя точно так же, как и внешний мир принадлежит Льву Семеновичу Выготскому, основателю культурно-исторической школы в отечественной психологии. Ему же принадлежит и другой тезис. В психическом становлении человека все основные психические функции, отличающие нас от животных, проявляются дважды. Сперва как интерпсихические, то есть как порожденные общением людей, их коммуникацией и связанные с определенным социальным и культурным контекстом. А затем только как интрапсихические, то есть являющиеся принадлежностью индивидуальной психики и сознания. А некоторые из наших психических функций, например память, так никогда и не становятся в полной мере индивидуальными, большую часть нужных человеку информации помнят вместо него либо другие люди, либо книги и другие созданные культурой средства хранения информации. Причем со временем роль социальной памяти только возрастает. Да и о мышлении пословица говорит не зря: "одна голова хорошо, а две — лучше". Тот факт, что наша индивидуальная психика является, в значительной степени, интерпсихикой и объясняет столь значительную успешность суггестивного воздействия речи на человека.
Человеческое мышление является в значительной степени интериоризированной, то есть усвоенной человеком и включенной в себя, речью. Речью, которая постепенно становится молчаливой, внутренним монологом. А знаки этой речи, слова, являются заменой предметов и явлений окружающего нас мира, причем такой заменой, работа с которой, мыслительные операции, является заменой работы с реальными предметами. Конечно, все многообразие форм человеческого мышления к этой простой схеме не сводится. Существует также и образное или интуитивное мышление, для которого целостность ситуации важнее, чем расчленение ее на объекты. Но общественная жизнь основана прежде всего на речевой коммуникации между людьми и на тех функциях мышления, которые связаны с речью.
Осваивая себя, развивая мышление и внутреннюю речь, человек тем самым осваивает и социальный контроль над самим собой, в частности — модели антиинстинктивного поведения. Ведь собственной деятельностью мы, в значительной мере, управляем с помощью той же суггестии, только являющейся теперь автосуггестией, самовнушением, а порой и самопринуждением. Иногда мы даже отдаем самим себе прямые и ясно сформулированные приказы.
Цели антропологической реабилитации при освоении нами своего внутреннего мира достаточно ясны — человек стремится достичь как максимальной свободы в пользовании своими психическими возможностями, так и максимальной автономии от воздействий извне. Это значит, что мы стремимся превратить любое суггестивное воздействие со стороны общества в автосуггестивное. Даже то, о чем нас попросили или что у нас потребовали, мы стремимся превратить в свое собственное, а не в чужое желание. Тем самым вырабатывается свобода воли человека.
Однако выработка свободы воли и умения не только свободно подчиняться, но и свободно не подчиняться невозможна без освоения механизмов, которые Б.Ф. Поршнев назвал контрсуггестией и которые тормозят суггестивное воздействие обращенной к нам речи.
По мере становления человека как взрослой, самостоятельной личности, обладающей свободой воли, любое суггестивное внушение начинает проверятся им на соответствие его собственным желаниям, целям и интересам. Для этого оно сначала тормозится, а затем если и принимается к исполнению, то уже в виде самовнушения.
Контрсуггестия призвана обеспечить человеку защиту от злоупотребления социальностью. Таким злоупотреблением является, например, вымогательство пищи у того, кто сам голоден, принуждение человека к другим формам антиинстинктивного поведения с помощью внушения, психологического давления или обмана.
К средствам контрсуггестии относятся прямое избегание, то есть отказ от выслушивания просьбы, ее пародирование, разнообразные формы передразнивания и высмеивания, а главное — молчание, пауза. Как гласит русская поговорка: "на каждый чих не наздравствуешься". Не случайно говорят, что именно молчание порождает мысль и является поэтому важнейшим завоеванием человеческого разума. Еще одной формой контрсуггестии является превращение речевых знаков в "молчаливые", то есть создание разнообразных форм письменности, передачи сообщений минуя голос. Расшифровывая письменное сообщение человек контролирует обращенный к нему суггестивный сигнал, присваивает его себе.
Важнейшей формой контрсуггестии является различие человеческих языков, но эта форма действует уже не внутри сообщества, а на его границах, отделяя одну нацию от другой и о ней пойдет речь дальше.
Средства социального контроля
Развитие у зрелого человека свободы воли позволяет ему подавлять суггестивное внушение со стороны других людей, соразмеряя его со своими интересами. Однако если бы контрсуггестия так и сохранила абсолютное преобладание, то никакая продуктивная деятельность людей, никакая их совместная организация на более менее крупные мероприятия была бы невозможной. Люди попросту никогда бы не договорились.
Поэтому наряду с суггестией создающей принципиальную возможность антиинстинктивного взаимодействия и контролирующей её контрсуггестией, возникает в ходе развития общества сверхсуггестия, то есть набор способов убедить человека или навязать ему волю других людей. Такие способы и называются в общественных науках социальным контролем, то есть контролем за поведением индивида со стороны общества.
Первая и сама простая — это подражание. В любом обществе подражание играет огромную роль при воспитании ребенка, при освоении человеком самому себя. Ребенок учится прежде всего подражая. Взрослый тоже старается копировать у других удавшиеся алгоритмы действий и образцы поведения. Существует множество способов, особенно действенных в примитивных обществах, сделать взаимное подражание предельно эффективным и сформировать у людей максимально выраженное чувство общности — хоровое пение, совместный единообразный ритуальный танец, общее пиршество, вкушение одинаковой пищи и повторение ритуальных формул. В развитых обществах, в тех сферах, где требуется предельная согласованность и единообразие действий — в армии, в чрезвычайных службах, на железной дороге и т.д. вводится форменная одежда, которая наряду с различительными функциями формирует подражательную установку.
Вторая форма социального контроля — принуждение. При этом не надо понимать принуждение в обществе примитивно, как прямое насилие, причинение одними людьми другим смерти и боли. Такое насилие чаще всего не является общественным отношением. Общественные отношения строятся на угрозе насилия. Именно угроза является тем способом сверхсуггестии, которое взламывает сопротивление воли человека даже тогда, когда то, что от него требуется, противоречит его интересам. Конечно такая угроза обычно является "игрой на понижение", убеждениям и интересам человека противопоставляются животные инстинкты, прежде всего страх. Однако этот страх не остается чем-то внешним, он становится частью системы самоконтроля принуждаемого. Большинство рабов не держали в кандалах и под охраной, однако они не предпринимали попыток убеждать.
Принуждение с помощью угрозы насилия обычно дополняется принуждением с помощью авторитета. Авторитет это внешняя по отношению к человеку инстанция, которая достаточно сильна, чтобы внушать страх, но которая способна действовать и с помощью убеждения, предлагать свои требования не как внешние, а как внутренние, как требования от имени "мы", от имени общества. Не случайно, обычной формулой самоназвания большинства монархов является "мы", а не "я", присвоение себя права говорить от лица всего подвластного им общества.
Наконец, третья форма социального контроля это убеждение. В этом случае внушаемое представление стремится войти в мысль человека в качестве внутренней речи, показать свою отсутствие противоречий между предлагаемым действием и теми интересами человека, которые защищают механизмы контрсуггестии. Убеждение строится на том, что между тем, кто внушает и тем, кому внушают, нет и не может быть никаких реальных противоречий. Они разделяют общие ценности и идеалы, у них общие цели и стремления, они действительно составляют единое "мы". И вся задача внушающего состоит лишь в том, чтобы либо вдохновить внушаемого на поступок, либо объяснить ему лучший способ действий, либо разъяснить ему его собственные интересы и развеять сомнения.
Убеждение может осуществляться как в форме обращения к нравственному и ценностому содержанию человека, как религиозная проповедь, моральный призыв или идеологическая пропаганда, так и в форме чисто логического и научного воздействия и обоснования. В последнем случае внушающее воздействие как бы полностью отдается на волю человека, который может проследить его структуру, выявить ошибки и согласиться или не согласиться.
Может показаться, что научное убеждение является высшей и наиболее уважительной к человеческой свободе формой социального контроля. Но это — иллюзия. Обычно в процессе логического обоснования убеждаемому навязывается не только конечное требование, но и инструментарий его анализа, те координаты мышления, в которых должна быть произведена оценка требования. Вместе с самим размышлением, диктуется и дискурс, то есть координатная сетка, речевая среда и определенная практика построения речевых сообщений, в которой размышление осуществляется и имеет силу.
В любом реально существующем обществе по отношению к человеку применяются все средства социального контроля. По отношению к преступникам или антиобщественным элементам всегда используется принуждающее запугивание. В отношениях высших и низших — апелляция к авторитету. В отношениях равных — подражание. Религиозные деятели, идеологи, партийные лидеры, ученые, общественные активисты используют всевозможные формы убеждения.
Представить себе общество, в котором не применялась бы вся полнота средств социального контроля, например насилие и авторитет были бы заменены только убеждением, совершенно невозможно. Политические теории, будь то либеральные, социалистические или какие-то еще, обещающие проект общества в котором отсутствовали бы принудительные элементы социального контроля являются либо утопическими, либо лукавыми. В последнем случае они просто маскируют реально действующие формы принудительного социального контроля теми или иными формулами, обещающими применение одного лишь убеждения.
