В прошлом году в "Московском собрании" был опубликован цикл интервью с депутатами Московской городской Думы под общим названием "Прогулки по Москве". Наши собеседники делились воспоминаниями о Москве своего детства, с удовольствием рассказывали о любимых уголках города - такого многоликого и разнообразного. Судя по откликам читателей, рубрика понравилась - значит, будем ее продолжать. Как известно, после декабрьских выборов в городском парламенте появились новые лица. Среди них - депутат от "Единой России", энергичная и обаятельная Ирина ВЕЛИКАНОВА.
С беседы с ней мы и начали очередную "Прогулку по Москве".
"Я не коренная москвичка. Чтобы было понятно, почему Москва стала мне по-настоящему родной, придется немножко рассказать о моей семье. Я родилась в Ленинградской области, в Тихвине, куда мой папа, будучи журналистом, приехал делать материал об одном из передовых совхозов. Папе тогда было уже 42 года. В Тихвине он познакомился с моей мамой - ей было 19. Папа в нее влюбился, и мама ответила взаимностью, хотя у них была огромная разница в возрасте: папина дочка от первого брака - ровесница моей мамы.
В результате папа остался в Тихвине, стал собкором газеты "Ленинградская правда" по Ленинградской области - он был в свое время достаточно известным журналистом и писателем. Когда я закончила школу, мы переехали в Ленинград, и довольно долго моя жизнь была связана именно с этим городом. А в Москву я попала в первый раз в 1973 году, когда училась во втором классе.
Папа родился в Москве, все его родственники жили в столице, и он привез меня с ними знакомить. Мы приехали в старый двухэтажный дом, куда самого папу когда-то привезли из роддома. Это район Смоленской площади, самый центр. Точный адрес - 3-й Николо-Щеповский переулок, дом No 4 (кстати, "Щеповский" - от слова "щепать": когда-то на этом месте жили ремесленники-столяры). Сейчас этого дома уже нет, остался только сквер, и улицу давно переименовали: теперь она называется "проезд Шломина" - был такой Митрофан Шломин, рабочий-революционер, которого расстреляли белогвардейцы.
Вот мое первое впечатление о Москве: мы выходим из метро "Смоленская", поворачиваем налево, немного проходим вдоль огромного сталинского дома (уже потом я узнала, что дом этот строили после войны пленные немцы, а проектировал его известный архитектор Жолтовский) и входим в арку, в сквер, в глубине которого стоит папин и еще два таких же небольших дома. После революции этот дом принадлежал какому-то нэпману: на первом этаже у него были красильные мастерские, а на втором жил он сам. А потом дом перешел в собственность властей, и там сделали коммунальные квартиры, в которых было множество жильцов, но не было ни горячей воды, ни ванны.
К тому времени, когда я приехала туда в первый раз, почти всех жильцов уже выселили: дом подлежал сносу. Осталась только семья родного брата моего отца. Они жили в нескольких комнатах огромной квартиры, которая находилась в полуразрушенном состоянии. В одной комнате обваливался потолок, и его подперли большими досками, за что комната получила название "колонный зал". В этом "колонном зале" не было ничего, кроме маленького телевизора, который жалко было выбрасывать. А еще в папином доме были такие низенькие окна - квартира располагалась на первом этаже - что можно было легко вылезать из них на улицу. Старый папин дом - одно из самых ярких впечатлений детства.
А вообще меня, провинциальную девочку из городка с 60 тысячами населения, Москва просто поразила. Я сразу же влюбилась в нее - такой размах, такая широта! Как только мы сошли на перрон, я почувствовала: здесь даже воздух пахнет по-другому Люди спешат, все пульсирует, жизнь кипит - такое есть только в Москве!
В первый же приезд я встречала в Москве Новый год. Я помню, как мы пошли на Калининский проспект - туда, где был знаменитый глобус. Почему-то в ту морозную новогоднюю ночь в Москве был салют. Он был хорошо виден за этим глобусом (тогда там еще не было нынешних высоких элитных домов), и мы в полном восторге кричали "Ура!".
Мне очень хотелось остаться в Москве подольше. Видимо, действительно, если чего-нибудь очень хочешь, то оно случается: после этой новогодней ночи я свалилась с ангиной, у меня была температура под сорок. Папе уже нужно было уезжать на работу, он отправился в Ленинград, а я осталась болеть в Москве и была безумно счастлива.
Мои первые приезды в Москву - это и роскошная ВДНХ, и "Детский мир", и Красная площадь. Я постоянно рисовала Кремль со звездочками, просила родителей, чтобы мне покупали конфеты с Кремлем на фантиках, это были мои любимые. А вот в Мавзолее - не удивляйтесь - я не была никогда. Хотя мой папа был коммунистом и даже во время перестройки не вышел из рядов КПСС, он сказал: "В Мавзолее тебе, деточка, делать нечего. Владимира Ильича надо бы похоронить". Мне было обидно, я согласна была одна в мороз отстоять огромную очередь. Но я знала, что раз папа говорит, то так и надо.
Отец всегда был для меня большим авторитетом, он был выдающийся, уникальный человек. Всем хорошим, что есть во мне, я обязана ему: я была поздним ребенком, и он вложил в меня всю нежность своей души, всю свою мудрость, он очень многому меня научил: и профессионально (вслед за ним я тоже стала журналистом), и человечески.
Папа и его родственники всегда поражали меня своей приверженностью к семейным традициям. Мне было восемь лет, когда я впервые увидела в Москве, какие бывают семейные встречи Нового года - с веселым застольем, с Дедом Морозом, с подарками. Я помню, мне подарили огромную коробку с немецкими блестящими шарами и шишечками. Шары разбились, а шишечки до сих пор живы - я над ними сейчас трясусь, даже на елку уже не вешаю. У Moeгo дяди - брата отца - до сих пор висят старинные часы, которые я тоже помню с детства. Я уже не говорю о семейных фотографиях, альбомах, письмах... Это вообще отличает коренных москвичей, старых интеллигентов: у них бережно хранятся семейные реликвии и чтятся традиции. Я расскажу о нескольких удивительных документах - из тех, которые хранятся в нашей семье.
Моя бабушка, которую, я, к сожалению, не знала - она умерла до моего рождения - в 1913 году закончила гимназию. В одном из наших семейных альбомов есть фотография девочки, бабушкиной подруги. На обороте написано: "Лена, ты любишь нашу гимназию? Я ее люблю больше дома своего, как что-то одухотворенное. Помнишь, как мы поступали в нее, занимались вместе, голубой ковер... Ведь ты не будешь вспоминать темные пятна, появлявшиеся иногда на нашей дружбе? Я, правда, может быть, эгоистка, но я знаю, что я не злая и в тяжелую минуту всегда смогу помочь от души. Оля. 3 июня 1913 года". Чувствуете, как просто физически ощущается здесь что-то нежное, светлое и, увы, навсегда утраченное?
А вот еще одна фотография: на ней - молодой офицер, который, вероятно, был влюблен в мою бабушку. Меня поразила надпись: "На память ко дню рождения безгранично милой и славной Лене, во имя которой я многим готов пожертвовать. В том море зла, глупости, сомнений и неизвестности одна вещь стоит жизни, несомненная и могучая, как смерть, - это любовь". И дата - 23 ноября 1917 года. Представляете, это написано в разгар революции! Жизнь продолжалась, люди любили друг друга...
В прошлом году, к 60-летию Победы, мой дядя передал мне бесценные документы: папины письма с фронта. Эти треугольнички приходили в тот самый дом в Николо-Щеповском переулке. В феврале 1942-го папа после контузии лежал в госпитале. Вот отрывок из его тогдашнего письма:
"Дорогая мама! Я уже провел несколько дней в госпитале. Самочувствие хорошее, несмотря на головную боль. Много читаю. Так, например, взялся вновь за "Войну и мир", которую читал много лет назад. Теперь, когда ты сам пережил фронт и войну, сходную описываемой в прошлом, читать совсем не так, как когда-то ребенком. Иные положения переживаешь так остро, как будто сам в них участвуешь.
Обстоятельства, при которых я был вторично ранен, я уже вкратце сообщал тебе в предыдущей открытке. Это было страшное побоище, страшное и героическое. Мне пришлось наблюдать наступление нашей пехоты на бугорке, с которого я корректировал огонь батареи. Рвались снаряды, визжали осколки и пули, стучали пулеметы, а наши все шли и шли вперед во весь рост, густой стеной, многие падали, на их места становились товарищи...
Теперь я спокоен. Немцам крепко дали по шее под Москвой. После госпиталя поеду по назначению в Свердловск, оттуда на фронт, очень хотелось бы под Москву. Мамочка, я знаю, что тебе живется несладко, все разъехались, а ты одна в беспрерывном напряжении и тревоге. Думаю об этом. Я разлучен с тобой и с друзьями. За все это я мщу немцам. Моя профессия артиллериста прекрасно способствует этому. И за все унижения моей страны, за все лишения моих близких я буду мстить, пока рука держит револьвер, пока глаза видят проклятые пасти врагов. Не унывай, не падай духом, армия крепнет, наши люди растут.
Помнишь меня несколько лет назад - слабого, колеблющегося мальчишку? Вот тебе пример: полтора года фронта закалили меня, сделали неузнаваемым. Плюнь в лицо тем, кто не верит, сомневается и хнычет. Скажи им, что на фронте в сотни раз тяжелее, но фронтовики не хнычут, они идут вперед и побеждают. Передай привет тем, кого я знаю, кто не уехал из Москвы. Мамочка, я так горжусь тобой, что в дни наступления фашистов ты осталась в родной Москве, и я с гордостью говорю: моя мать - в Москве".
Это пишет двадцатидвухлетний юноша. Какое же это было замечательное поколение! И папина любовь к родному городу просто не могла мне не передаться.
Следующие мои приезды в Москву были связаны с Кутузовским проспектом, куда переехала папина родня после того, как снесли дом в Николо-Щеповском. Они жили теперь как раз напротив дома Брежнева, мне очень хотелось увидеть, как Брежнев выходит из подъезда. Я даже дежурила у окна, но генсека так ни разу и не увидела. Помню еще, что на Кутузовском все ужасно грохотало.
А окончательно в Москву я переехала уже в совершенно взрослом возрасте, в 28 лет. Просто вышла замуж. Мой будущий муж приехал в Ленинград в командировку, он работал в прокуратуре, а я была репортером в "Ленинградской правде" - в той же газете, где когда-то работал мой папа. Прокуратура проверяла, как на практике действует закон о печати - в частности, как журналисты работают с письмами. Так мы и познакомились. Через некоторое время поженились, а в 1991 году я переехала в Москву.
Москвичи помнят, что это были тяжелые времена: очереди, кучи мусора на улицах, какая-то тоскливая неопределенность во всем. Мы поселились в Кузьминках, я начала работать собкором "Ленинградской правды" в Москве, мне необходимо было завязывать связи, контакты, а хотелось просто забиться в угол и не выходить из дома. Помню, что в это время я как-то побывала на своей любимой ВДНХ, от которой из детства у меня оставалось ощущение чего-то сияющего и грандиозного. Особенно я любила главный фонтан, с цветком внутри. Так вот, когда я попала туда в начале 90-х, мне показалось, что этот каменный цветок померк и поблек. По своей журналистской привычке я придумала образ: "Видимо, цветы вянут, даже если они каменные". Для меня особенно разительны и радостны были перемены, когда мэром столицы стал Юрий Лужков. Сумрачное представление от Москвы стало преображаться.
А сейчас я живу в Кунцеве - в тех местах, где когда-то была "ближняя дача" Сталина. Мы поселились там потому, что рядом живет семья дяди, брата моего дорогого отца, которого уже нет на свете. Мне очень хотелось быть поближе к ним. Поскольку в Москве огромные расстояния, я понимала, что если я буду жить где-нибудь в другом конце города, то придется не видеться годами. А я их обожаю. Когда мне бывает тяжело, я прихожу туда, и мы слушаем Окуджаву, рассматриваем старые фотографии, устраиваем настоящие московские посиделки, и можно даже выпить рюмочку, не боясь сесть за руль, потому что до дома можно дойти и пешком. Сегодня я чувствую себя стопроцентной москвичкой. Вообще-то питерцы, как известно, к Москве относятся с прохладцей, но я в этом смысле, наверное, исключение. Пережив короткое охлаждение к столице в начале 1990-х, я снова потом полюбила этот город всем сердцем. У своих питерских друзей я обычно спрашиваю: "Ну, как там у вас?" Потому что "у нас" - это в Москве. Может быть, это гены?
В одну из поездок в Питер меня попросили передать пакет какому-то человеку, ученому. Я позвонила ему, сойдя на вокзале с "Красной стрелы" часов в 9 утра, и сказала, что приехала из Москвы, сейчас привезу ему материалы. В Москве, как известно, в это время жизнь уже бьет ключом. Дело было зимой, в Петербурге достаточно поздно светает. В общем, в ответ я услышала: "Это у вас в Москве уже день, а мы еще спим". И тогда я поняла, что я, наверно, уже настоящая москвичка.
А теперь я не просто москвичка, а депутат Московской городской Думы. Может быть, это пафосно звучит, но я действительно ощущаю, что это большая честь и огромная ответственность. Знаете, когда я давала депутатскую присягу о том, что обещаю честно служить городу и москвичам, у меня даже голос дрожал - настолько это было торжественно и волнующе. Мой дядя сказал мне, что, возможно, мое депутатство - логичное продолжение той огромной любви к Москве, которую я испытала с первого приезда.
По линии партии мне было поручено возглавлять в Думе молодежное направление. Сейчас вместе с коллегами я работаю над проектом закона о создании при МГД Молодежной палаты: мы хотим привлечь молодежь к участию в Общественно-политической жизни столицы, к управлению городом, к принятию ответственных решений. Я уверена, что у нас появятся (и уже появились!) "молодые львы", для которых смысл жизни - не только ходить на дискотеки и зарабатывать деньги, для которых слово "Москва" - это не пустой звук. Вместе с ними мы будем стараться сделать мой любимый город еще краше.
Галина Лоевская
Московская правда, 19 сентября 2006 г.
Док. 438286
Перв. публик.: 19.09.06
Последн. ред.: 10.04.08
Число обращений: 304
Великанова Ирина Яковлевна
|
