|
|
Илья Константинов: Ни о чем не жалею. Глава IV. Разведка боем
Назад
|
Илья Константинов: Ни о чем не жалею. Глава IV. Разведка боем
|
Высоколобые профессора любят многословно порассуждать о причинах "перестройки". С какими только версиями не приходится сталкиваться: кризис экономики, поражение СССР в "холодной войне", деятельность "Пятой колонны", информационная диверсия Запада и даже масонский заговор. Все эти факторы, наверное, имели место, но едва ли были решающими.
Конечно, в советской экономике существовали серьезные проблемы - на бытовом уровне, это можно было наблюдать в любом магазине: пустые полки и длинные очереди. Понятно, что навязанная нам гонка вооружений с каждым годом становилась все более непосильной обузой для страны. Особенно, в условиях падения цен на энергоносители.
Разумеется, сыграли свою роль многочисленные радиоголоса, профессиональной пропаганде которых неповоротливая агитационная машина КПСС не могла ничего противопоставить. Была и "Пятая колонна", существовал, наверно, и заговор. Правда, заговорщики группировались не в масонских ложах, а вокруг политбюро ЦК КПСС. Но все усилия врагов советской власти оказались бы совершенно безрезультатными, как это, например, случилось в 20-е годы, если бы искренние и преданные друзья этой власти составляли большинство.
Парадоксально, но факт - к концу 80-х годов в рядах КПСС насчитывалось более 18 миллионов членов, еще 30 миллионов числилось в ВЛКСМ, а тушить загоревшееся здание Советского Союза оказалось некому.
Стержень советской политической системы - КПСС к середине 80-х годов, идеологически полностью разложился. Коммунистическая идеология, "моральный кодекс строителя коммунизма" для самих носителей этой идеологии превратились в обязательный набор бессмысленных заклинаний, не имеющих никакого отношения к реальной жизни.
Живая жизнь протекала совсем по другим законам, и главными ее движителями были карьера и личная выгода. Советская элита, по своему духу, стала к тому времени абсолютно буржуазной.
В этой связи, мне вспоминается характерный эпизод, относящийся к середине 70-х, значение которого я полностью осознал много позже.
В университете мы учились в одной группе с дочкой секретаря ленинградского обкома КПСС. Не буду называть фамилии, не хочется обижать хорошего человека.
Симпатичная, компанейская девушка частенько приглашала нас к себе домой. Как-то раз, во время праздничного застолья и состоялся разговор с ее отцом. Точнее, это был не разговор, а монолог обиженного на жизнь секретаря обкома КПСС. Мы же с друзьями были молчаливыми слушателями:
- Почему я - доктор наук, профессор, секретарь обкома партии получаю зарплату в триста рублей, на уровне среднего рабочего? - возмущался партийный начальник, - я живу в казенной квартире, езжу на казенной машине, пользуюсь казенной дачей, даже мебель у меня с казенными ярлыками! Я нищий - у меня нет ничего своего, мне нечего оставить дочери. Разве это справедливо?
Такие настроения были характерны для номенклатурной среды позднесоветского периода. Успешным людям, большим начальникам, десятилетиями пробивавшимися наверх, казалось несправедливым, что, располагая огромной властью, они не имеют никакой собственности.
Выразителями настроений этого слоя, состоявшего из партийных, советских, хозяйственных и прочих начальников разного калибра и стала команда Горбачева-Яковлева.
Стремление конвертировать власть в собственность, открыто никто не декларировал. Думаю, что иные из лидеров перестройки до конца не отдавали себе отчет в глубинных мотивах собственных действий. На поверхности были совсем иные лозунги: "Ускорение", "Гласность", "Внутрипартийная демократия", "Больше социализма!".
Допускаю, что идеологи перестройки были искренними и наивными бессребренниками, но почему же демонтаж реального социализма, осуществляемый под прикрытием перестроечной трескотни, не вызвал серьезного сопротивления многочисленной армии партийных функционеров? Да потому, что эта политика отвечала их внутренним потребностям, открывая перед многими из них колоссальные возможности личного обогащения.
В полной мере я осознал это только в мае 90-го года, в ходе работы I съезда народных депутатов РФСФСР. Тогда Съезд, состоявший на 80 % из советских и хозяйственных начальников среднего звена, с воодушевлением принял два малозаметных решения: о ликвидации органов народного контроля и о снятии ограничений на заработную плату администрации государственных предприятий и организаций.
Я был одним из немногих депутатов не поддержавших эти решения, но видели бы вы энтузиазм на лицах директоров и председателей!
Однако я опять забегаю вперед.
Наше хождение в политику началось в 1988 году, с создания дискуссионного клуба "Альтернатива".
Как-то ранним утром в нашу коммуналку заявился Александр Беляев - в шикарном кожаном пальто, пахнущий дорогим одеколоном, он осторожно протиснулся по заваленному соседской рухлядью коридору и, не раздеваясь, уселся на краешек потрепанного стула.
- Хватит сиднем сидеть, Илья - на дворе перестройка! - с жаром заговорил он.
Я еще плохо соображал после двух суток проведенных в газовой котельной:
- Ты о чем?
- Политикой нужно заниматься, время пришло!
Мягко говоря, я был удивлен. Диссидентские опыты юности давно отошли в прошлое, все мое внимание занимали трудности бытования и попытки напечатать несколько литературных опусов, написанных к тому времени.
- Какая политика, ты с ума сошел?!
- Самая настоящая, живая политика.
И он предложил создать дискуссионный клуб, где можно будет обсуждать самые острые политические темы, куда будут приглашаться самые яркие политические фигуры, в том числе, из диссидентской среды.
- А я тебе зачем?
- Ты же прирожденный оратор! (оставим это утверждение на совести Александра Беляева)
- А где мы будем собираться?
- Я обо всем договорился.
Оказалось, что Беляев уже побывал в Василеостровском райкоме партии, благо он являлся членом КПСС, переговорил с кем-то из секретарей и убедил партийных товарищей поддержать группу молодых неформалов. Какими аргументами Александр пользовался - загадка, но факт в том, что нам разрешили иногда использовать для заседаний клуба прекрасный зал Дворца культуры имени Кирова. А, в рабочем порядке, наш актив собирался в моей котельной на Петроградке, где мы чувствовали себя полными хозяевами.
Первое же заседание клуба мы решили сделать забойным, объявив скандальную по тем (да и по нынешним временам) тему: "Социалистическая демократия и однопартийная система".
Беляеву каким-то чудом удалось не только согласовать тему в райкоме КПСС, но и пригласить на заседание первого секретаря, пообещавшего выступить с докладом.
В то время в Ленинграде во всю бурлила политическая жизнь, правда, в основном, еще на кухнях. Лишь изредка у Казанского собора собирались небольшие кучки самых оголтелых неформалов - членов подпольного Народно-трудового союза и недавно созданной полулегальной партии "Демократический Союз".
Действовало также патриотическое общество "Память", лидер которого, Дмитрий Дмитриевич Васильев пару раз приезжал в город, потрясая неискушенных обывателей душетрепещущими рассказами о зверствах сионистов.
Однажды, я почти случайно забрел на собрание "Памяти", и минут 15 послушал взволнованный рассказ Дим Димыча о "преступлениях жидов", начиная с хазарского Каганата и до наших дней.
- Сионистов надо выявлять и ставить на учет, - настаивал Васильев, - каждый из них представляет собой колоссальную опасность.
- Сионисты - это евреи? - поинтересовался я у одного из слушателей, мрачного мужчины с оттопыренной нижней губой.
- Они самые, - кивнул мой сосед.
- А как их распознавать-то? - "под дурачка" спросил я.
- Тут, брат, целая наука существует, - увлеченно заговорил он, - распознают по носам, по мочкам ушей... опять же, многие из них картавят. А еврейку можно узнать по срамным губам!
- Для этого надо довольно далеко зайти.
- Зато уж, не ошибешься!
Получив столь подробные разъяснения, я немедленно ретировался и потерял к деятельности "Памяти" всякий интерес.
А вот среди членов Демократического союза у меня было немало друзей и знакомых. Их-то я и решил пригласить на роль "тореадоров" для разъяренного "партийного быка".
В назначенный день в клубе был аншлаг. Зал ломился от разношерстной публики; преобладали студенты старших курсов и аспиранты университета. Но было и несколько седовласых мужей с профессорской внешностью, пяток экзальтированных женщин и довольно много нарочито небрежно одетой молодежи, явно относящейся к андеграунду. На последних рядах скучковались ДСовцы во главе с Екатериной Подольцевой - сильной, несколько мужиковатой женщиной, не лишенной, однако, известного шарма. Последними пожаловали райкомовцы, предводительствуемые "первым".
Беляев произнес очень аккуратное вступительное слово: социализм и демократия неразделимы, советы, народ, отдельные отклонения, новое время, новые задачи...
Аудитория реагировала слабо. Потом слово взял секретарь райкома. Минут десять он пересказывал известные горбачевские лозунги, и вдруг из зала послышался крик:
- Это ложь, это все ложь! - Екатерина Подольцева уже пробиралась к трибуне, - На совести КПСС бесчисленные преступления против народов России! В октябре 1917 года был совершен вооруженный переворот, демократически избранное Учредительное собрание было разогнано пьяными матросами, страну ввергли в кровавую гражданскую войну...
Секретарь райкома остолбенел: он растерянно переводил взгляд с раскрасневшегося лица Екатерины Подольцевой на смущенного Беляева, а потом на меня, снова на Подольцеву. Александр Беляев решил вмешаться:
- Позвольте оратору договорить! Мы же условились подавать заявки на выступление в письменном виде.
Но Подольцева только входила в раж:
- Коммунистическая партия узурпировала власть, установила диктатуру и развязала террор против собственного народа. Был уничтожен цвет российской интеллигенции, духовенства, истреблено казачество. А потом, в ходе так называемой коллективизации, российское крестьянство было ликвидировано как класс. Ленин и Сталин открыто призывали к массовому террору. Он продолжается уже семьдесят лет.
Беляев сделал вид, что сердится:
- Если Вы будите нарушать правила ведения цивилизованной дискуссии, мы выведем Вас из зала.
ДСовцы, кажется, только и ждали этих слов, они вскочили со своих мест, засвистели, заулюлюкали:
- Слава Екатерине Подольцевой!
По рядам уже гуляли листовки. Дело принимало скверный оборот. Я встал, приставил руки рупором ко рту и заорал, перекрывая шум зала:
- Друзья! Демократия - это, прежде всего, процедура, слово будет предоставлено всем желающим, но пусть уважаемый секретарь райкома закончит свою речь. Мне кажется, ему недолго осталось выступать.
Наверное, последние слова и решили дальнейшую судьбу нашего клуба. Секретарю райкома дали договорить, а потом началось: Подольцева громила коммунизм, требовала запрета КПСС, кто-то из ораторов убеждал собравшихся бросить все сила на борьбу с дамбой, строительство которой тогда только начиналось, другой призывал защитить исторический облик гостиницы "Англетер", в которой закончил свои дни Сергей Есенин... Секретарь, со своей командой, давно ушел, а в зале еще долго кипели страсти.
На следующий день мне позвонил Беляев:
- Все, клуб прикрыли, говорил я тебе!
- Ничего страшного, будем пока собираться у меня.
- В подвале?
- В котельной. А чем плохо? Человек двадцать поместится. Пишущая машинка есть. Можно сочинить машинописный журнал, листовки будем делать методом шелкографии.
- Несерьезно все это.
- Старик, ты же сам говорил - перестройка шагает по стране!
Всевозможные клубы и общества в то время, действительно, расползались по городу: клуб "Перестройка", общество "Мемориал", движение "За Народный Фронт"... В Прибалтике оппозиция уже открыто формировала свои массовые организации - именно оттуда пришло название "Народный Фронт". В воздухе пахло большими событиями.
А в Питере "Демсоюз" готовился к несанкционированному митингу у Казанского собора - в защиту свободы слова. Мы решили присоединиться.
В назначенное время наша команда подошла к Казанке. Желающих помитинговать собралось немного. Под плакатом, состоящем их двух склеенных листов ватмана с надписью "Клуб Альтернатива", сиротливо жалось человек пять, включая меня с Беляевым. Вокруг толпились милиционеры с "демократизаторами" - так в ту пору называли недавно введенные в милицейский обиход резиновые дубинки. Милиция ждала, когда диссиденты начнут выступать, однако, не дождалась. Собравшиеся на митинг, как по команде натянули на лица белые повязки с надписью "Гласность", взялись за руки.
Через несколько минут мы все оказались в ближайшем отделении милиции. Милиционеры были ласковыми и улыбчивыми, убеждали не хулиганить и быстро распускали по домам.
В "обезьяннике" я встретил своего старого приятеля Сашу Скобова - отсидевшего очередной срок: в общей сложности он провел за решеткой лет восемь. Скобов был одет в свою обычную униформу - брезентовый костюм пожарного, правда, без знаков различия и рабочие сапоги из свиной кожи.
- Здорово, Илья. Молодец, что пришел! Сегодня - десятки, завтра - тысячи, послезавтра нас будут миллионы.
- И что тогда?
- К власти придут рабочие и крестьяне, не на словах, а на деле.
- Что-то я сомневаюсь.
Скобов занервничал, снял запотевшие очки и начал излагать мне до боли знакомую теорию анархо-синдикализма. Дескать, самоуправляющиеся трудовые коллективы, объединенные в свободные ассоциации... Я с трудом дождался вызова к дознавателю, без долгих споров подписал протокол и поехал домой отсыпаться.
Разбудил меня вновь Александр Беляев:
- Лавандой пахнет, - мечтательно заметил он, разоблачаясь в прихожей.
- Сосед одеколоном балуется, - успокоил я его.
В этот раз он был не один. Вслед за ним в квартиру протиснулся маленький, очень серьезный мужчина с умными, чуть навыкате глазами:
- Юрий Нестеров, представился он, - координатор движения "За народный фронт". - Где бы нам поговорить?
- У меня в комнате, только не пугайтесь - мы живем в спартанских условиях.
- Дело, собственно, в том... простите, как Вас по имени отчеству?
- Просто Илья.
- Дело в том, Илья, что мы с товарищами, - начал Нестеров, - пытаемся создать массовую политическую организацию, стоящую на позициях демократической платформы КПСС. Вы представляете себе идеологию демплатформы?
- В пределах школьного курса.
- Это шутка, надо полагать?
- Поверьте, Юрий, - вмешался Беляев, - Илья более чем компетентен в вопросах идеологии.
- Допустим. Так вот, наша деятельность внутри КПСС очень быстро исчерпала себя. А формирование дееспособной организации из беспартийных - дело долгое и кропотливое. Между тем приближаются выборы народных депутатов СССР. Принят новый закон о выборах, хотя и далекий от мировых демократических стандартов, но впервые предполагающий выдвижение альтернативных кандидатур, столкновений позиций, политическую борьбу.
Нестеров говорил как по писанному:
- Этим обязательно нужно воспользоваться. Идеальной формой было бы создание в Ленинграде народного фронта, по типу прибалтийских. Но до этого ситуация явно еще не дозрела.
- Понятное дело, - пробурчал я, прерывая монолог Нестерова,- в Прибалтике процветает сепаратизм, а нам отделяться, вроде как, не от кого.
- Дело не только в этом, - возразил Нестеров, - большую роль играет общая культура населения и демократические традиции, - менторским тоном продолжал он.
"Наверняка, окончил вечерний институт марксизма-ленинизма", - зло подумал я, но ввязываться в дискуссию не стал.
- Так вот, до народного фронта мы еще не дозрели, а весной выборы. Нужна промежуточная форма объединения демократических сил - например, общественный комитет.
- Комитет "Выборы - 89", - выпалил Беляев.
- Ну, что же - название неплохое, - сдержанно похвалил Нестеров, - хорошо бы еще слово "демократия" вернуть: комитет "За демократические выборы - 89"!
Так я стал членом инициативной группы некоего комитета, совершенно не представляя, во что эта затея выльется. Зато мой дед, в течение всего разговора, незаметно сидевший в своем закутке, как выяснилось, очень хорошо представлял себе возможные последствия такого рода действий. После ухода гостей, он выскочил из-за шкафа, яростно сверкая глазами:
- В тюрьму захотел? - грозно прошептал дед, - знаешь, чем кончаются такие разговоры? Черным воронком, "большим домом", а потом - десять лет, без права переписки. Уж я-то на все это нагляделся.
Дед сердито отвернулся и ушел за шкаф.
* * *
В профкоме одного из ленинградских НИИ собралось человек десять-двенадцать, в основном, незнакомых мне людей. Кроме Беляева, Нестерова и Ковалева - известного в городе защитника памятников старины, я не знал ни одной фамилии.
В углу у форточки энергично курила немолодая массивная женщина с крупными чертами лица, освещаемого иногда по-детски хитроватой улыбки.
- Марина Салье - общество "Мемориал", Илья Константинов - клуб "Альтернатива", - познакомил нас Нестеров.
- Между прочим, Марина Евгеньевна - крупный ученый, доктор геологических наук...
- Ладно, хватит, - прервала его Салье, - зовите меня просто Мариной. А Вы, Илья, чем в миру занимаетесь?
- Кочегар.
- Хм! Поди, из образованных?
- Скорее, из умных.
Салье засмеялась и погрозила мне пальцем:
- Хамите, сударь! - и тут же без паузы, - что Вы думаете о событиях в Коробаххе?
- Давний спор соседей. Будут драться до кровавых соплей, если армия всерьез не вмешается.
- А как Вы прокомментируете решение Верховного совета Эстонии о приоритете республиканских законов над союзными? - Салье продолжала экзаменовать меня.
- Прибалты всегда мечтали отделиться от нас, и отделятся, если почувствуют слабину.
- Ну, тут Вы палку перегибаете. Скорее речь идет о создании реальной федерации, может быть - конфедерации. Они слишком привязаны к Союзу экономически, чтобы отделяться. А мы - демократы - должны их поддержать, иначе поднимет голову реакция.
- Познакомьтесь, - пнул меня в бок Нестеров, - Филиппов Петр Сергеевич - корреспондент журнала "Эко", член клуба "Перестройка".
Филиппов протянул лопатообразную ладонь:
- Рад познакомиться. Ну что, все в сборе? Пора начинать!
Салье, подмигнув мне, затушила окурок о стоящий на подоконнике фикус, и решительно направилась к председательскому месту во главе стола. Филиппов мотнул купеческой бородой и устремился наперерез, первым успев положить руку на спинку председательского кресла.
- Уступите даме! - ледяным голосом произнесла Салье.
- Пожалуйста, - буркнул Филиппов, - я принес текст Закона о выборах народных депутатов СССР. Хотел ознакомить присутствующих.
- Ознакомите в свое время, - обрезала Салье, - но сначала нам надо выполнить формальности: учредить комитет и избрать председателя. Никто не возражает?
Все промолчали.
- Ну вот, и прекрасно. Кто за то, чтобы Общественный комитет "Демократические выборы - 89" считать учрежденными? Единогласно. Какие есть предложения по председателю?
Тут все разом заголосили. Выяснилось, что существуют три кандидатуры: Салье, Филиппов и, кажется, писатель Михаил Чулаки, который, однако, в данный момент отсутствовал. В результате, с большим перевесом победила Салье. Красный, как рак, Филиппов растерянно моргал глазами.
- Ну, а теперь, перейдем к выборам заместителя председателя, - сжалилась над ним Салье, - предлагаю Филиппова.
Все с облегчением проголосовали.
После заседания, когда мы с Беляевым поздравляли Марину Салье с избранием, она неожиданно хлопнула Александра по плечу:
- Ну, как я его? Знай наших! Поехали ко мне, выпьем и поговорим спокойно.
Водку Марина пила как хороший мужик, не запивая и не крякая - чувствовалась геологическая закалка. А хорошо "пропустив", заявила, что ненавидит коммунистов и что сама она из старинного французского аристократического рода.
- Что же вы не выходите из КПСС? - удивился я.
- Рано! - Марина подняла на меня протрезвевшие глаза, - Как там у Ленина: "Сегодня - рано, послезавтра - поздно". Выйдем вовремя!
На следующий день у меня в кочегарке собралась маленькая компания прозаиков. Все они были людьми одаренными и несчастными. С каждым в жизни приключилась одна и та же неприятность, только в разное время, каждому удалось напечатать в одном из толстых литературных журналов свое произведение - кому рассказ, кому повесть, а одному - даже главы из романа. Неоконченного, разумеется.
С тех пор жизнь их превратилась в сплошное разочарование. Они писали, а их не печатали. Они писали все больше и лучше, переходя от малых форм к крупным: повести, романы, эпопеи... Но подлая фортуна наотрез отказалась вновь показать им свое нахальное личико. "Ну, ничего", - утешали они друг друга, - "рукописи не горят".
Я, в некотором роде, был белой вороной в этом сообществе, потому что, в отличие от моих друзей, твердо знал: рукописи не просто горят - их сплошь и рядом используют для растопки. Но наш кружок мне нравился: приятно было промозглыми осенними вечерами собираться у раскаленного котла и, попивая дочерна крепкий чай, читать друг другу всякие небылицы. А заодно - обмениваться мыслями, которых у каждого из нас, за время бесконечных бдений в котельных, накопилось великое множество.
В тот раз все было как обычно: начали с литературы, закончили политикой.
Сначала слушали новую повесть Володи Полякова о старике-инвалиде, потерявшем сначала ногу, а потом веру в людей. Поляков собирался предложить эту повесть провинциальному журналу - столичные издания уже отказывали ему, не читая.
- Не напечатают, друг дорогой, - печально изрек Сергей Арно - один из завсегдатаев нашей литературной гостиной, - слишком мрачно. Не вписывается в оптимистический настрой перестройки.
- Все потому, что существует Союз писателей - кладбище литературы и филиал КГБ, - мрачно бросил кто-то из темного угла.
- Ну, наконец-то, - обрадовался я.
Дело в том, что мои друзья-писатели до той поры наотрез отказывались не только участвовать в моих политических авантюрах, но даже обсуждать их. А в этот раз - лед тронулся:
- Мужики! Сейчас самое подходящее время, чтобы насолить коммунистам. В январе начинается избирательная кампания, избирают союзных депутатов. Все партийные бонзы повылезают.
- Ну и что мы вчетвером можем сделать? - с сомнением в голосе поинтересовался Арно.
- Кое-что можно сделать и вчетвером, но нас будет побольше - народ зашевелился. А план очень простой: возьмем один округ, только один, тот, где выдвинется самый крутой номенклатурщик, бросим туда все силы и размажем его тонким слоем.
Те выборы, действительно, были удивительными, ни на что не похожими: семьдесят лет существовал "нерушимый блок коммунистов и беспартийных" и каждый раз за него отдавали свои голоса 99,9% избирателей. Поди, попробуй, не отдай.
В середине 70-х я в первой и последний раз при коммунистах принял участие в голосовании. Отчетливо помню: длинные школьные коридоры, два маленьких фойе по краям. В одном - члены избирательной комиссии, в другом - урна для голосования. Посредине, в насквозь просматриваемом коридоре, стоят кабинки, в одну из которых нужно зайти, если в голову тебе придет сумасшедшая мысль вычеркнуть единственного кандидата. А рядом с кабинками стоят скромные молодые люди в серых костюмах.
Честно говоря, у меня чесались руки взять и написать на бюллетене что-нибудь нецензурное. Но, человек в сером посмотрел на меня такими бездонными глазами, что моя, еще незаматеревшая душа, провалилась сквозь бетонированные перекрытия, прямиком в подвальное помещение. С тех пор я и не ходил на выборы, как раз до 1989 года.
А тут, как плотину прорвало, свобода. Кого хочешь, того и выбирай, агитируя "за" или "против".
И, главное, - нет "нерушимого блока коммунистов и беспартийных", сам черт не разберет за кого голосовать.
Ну, например, Собчак Анатолий Александрович - коммунист, но в отношении ошибок и преступлений КПСС всю правду-матку режет. Ясное дело, обком КПСС его не поддерживает, а поддерживает совсем другого - серого и неприметного человека.
Кстати, большинство кандидатов и по территориальным округам, и от общественных объединений, и от академии наук, оказались членами КПСС. Но, слушая их, сразу становилось понятно, что КПСС - как пустая раковина моллюска: хозяин умер, и его место может занять любой желающий.
Сразу появились народные герои: бесстрашный следователь и борец с коррупцией Николай Иванов, честный комсомолец с внешностью школьного отличника Юрий Болдырев, бескомпромиссный грузчик Александр Щелканов, ну, и, конечно, любимец всех петербургских дам - задумчивый профессор Собчак. Вокруг каждого быстро сформировались группы фанатов, расхаживающих с портретами своих кумиров, как с хоругвями. И все обещали, обещали, обещали...
В то время было достаточно обещаний - деньги не играли в избирательной кампании почти никакой роли. Тысячи людей были готовы совершенно бесплатно агитировать, клеить плакаты, разносить листовки.
Комитет "Выборы - 89" заседал непрерывно: спорили часами, до хрипаты - кого считать "демократом", кого - "партократом", кого поддерживать.
Мне все это быстро надоело и на одном из заседании Комитета я заявил, что наш клуб никого поддерживать не будет, а сосредоточится на борьбе с главным партократом города - первым секретарем ленинградского обкома КПСС Соловьевым.
- Так в этом округе, кроме Соловьева, никто не выдвигается, - заметил Филиппов, - он там безальтернативный, все равно пройдет!
- А вот мы и посмотрим, как он пройдет.
Беляев сидел рядом со мной и нервно постукивал пальцами по краю стола:
- Из партии исключить могут, - одними губами шепнул он, -кандидатская на носу.
- Играем ва-банк, - зашипел я на него, - Ну!
- Как сопредседатель клуба "Альтернатива" поддерживаю предложение Константинова.
После заседания к нам подошла Солье:
- Орлы! Завидую! Если бы сама не выдвигалась, пошла бы с вами.
Через несколько дней наш первый десант высадился у станции метро Ломоносовская. Падал мокрый снег, и прохожие, подняв воротники, торопливо семенили к ближайшей автобусной остановке. Лица у них были серыми, в них сквозило раздражение или, в лучшем случае, безразличие.
Наша бригада, состоявшая человек из шести, нерешительно топталась у выхода.
Людской поток огибал нас по касательной, то одного, то другого "агитатора" задевали плечом, сумкой. Щеголеватому Арно уже оттоптали его новые ботинки.
- Разворачивай, - негромко предложил я.
Над головами прохожих поднялся трехметровый транспарант, на котором огромными буквами от руки было написано: "Если хочешь жить хреново, голосуй за Соловьева!" Кто-то сунул мне в руки микрофон, и, вскочив на принесенную из дома табуретку, я заорал благим матом, перекрывая шум уличного движения. Не помню точно, что говорил, да это и не важно: ругал власть, партию, Соловьева, хреновую жизнь...
Люди останавливались, недоуменно всматривались в плакаты, слушали. Кто-то смеялся, кто-то поддакивал. Некоторые пытались возражать, но большинство явно склонялось на нашу сторону. Народу становилось все больше, люди подходили все ближе, многие подзадоривали: "Поддай жару! Хватит, поцарствовали! Попили нашей крови!"
Через полчаса я с трудом выбрался из гудящего человеческого улья покурить. За локоть тут же ухватилась чья-то цепкая рука. Я оглянулся: двое - один в штатском, другой - милиционер.
- Ваши документы. Почему нарушаете общественный порядок?
- В чем нарушение?
- Несанкционированный митинг.
- Никакого митинга - предвыборная агитация. Вот текст закона о выборах, нужное подчеркнуто красным карандашом.
Гражданин в штатском, не глядя, сунул в карман текст закона с моим паспортом:
- В отделении разберемся. А ты давай, шуруй, - обратился он к милиционеру, - бери своих ребят, вытаскивай этих горлопанов, рви плакаты.
И тут, будто черт шепнул мне на ухо волшебное слово, я рванулся и заголосил во всю силу легких:
- Товарищи ленинградцы! На ваших глазах творится беззаконие, КГБшники агитатора бьют! Не проходите мимо!
Толпа загудела и стала разворачиваться в нашу сторону. Беляев быстро смекнул в чем дело и через микрофон начал скандировать:
- Не допустим! Все на помощь агитатору!
- От толпы слушателей отделились десяток мужиков рабочего вида и направились к нам. Милиционер свистнул в свисток и с криком: "Я за подкреплением" - исчез в здании метрополитена.
Гражданин в штатском растерялся и начал озираться по сторонам, явно собираясь ретироваться.
- Минуточку! - на этот раз я бесцеремонно схватил его за рукав, - А паспорт?
- Да подавись ты своим паспортом, - тявкнул гражданин в штатском, вернул мне "краснокожую паспортину" и растворился в толпе.
Митинг еще бурлил, откуда-то появились новые ораторы, какие-то бабушки требовали новую трамвайную остановку, женщины говорили о детских садах.
Я уже не сомневался, что мы победили.
Выборы прошли на "ура". Наши ежедневные митинги у Ломоносовской сделали свое дело. Несмотря на то, что Соловьев был единственным кандидатом, несмотря на то, что все газеты и телевидение его поддерживали, несмотря на то, что он и сам пешком и без шапки ринулся обходить окрестные школы и магазины - все оказалось напрасным. Избиратели сказали ему "нет"!
28.04.2008
www.nasledie.ru
Док. 441857
Опублик.: 28.04.08
Число обращений: 181
Константинов Илья Владиславович
|
|
|
