Заметки культуролога по поводу дискуссии о состоянии и перспективах российской государственности
Дискуссия, которая развернулась на сайте "Либеральной миссии", давно и прочно вышла за рамки, обозначенные в статье Михаила Краснова. Иначе не могло и быть. Проблема перспектив персоналистского режима в России не может быть разрешена без погружения в самый широкий междисциплинарный контекст.
Результаты дискуссии можно оценивать по-разному. Мне она представляется исключительно продуктивной. Во-первых, ее участники, не всегда отдавая себе в этом отчет, ставят интереснейшие теоретические проблемы. Во-вторых, провоцируют заинтересованного читателя на возражения, а значит, создают пространство движения мысли, заставляют додумать, разобраться, продвинуть и упорядочить свои собственные представления.
Как заметил Эмиль Паин, выступавшие не столько дискутируют друг с другом, сколько излагают свои политические взгляды. Примем это дисциплинирующее суждение и попытаемся меньше излагать собственные взгляды и больше рефлексировать по поводу суждений, прозвучавших в ходе дискуссии, и теоретических оснований, на которых эти суждения базируются.
Какой тип кризиса мы переживаем?
Одна из захватывающе интересных в теоретическом отношении и остро актуальных в отношении практическом проблем, возникающих по ходу дискуссии, связана с оценкой типа кризиса, переживаемого российским обществом. В том, что российское общество переживает кризис, сомнений не возникает ни у кого. Но какой? Это может быть один из кризисов развития, и тогда он преодолим, а может быть последним кризисом исторического тупика, из которого просматривается единственная перспектива - деструкция и снятие субъекта. Никаких рациональных аргументов в пользу того, что Россия вечна, не существует. Нам бы хотелось, чтобы дни ее текли долго и счастливо. Но того же хотели инки, ассирийцы, римляне и многие другие.
Если мы признаем существование такого класса ситуаций, то из этого следует, что эволюционный выход существует не всегда. В таком случае оптимальные по некоторым основаниям проекты политической и социальной трансформации предлагают формально возможное решение национальных проблем, которое, однако, не может быть реализовано на практике по фундаментальным обстоятельствам.
Тут много ценностных и логических ловушек. Сплошь и рядом крахом и полным исчезновением называют снятие одной из модальностей. Старые русские пафосно и абсолютно искренне говорили о гибели России в 1917-1922 годах. А потом выяснилось, что СССР - другая Россия. Просто в этой России для многих людей из ее предыдущего издания места не нашлось. Тем не менее, наряду со сменой модусов, в истории случается и полное снятие государств, народов и цивилизаций. Как разглядеть эту штуку, как отграничить кризис развития, хотя бы и самый глубокий, от последнего кризиса, за которым следует исчезновение - научная проблема. Этой проблемой надо заниматься на серьезном теоретическом уровне. Необходимы комплексные исследования и широкое обсуждение в профессиональной среде. Ничего этого пока нет.
В дискуссии несколько раз прозвучал тезис о примитивизации отечественной реальности в результате всего того, что обрушилось на страну с середины 1980 годов. Причем, из контекста следует, что примитивизация - это плохо. Но это же чисто обыденное суждение! Как говорили лет тридцать назад, оно не диалектично.
Дело в том, что примитивизация может быть и моментом на пути прогресса. Варварские общества эпохи "темных веков" (V-IХ вв.) были неизмеримо ниже позднего Рима с точки зрения сложности, богатства и разнообразия культуры, социальной структуры общества. Но в этих обществах содержались ростки перспективного качества и способность к дальнейшему саморазвитию, которую поздний Рим утрачивает к III-IV векам. Культура традиционной деревни неизмеримо выше культурного примитива мигранта первого поколения. Сравните традиционную крестьянскую многоголосую песню и частушку под перебор гармошки. Однако традиционная культура села - тупиковый, нетрансформируемый социокультурный универсум. А мигрант первого поколения, включаясь в урбанистическую цивилизацию, включается в историческую динамику и обретает шанс развития в ряду поколений. Традиционное же село обречено.
Так что постсоветскую примитивизацию нельзя оценивать примитивно. Вопрос о том, к каким среднесрочным и долгосрочным последствиям она приведет, остается открытым.
Православный проект в секулярном контексте
Много раз в дискуссии звучал тезис: "Россия - православная страна; глубинная специфика России в православии". Вероятно, идеологизированному на современный лад сознанию комфортно исходить из этого положения. Беда в том, что оно не верифицируется по многим основаниям. Я уже не говорю о скромной статистике воцерковления, о численном росте традиционно придерживающихся ислама тюрок, о динамике протестантских деноминаций в России. Тезис о православии как ядре нашей цивилизации не верифицируется и геополитической реальностью последних пятнадцати лет. Весь православный мир, за вычетом Белоруссии, сразу же после развала советского блока или по собственному выбору, или после тактического маневрирования (Украина, Молдова), или временного внешнего давления (Югославия) пошел в Европу. Наше же дистанцирование от Запада и самосознание с акцентом на особости свидетельствует об особенном качестве, которое к православию не сводится. Либо все эти страны не православные, либо логика нашей эволюции задается какими-то другими основаниями.
Позволю себе собственное экспертное мнение в качестве реакции на суждения, прозвучавшие в ходе дискуссии. Если Россия может быть только православной империей, то народ - носитель этой модели - обречен на историческое небытие. Он либо исчезнет, либо в исторически обозримые сроки снизит свой ранг, превратившись в одно из племен на территории, где жизнь будет устроена другими и по другим системным принципам. Правнуки ревнителей традиции будут верить в других богов и говорить на других языках. Желающих представить себе этот процесс в деталях можно отослать к истории Османской империи, перемоловшей "ромеев", которые как раз и были народом - носителем модуля православной империи. "Потуречились" бедняги и язык свой забыли. Едешь по Турции, и дисциплинированный антропологически взгляд фиксирует: вот - потомок славянина, а вот - потомок грека, а вот - выходец из Имеретии. И так далее, и так далее.
Русские историки не любили об этом писать. Оскорбительно для православного сознания. Однако подавляющая часть населения Малой Азии после османского завоевания никуда не делась. Греки ли то были или эллинизированное и христианизованное за тысячу лет автохтонное население, - все они остались на своем месте и постепенно "потуречились", перемешались с победителями, сменили языки и идентичность. Я полагаю, что пример Византии поучителен, по крайней мере, в одном отношении. Он ставит вопрос о том, что из базовых характеристик общества и государства для нас дороже всего: родной язык? конкретная модель государственного устройства? конфессия? определенная позиция в противостоянии Восток-Запад?
Незадолго до падения Константинополя последний первый министр Византии, архидук Кир-Лука Нотарас, командующий константинопольским флотом, произнес фразу, которая вошла в анналы истории: "Лучше увидеть царствующей среди города турецкую чалму, чем папскую тиару". Желание адмирала сбылось. Отечественные историки не склонны сообщать о том, как сложилась судьба детей первого министра. А жаль, ибо она в высшей степени поучительна. Через пять дней после падения Константинополя султан Мехмед потребовал от Нотараса его четырнадцатилетнего сына себе в гарем. После категорического отказа сын Нотараса и сам адмирал были казнены. Дочь архидука Анна бежала в Венецию и там дожила свои дни.
Вот так. Неплохо бы вспоминать об этой истории тем, кто считает исламский мир более близким нам, чем католическо-протестантский, Восток более близким, чем Запад.
Возвращаясь к дискуссии, надо сказать, что в ней критически много суждений, не поддающихся проверке. Поэтому остается доверять собственной интуиции, т.е. рядополагать прочитанному другие суждения того же типа.
К примеру, Борис Межуев утверждает, что Россия "по своим историческим и геополитическим характеристикам не может считаться частью Европы или какой-то иной цивилизации. Как единое целое она может существовать лишь в качестве отдельного государства-цивилизации". По этой причине, умозаключает автор, Россия "не может быть лишена своих собственных надпартийных идеократических инстанций, корректирующих политический курс страны в зависимости от основных установок ее цивилизационной идентичности. Полагаю, что таковыми установками должны быть господствующая роль в обществе православной религии, целостность страны, национальное равноправие".
Полагать можно, но доказать и убедить других - нельзя. К примеру, философ Владимир Кантор или историк Борис Миронов утверждают, что Россия - часть Европы и, при всей специфике, подлежит общеевропейским закономерностям. И вряд ли они, как и многие другие, согласятся принять правду Межуева. Я, кстати, тоже склонен считать, что Россия представляет собой самостоятельную цивилизацию. Однако отсюда никак не следует, что Россия не является именно частью христианского мира.
Ученые-цивилизационисты довольно давно выделяют в качестве самостоятельной латиноамериканскую цивилизацию, которая от этого не перестает быть фрагментом христианского Запада. Не понимаю я и того, как из статуса самостоятельной цивилизации вытекает необходимое наличие "надпартийных идеологических инстанций". Иран ни с какого боку самостоятельной цивилизацией не является, однако именно здесь за последние тридцать лет отработан институт, о котором пишет Межуев. Аятоллы и "стражники исламской революции" и есть надпартийная инстанция и военная сила, гарантирующая вердикты этой инстанции. А Индия с Китаем - "отдельные государства-цивилизации", но ни в одной из этих стран надпартийных идеократических инстанций не обнаруживается.
Что же касается "господствующей роли" православия, то и здесь возникают проблемы. Почему эта "господствующая роль" должна попасть в реестр наших базовых идентификатов? Потому только, что так считает автор? Но этого, очевидно, все же недостаточно.
Православие господствовало - подчеркиваю, не присутствовало и именно господствовало - в течение первых двух веков российской модернизации (XVIII-XIX), а на следующем этапе модернизации русский народ ушел в богоборческую коммунистическую ересь. И за этим стояла объективная историческая закономерность. Российское православие в принципе не компонуется с императивом динамизации.
Пусть тот, кто думает иначе, опровергнет данное утверждение сколько-нибудь аргументировано. На пример староверов просьба не ссылаться. В России старообрядцы стали функциональным аналогом протестантов. И от "никониан" они себя отделили.
Или, быть может, императив исторической динамики для России вообще уже больше не актуален? Возможно, Борис Межуев полагает, что совокупными усилиями фундаменталистов всех стран можно будет остановить динамизацию и глобализацию, и тогда у православия появится какой то шанс на главенствующую роль в России. Но в противном случае при такого рода притязаниях российское православие в очередной раз ожидают большие испытания.
В порядке заметки на полях: жить в стране, по улицам которой маршируют "стражи православной революции", мне бы не хотелось. Но это, положим, не аргумент. История индифферентна к пожеланиям частного человека. Однако есть соображения и более весомого порядка.
Специалисты, побывавшие в Иране, рассказывают: в иранскую армию набирают горожан - людей, глухих к религиозному горению, а в Корпус стражей исламской революции рекрутируют ребят из деревни, что укладывается в классическую тактику консервативной модернизации. Но как быть в современной России? Деревня, поставлявшая девственный человеческий материал, очевидным образом кончилась. А Союза православных хоругвеносцев вкупе с клиром и мирянами Анадырско-Чукотской епархии на всю Россию не хватит.
Если же говорить совершенно серьезно, то надо зафиксировать, что в России наступила секулярная эпоха. Не забывая и о том, что примеров массового перехода из одной конфессии в другую в истории множество, а массового отхода от секуляризма история не знает.
Политическая оппозиция и "хулилище"
В дискуссии встречаются и другие суждения, провоцирующие на ответную реакцию. Так, Алексей Чадаев утверждает, что правящая партия "должна заранее обустраивать институт оппозиции". Это - чистая правда. Но дальше он обращается к месту, которое занимает оппозиция в российской политике и обнаруживает, что это - "хулилище". "...Грубо говоря, есть те, кто принимает участие в политике, а есть другие - некая толпа юродивых на паперти, которая бряцает цепями и говорит, что нельзя молиться за царя Ирода... Это - люди, при одном взгляде на которых становится ясно, что передавать им власть - настолько страшно и безрассудно, что лучше уж ничего не менять".
Здесь интересное наблюдение, схватывающее отголоски российской традиционной культуры, переплетается с заведомым лукавством. В средневековой русской традиции существовала такая социальная ячейка - "страдальца за народную долю", который резал правду - матку в глаза владыкам и, при случае, шел за свои слова на плаху. Вообще говоря, это очень древний институт. В дохристианскую эпоху у евреев эту ячейку занимали пророки. В Византии на православной почве возникли юродивые. То самое "хулилище", о котором пишет Чадаев, отрабатывает глубоко традиционный сценарий. Массовое сознание фиксирует страдальцев за народное дело и наделяет их высоким нравственным статусом. В последние десятилетия на разных этапах этот образ определял массовое восприятие Солженицына, академика Сахарова, опального Ельцина. Ничего удивительного в том, что часть оппозиции, выстраивая свой образ, осознанно или не осознанно укладывается в образ "страдальца за народную долю".
Но при чем здесь оппозиция? Российская власть повторяет один и тот же нехитрый трюк. Она напрочь пережимает кислород у вменяемой, институционально приемлемой оппозиции, выталкивает ее из информационного пространства, режет на подступах к выборам, обрубает источники финансирования, закрывает на ремонт залы, арендованные под выступления неугодных лидеров. В результате происходит неизбежная радикализация оппозиционного лагеря. Тут идеологи "суверенной демократии" и восклицают: "Посмотрите, это же невменяемые! Как можно отдавать власть в такие руки?"
С подобной политикой можно дождаться и куда более выразительных последствий. Российское общество пассивно и терпеливо без меры, но пропихнуть ему совсем уж откровенный муляж оппозиции, изготовленный в Администрации президента, я полагаю, не удастся. И в самые худшие времена должность юродивого не являлась номенклатурой Администрации московского царя. Юродивый рождался из народной массы. Не стоит преувеличивать глупость и наивность нашего народа.
Элита и масса
Я говорю об этом еще и потому, что в ходе дискуссии обнаружился очевидный крен к пониманию российской реальности в концептуальных моделях элитистской политологии. Читаешь Иосифа Дискина и видишь один решающий фактор - элиты. Соответственно, доверие элит, консолидация элит, элитный консенсус оказываются основополагающими для нашего развития обстоятельствами. Что же касается всего остального общества, то в этой картинке оно предстает как абсолютный объект.
Не верю я в это. И дело не в моих ценностных позициях (я - демократ и республиканец), а в позициях общефилософских. Не стоит впадать в свойственную азиатским аристократам иллюзию и забывать о потенциале субъекта, заключенном в самом забитом, самом пассивном, самом начальствобоязненном народе.
Элита устойчиво правит до тех пор, пока ей удается угадывать вектор массовых настроений и удовлетворять некоторому минимуму народных ожиданий. Как только она решает, что "все схвачено" и что для спокойной жизни достаточно договориться между "своими" (поделиться, маргинализовать нарушителей "конвенции" и т.д.), она включает таймер. Люди выйдут на улицы в самый неожиданный момент, и властвующая элита превратится в элиту бывшую.
На чем базируется убеждение в том, что "пипл схавает" все? Существует ли предел того, что можно протолкнуть? Я говорю о насилии над конституцией, профанации законодательства о выборах, разыгрываемом отобранной массовкой спектакле под названием "политика", чиновничьем беспределе на местах, пароксизмах басманного правосудия. Как долго можно двигаться по такому пути и насколько далеко продвинуться?
Этого не знает никто. Здесь - неопределенность, причем существенно более значимая, нежели неопределенность, возникающая в ходе выстраивания элитного консенсуса. Самые простые люди обладают чувством собственного достоинства, и если их слишком откровенно, в вызывающей форме держать за быдло, ситуация в одночасье может стать неуправляемой. И в этом случае форма политического режима значения иметь не будет.
Русский бунт смел монархию с трехсотлетней традицией. Наивно полагать, что не укорененный в традиции или религии персоналистский режим может оказаться препятствием для обвальной инверсии.
Теория Симона Кордонского
Так случилось, что последним в ряду прочитанных материалов оказалось выступление Симона Кордонского. Кордонский системен и объемен. Он выстраивает широкую картину, опирается на целостную теорию, высказывает массу верных и точных суждений. Кордонский не плавает в политологическом мелководье, а строит свои выводы на анализе сущностных характеристик объекта. Все это подкупает.
Скажем, Кордонский затрагивает важнейшую проблему научного описания российской реальности. Язык для этого исходно возникал в Европе и центрирован на описание изоморфного европейскому гуманитарному знанию материала. Авторский пафос состоит в том, что Россия качественно не Европа, а потому язык для описания европейских реалий с любыми поправочными коэффициентами тут не работает. Возникает ложное знание или иллюзия понимания, когда некоторые фрагменты российского паттерна обозначают именами европейских сущностей и далее стремятся описать их поведение (взаимодействие) в соответствии с европейской логикой. Систематически получается ерунда, но исследователи в силу аберраций восприятия этого не видят.
Кордонский же предлагает увидеть реальные структуры и реальные процессы. И с этим не поспоришь. Теория должна быть изоморфна объекту исследования. Другое дело, что несовершенство понятийного аппарата объективно задано этапом познания и последовательно изживается, в том числе и усилиями самого Симона Кордонского.
Однако далее самый благожелательный, но не утративший способность критического восприятия читатель начинает ощущать на себе суггестивный потенциал авторской системности.
Кордонский утверждает, что существует мощнейшая историческая инерция, которая задает российский тип государства и тип хозяйства. Она воплощена в системе социальных и технологических связей, в усвоенных моделях поведения и ожиданиях людей. Данной сущности органически присущ цикл "застой-перестройка". Причем доминирующие идейно-политические движения, политические процессы, смена главенствующих дискурсов задаются фазой этого цикла (патриоты доминируют в периоды застоев, космополиты - во времена перестроек). А поскольку сегодня пришла эпоха застоя, то общество обречено эволюционировать в соответствии с характеристиками такой эпохи. Или, говоря иначе, эволюционировать в направлении ресурсного государства, нетоварного хозяйства, национальной идеи как идеологии, ресурсное государство легитимирующей, упразднения частной собственности, рынка и денег в собственном смысле и репрессивной внутренней политики. В противном случае российское государство, мол, просто развалится.
Давайте примем исходный тезис Кордонского: есть такая инерция. И посмотрим, какова историческая глубина исследования, в рамках которого автор выявил обозначенную цикличность. Глубина исследования примерно 150 лет. Причем "застой" Николая I и "перестройка", включающая эпоху от Великих реформ до октября 1917-го, помянуты в высшей степени обобщенно. По существу, все выводы автора строятся лишь на основании советской реальности, которую Кордонский любит и по настоящему знает. Нам представлен цикл, в котором эпоха СССР описана как застой, а события после 1985 года как перестройка. Однако для жестких прогнозных суждений единичного цикла недостаточно.
На чем настаивает Кордонский? Российское государство скроено по логике внетоварного, внерыночного ресурсного хозяйства и другим оно быть не может. Госструктуры, чиновники разных рангов, решая задачи выживания, воспроизводят это государство, восстанавливают его после эпох деградации и квазирыночной вольницы. Может быть, так оно и есть. Однако кто же еще, кроме чиновников, является агентом воспроизводства феникса ресурсного государства из пепла?
Таковых не обнаруживается. Что-то сказано о людях, привыкших растаскивать понемногу государственные ресурсы. Упоминается идея, "которую примут истосковавшиеся по порядку и недостижимому равенству граждане". Однако аргументов в пользу того, что эта привычка и тоска по недостижимому равенству носят решающий характер, что эти сущности побудят массы, за полтора десятилетия основательно отвыкшие от стойла, снова стать госресурсом, в тексте не содержится.
Скажу вещь, для госчиновника страшную: если это государство может быть только таким, как его описал автор, то рано или поздно оно загнется окончательно. Только вот как и какими ресурсами ему удастся сломать миллионы новых собственников (а с членами семей это десятки миллионов), я решительно не представляю. В прошлом цикле государство располагало патриархальной массой, вздыбленной эсхатологической идеей. Сегодня такой массы нет, а потому не может быть и мощной эсхатологической истерии. Этот феномен появляется на строго определенном этапе перехода от традиционного средневекового общества к современному, который Россией пройден.
Рассматривая варианты развития событий, Кордонский пишет: государство, "в очередной раз ограбив население, преодолеет инфляцию и обеспечит, мобилизуя репрессиями "трудовые ресурсы", необходимый уровень добычи сырья". Но для реализации политики репрессий необходимо согласие населения на репрессии. Это знает любой историк. Какая сила может заставить миллионы людей консолидироваться с властью, проводящей "очередное ограбление населения" и репрессии, я не представляю. Ничего, уступающего по масштабам общенациональной опасности Гитлеру, здесь не сработает. Но кто сегодня возьмется уничтожать русский народ? Нет, это чистая химера.
Кордонский конструирует внутреннюю, имманентную логику развития описываемого им объекта. Но кто сказал, что в истории человечества что-либо развивается только по своей внутренней логике? Всегда существуют еще и внешние детерминанты. Жил бы себе Хазарский Каганат и здравствовал. Ан нет, пришел князь Святослав, и нет каганата. СССР неэффективно, затратно потреблял подавляющую часть собственных ресурсов и продавал за рубеж минимум, необходимый для закупки того, чего у него не хватало (зерно, хайтек, престижные товары для элиты, кое-что еще). И где теперь СССР? И только ли внутренняя логика развития "ресурсного государства" подвела его к краху?
Феномен глобализации состоит, в частности, в том, что последняя ликвидирует структуры, неэффективно использующие значительные ресурсы, и включает эти ресурсы в глобальный оборот. Развал СССР задавался, в том числе, и этой логикой. Почему и как России удастся снова выпасть из мирового целого, автор не объясняет.
Суммирую: в данном случае мы сталкиваемся с эффектом притяжения большой объяснительной модели, которая может покорить своей внутренней логикой и заслонить реальность.
Дискуссия, которая развернулась на наших глазах, говорит о многом. Среди прочего, она фиксирует уровень экспертного сознания, меру разработки многих значимых проблем, формирует перечень актуальных исследовательских сюжетов. На этом поле встретились, так сказать, представители разных весовых категорий; далеко не все высказывания равновесны. Но, в целом, для человека, профессионально погруженного в российскую проблематику, дискуссия эта не только полезна, но и захватывающе интересна.
И еще одно наблюдение: лет десять-пятнадцать назад уровень нашего понимания российской и мировой реальности был несопоставимо ниже. Иными словами, время идет не зря. А это означает, что у нас есть шанс.
