ПИСАТЕЛЬ Михаил Веллер. Или нет, скажем так: Михаил Веллер - писатель. Или все же лучше, солидней как-то звучит: прозаик Веллер. Впрочем, все это становится неважным, когда уже спустя минуту после начала разговора осознаешь, что рядом с тобой не просто "наиболее читаемый российский писатель", а "во первых строках" блестящий собеседник. Остроумный, язвительно-едкий, буквально выбрасывающий из себя, словно звонкую монету, законченные, будто заготовленные и до мелочей продуманные заранее фразы. Летящий экспромт, удивительная (не передать на бумаге!) интонация, великолепная манера как бы не нарочно, но в то же время настойчиво подчинить себе собеседника, в момент оплести невидимой, но суперпрочной - не разорвать - сетью, сплетенной из собственной фейерверочной фантазии, молниеносной реакции и способности на два хода вперед предугадывать нехитрые журналистские приемы.
- Я думаю, что когда журналист берет интервью, он уже как бы заранее знает не только свои вопросы, но и ответы, а интервьюируемому остается только поддакивать и кивать согласно головой...
- Когда журналист встречается с писателем, который к тому же тоже был журналистом, то, скорее, бывает наоборот. Давайте лучше вы будете говорить, а я вам поддакивать.
- Сидят два дармоеда, паразита на теле трудящихся и неизвестно, чем занимаются...
- Говорят "за жизнь", наверное. И мы с вами попробуем. Расскажите-ка, например, для начала, как вам, русскому писателю, живется в Эстонии? Чувствуете ли вы себя русским писателем, или русским писателем за границей, а может, чувствуете себя русским писателем в изгнании, а может быть, вообще, чувствуете себя нерусским писателем?
- Вам нужны честные ответы на вопросы или интервью, которое будет интересно читать?
- Мне нужно интервью, которое будет интересно читать.
- Элемент стеба не запрещается?
- Нет, нет и нет.
- Так вот, в Ленинграде, ныне Санкт-Петербурге, у меня есть старинный друг писатель Олег Стрижак. Однажды он попал на Всесоюзное совещание молодых драматургов в Соловках, где председательствовал Игнатий Моисеевич Дворецкий. Маленький, лысенький, толстенький, но очень авантажный (любящий: "баба, водка, по морде"), представлял всех: "Это товарищ такой-то, он написал то-то, а это товарищ такой-то, написал пьесу о том-то, а вот это - Олег Стрижак. Сделал паузу и добавил - он ...бывший моряк. Похлопал Олега по плечу и перешел к следующему. Олег пришел в совершеннейшее бешенство, это ограничение по биографии его задело. И вечером, после примерно литра водки он гонял по длинному коридору монастыря, ремнем с бляхой объясняя молодым драматургам, что такое жизнь. Молодые сочинители от него спасались, как могли. Да, так вы спрашивали, как я живу в Эстонии?
-Да.
- Какая разница? В Эстонии все живут, как могут. Я живу тихо и спокойно. Я зарабатываю деньги не в Эстонии и для себя в шутку иногда я называю свое жилище в Таллинне "самой дальней дачей товарища Сталина". Ну, какая разница, где у Бенкендорфа мыза? В Эстонии или на Кони-Айленде?
- То есть пишется вам там хорошо, надо полагать?
- А там никто не трогает. Там, действительно, тихо и спокойно. Дальше уже идет только Лапландия.
- Но в России вы бываете часто и печатают вас там?
- Конечно. Но когда-то было наоборот. Я переехал в 1979 году в Эстонию, потому что там могли печатать то, что я пишу, а в Ленинграде не могли. А сейчас нет никакого смысла печататься в Эстонии, если тиражи, читатели, покупатели, издатели, словом, все - в России. Да, Эстония - чуть-чуть заграница. Но это ерунда, каких-то 200 километров...
- Но когда вы приезжаете в Россию оттуда, вы чувствуете, что вы из-за границы прибыли?
- Заграница бывает разная, но, конечно, отчасти иногда ощущаю. Заходишь, к примеру в Таллинне в супермаркет, а там 300-400 сортов спиртного, а в Петербурге заходишь в магазин, который гордится собой, а там, допустим, 12 сортов. Делается обидно за державу, и одновременно чувство легкого высокомерия: "А фигли это за Петербург?". И в то же время, если хорошо порыть, то Петербург с Таллинном не сравнить, конечно... А так, вообще, какой я иностранец, какая ерунда.
- А как вы следите за событиями в России? В свое время, помнится, много писали и говорили об отключении в Эстонии русских телевизионных каналов.
- Сейчас там есть кабельное русское телевидение, много каналов и мы его смотрим. Поэтому даже иногда не вполне хорошо знаем, что происходит в Эстонии. А если мы в Эстонии не работаем и не получаем пенсии и даже не платим прямых налогов, только косвенные, то какая нам разница, что в ней делается! И потом, ваш вопрос напомнил мне давние события. В 1985 году я участвовал в неделе советской книги в Удмуртии. Ни один нормальный эстонский писатель, конечно же, не хотел ехать в Удмуртию, поэтому поехал я. И в латаных-перелатанных джинсах, единственных на тот момент штанах, представлял независимую Эстонию. Всех спрашивали: "Над чем вы сейчас работаете? Что вы думаете о судьбах русского романа? Над чем сейчас работает Фазиль Искандер?" А меня спрашивали: "Как там в Эстонии? Как вы там себя чувствуете? Как в Эстонии люди живут?" Такое ощущение, что ничего не изменилось, просто обидно. Какое мне дело, я не отвечаю за Эстонию, она независимая.
- Тогда о творчестве. Судя по последней книге "Все о жизни", вы стали очень серьезным, помудрели, заматерели, обратились к высоким материям. А ведь когда-то именно вы провозгласили в качестве критерия, определяющего настоящую литературу: "Нужно писать так, чтобы было интересно читать". Вы не боитесь, что вас не поймут те читатели, кто любит "Легенды Невского проспекта", "Байки скорой помощи"?
- Помудрел я не умышленно, а сложен был всегда... На самом деле, если взять все мои рассказы, написанные до 40 лет, не считая пары десяток юморесок, то и их можно считать достаточно сложными. Там есть всегда некий лицевой уровень, который можно воспринимать на уровне "два притопа, три прихлопа", но под ним есть еще и разные другие. Это во -первых. А во-вторых, любому нормальному человеку иногда хочется посмеяться. Вчера по русскому ТВ мы, например, смотрели, как Доренко топтал Лужкова. Я давно так не смеялся. Это было 20 минут такого наслаждения, что мне стало жалко Шендеровича с его "Куклами", ибо этой конкуренции он уже не вытянет. Так что человеку хочется смеяться, но думать ему тоже хочется. Ему хочется и сладкого, и соленого. Одно другое не замещает и не отменяет, а разве что дополняет. Если у меня есть книга простая, и книга смешная, и книга приключенческая, и еще какая-то, то почему не быть книге еще одной! Я не считаю, что это эволюция. Есть руки, есть ноги, есть голова, а есть и другие места.
- Бытует мнение, что на сегодняшний день вы один из, если не самый читаемый автор в России. Как вам кажется, кто именно вас читает?
- Точно не знаю. Мне кажется, самые разные люди, но это предполагает, конечно, хоть какой-то интеллектуально-образовательный уровень. Думаю, что те, кто читает триллеры Воронина и Доценко, наверное, меня не читают. Хотя бы потому, что признать вышеупомянутых за писателей я не могу и надеюсь, что у меня и у них разный читатель.
- Вот вы говорите: уровень... А мне доподлинно известно, что "Легенды Невского проспекта" читали люди, практически не имеющие никакого интеллектуально-образовательного уровня. И очень при этом веселились, так как могли найти в них нечто вполне доступное для себя. А вот в книге "Все о жизни" те же читатели вряд ли найдут что-либо.
- Но ведь и тиражи у этих книг абсолютно разные! Примерно десять к одному. И это естественно. Вот сколько, например, человек сейчас читают Шопенгауэра, знаете? За 90-е годы в России его книги были изданы в количестве примерно 30 тысяч экземпляров. И этого вполне достаточно.
- У вас есть произведение под названием "Ножик Сережи Довлатова", очень мною любимая вещь. И я хотела спросить вас по поводу Довлатова. Вам не кажется, что в последнее время он, то есть его книги, его литературный стиль стали как бы критерием оценки не только у читателей, но и у критиков: "Этот пишет почти как Довлатов", "А этот хуже, чем Довлатов", "А тот ничуть не хуже, чем Довлатов"... Во всяком случае, я постоянно с этим сталкиваюсь. А вы не замечали?
- Знаете, все эти сравнения... Простого человека трудно в чем-либо убедить, а тем более навязать ему что-либо. Нужны какие-то простые точки отсчета. В этом отношении интеллигентный читатель или литературный критик от простого человека отличается только количеством профессиональной информации в голове и уровнем амбиций в этой области. А по своим умственным способностям он ведь в лучшую сторону не отличается, хотя любит сводить все к нескольким простым вещам. Но на то их воля. Что же касается книги "Все о жизни"... Знаете, ведь примерно 1-2 процента людей способны к самостоятельному мышлению, а остальные 98 воспринимают только готовые понятия, принимая их к сведению и веря. Если человек способен понимать, то литературным критиком он не будет, потому что тогда он будет способен на большее. Эту истину подтверждает даже старая шутка, что нет такой профессии "литературный критик", потому что нет на свете такого ребенка, который хотел бы быть литературным критиком. Дети хотят стать космонавтами, пожарными, миллионерами, на худой конец. На мой взгляд, каждый критик терзаем комплексом неполноценности, ибо он хотел бы быть автором сам.
- Но есть же среди критиков те, которые поняли вашу последнюю книгу?
- Сочинение "Все о жизни" было правильно воспринято людьми, не имеющими никакого отношения к гуманитарным наукам. Нелюбимые мною литературные критики же до сих пор убеждены, что романы Достоевского, и в первую очередь, "Братья Карамазовы" - это кладезь философии и премудрости. Я же уверен, что это говорят люди, которые философов не читали. Ведь там надо думать. А вот уровень изложений Достоевского им как раз по зубам. Я не боюсь утверждать, что "Все о жизни" - это первая в русской литературе законченная философская концепция. Это факт. А дальше можно ее критиковать, можно с ней не соглашаться, все что угодно. Но чтобы критиковать, нужно представлять себе хотя бы в общих чертах историю философской мысли в России. А я в том, что написал, уверен. Кстати, если эту книгу берет в руки полуинтеллигентный читатель, то все ему кажется поначалу общеизвестным - на уровне учебника обществоведения. Ему кажется, что и дальше будет обществоведение. Но не тут-то было.
- А вы считаете эту книгу учебником, философским трудом или все-таки литературным произведением?
- Тогда нужно ударяться в дискуссию, что есть литература. Когда-то мы в Союзе привыкли думать, что литература и беллетристика это одно и то же. Но ведь есть литература историческая, описательная и какая угодно. Но если "Все о жизни" втыкать куда-то по принципу: литература или философия, то это, конечно, философия. Просто я надеюсь, что она абсолютно читабельна.
- А "Архипелаг ГУЛАГ" - литература?
- Да. Это не беллетристика, но это, безусловно, литература. Если книга произвела столь огромное впечатление на миллионы людей, то это литература. Если наши представления о литературе не совпадают с тем, как выглядит какая-то книга, мощно воздействующая на мир, то значит, неправильны наши представления, только и всего. Я вспомнил, как когда -то на симпозиуме физиков мне задали вопрос, считаю ли я писателем Жванецкого. Жванецкий уже гремел и был на пике успеха. Я ответил, что никто ведь не сомневается, что Жванецкий блестящ, интересен, умен, талантлив, в своем роде, может быть, гениален. А вот литература ли это, или что либо другое... Да какая вам разница, как это называется?! Если возникают сомнения, литература ли это, значит, неполны, неправильны наши представления о литературе.
- Но ведь очень хочется разложить снежинку на составные части...
- Да. Этим и занимаются "любимые" мною литературные критики.
- А вы никогда не выступали в роли литературного критика?
- Не припомню. Разве что один раз, когда работал в журнале, ко мне пришел один поэт, принес вполне обычные стихи. Я решил их поредактировать, улучшить, с моей точки зрения. Но когда я увидел, как этот взрослый мужчина заплакал, мне стало очень стыдно. Я подумал, какая же я сволочь, как я смею... Тут же вернул все обратно и никого никогда больше не редактировал.
- После книги "Все о жизни" интересно бы узнать: "Что дальше-то будет?" Куда еще дальше?
- А черт его знает. Посмотрим. Главное, я знаю, что могу. Но говорить об этом пока не буду. Чего говорить, пока планка не перепрыгнута.
- Но стихов вы писать не станете?
- Думаю, что нет. Давно у меня таких мыслей в голове не бродило.
- А продолжения любимых в народе "Приключений майора Звягина" не предвидится?
- А это хотелось бы. Как сказал когда-то Мартин Лютер Кинг: "У меня есть мечта - I have a dream". Вообще-то одна из моих "мечт" - иметь небольшую литературную фабрику. Приходил бы я туда небрежный, изящно высокомерный, переполненный гениальными замыслами и рассказывал бы литературным "рабам", над чем надо работать. Я бы им излагал сюжет, композицию, характеры, детали, отдельные сцены, и они бы приступали к работе. Затем то, что они написали, я, пожурив их, правил бы мастерской рукой. Таким образом, вполне можно было увеличить раз в десять производительность труда и объем выходящей из-под пера продукции. Да, хотелось бы, но вот как-то все еще пока не собрался.
- Тогда бы вы наверняка завалили все своими книгами... А почему вам хочется, чтобы книг из-под пера Михаила Веллера выходило еще больше? Ради славы или ради заработка?
- Заработок тоже неплохое дело. Но, скорее, мне хочется, чтобы было много написанного разного. В том числе и упомянутого "Звягина" продолжить.
- Кстати о "Звягине", точнее о главном герое, который постоянно кому -то помогает, постоянно исправляет ошибки то ли людей, то ли природы... Почему первым рассказом в книге идет тот, где "идеальный" супермен Звягин убивает человека. Пусть плохого, но убивает. Вы нарочно поставили этот рассказ первым, чтобы разрушить "идеальность" образа?
- Конечно. Чтобы читатель не распускал сопли, чтобы не идеализировал. Чтобы герой не был весь из себя розовый в голубых штанах. И он не потому совершает добрые дела, что трескается от невероятного гуманизма. А просто натура у него такая: оторвать блохе лапки и посмотреть, будет ли ползти. Или наоборот, приставить лапки.
- То есть он творит добро не из человеколюбия?
- Его человеколюбие - следствие, а не мотив.
- И что мотив - любопытство?
- Да. Хочется. Интересно. И невозможно смириться с неправильностью.
- А вам самому тоже интересно? Ведь, по мнению многих, вы и есть Звягин.
- Это, конечно, слышать лестно, но на самом деле вещи гораздо легче придумывать, чем делать. Как говорил папаша Мюллер у незабвенного Юлиана Семенова: "Отдавать распоряжения может даже шимпанзе в цирке. Они все большие идеалисты, наши шефы. Они забывают, что отдавать приказания очень легко, а выполнять очень трудно".
- Михаил Иосифович, вы - автор "Легенд Невского проспекта" и любимой книги интеллектуального студенчества "Байки скорой помощи", то есть человек, в письменной форме донесший до народа бесхозно бродивший и передаваемый из уст в уста городской фольклор. А о себе вы никаких баек и легенд не слышали?
- Немного, но слышал. Одну могу рассказать. Два года назад в Петербурге я встретился со своим старым университетским приятелем, с которым мы собирались поехать в гости к третьему приятелю. Выхожу я из метро и вижу, как приятель хохочет, почему-то тычет в меня пальцем и говорит "Пошли". Оказывается, пока он меня ждал, решил посмотреть книги на книжном лотке у метро. Из интереса спросил, нет ли книг Веллера. А ему говорят: "А Веллера больше не будет". "Почему?", - удивился приятель. "Так ведь он умер, вы что не слышали?", - отвечают ему. "Боже, когда?!" - вскричал приятель. "Да месяца два тому назад, еще по телевизору передавали", - отвечает продавец. "Как два месяца? Мы с ним еще вчера по телефону разговаривали", - пытается протестовать мой друг. "Да, хорошо вы, мужчина, видать, наладили связи с потусторонним миром", - отвечают ему. Наконец мой приятель пускает в ход последний аргумент, обещая с минуты на минуту привести меня. На что продавец говорит, что в привидения днем в толпе не верит. В конце концов, меня продавцу представили, он вроде бы поверил и пообещал, что я буду жить долго.
- Здорово. А я могу, в свою очередь, рассказать вам еще одну, правда, более скромную легенду. На таком же книжном лотке, только в Киеве, продавец долго рассказывал моей маме, что Михаил Веллер на самом деле эстонец, а теперь переехал (эмигрировал) в Ленинград, то есть Санкт -Петербург. Когда мама заикнулась было, что все было наоборот, ее пристыдили, заверив, что знают биографию "эстонца" Веллера назубок.
- Да, любопытно. А вот когда сообщат, что Веллер - туповатый и малограмотный и все, что написал, на самом деле написал не он, а, скажем, потомок князя Оболенского, живший в Париже и работавший хранителем какой-нибудь монастырской библиотеки, тогда уже легенда будет полной.
- Для этого, к сожалению, у вас слишком много фотографий. Это личность Шекспира сложно установить по причине отсутствия подлинных изображений. Вот где благодатное поле для историков и критиков. Кстати, вы читаете, что пишут о вас критики?
- Не всегда, но читаю время от времени.
- Вас больше хвалят или ругают?
- Знаете, тут опять по Семенову: "Коллега, нападки справа мы стерпим, но эта поддержка слева нас шокирует". Есть несколько человек, которые отличаются, по-видимому, безупречным литературным вкусом, потому что они воспринимают хорошо все, что я написал. Но я не обижаюсь, когда пишут что-то вроде: "Сам дурак и написал бред". Обидно бывает, когда ничего не понимают. Впрочем, еще Виктор Шкловский говорил: "Один из секретов долголетия - никогда не читайте того, что о вас пишут".
- Но вы признались, что читаете.
- Да. В Таллинне так мало русской информации... И иногда из любопытства.
- А кого из современных российских писателей вы признаете?
- Знаете, судить своих коллег не хотелось бы. К тому же все творцы до ужаса самолюбивы и необъективны. Вместо этого могу рассказать старинный литературный анекдот, как Сент-Бев спросил Гюго, кого он считает первым поэтом Франции. Гюго долго морщился, кряхтел, сопел и сморкался. Наконец, глядя в сторону, сказал: "Вторым - Де Виньи".
- А кого вы считаете вторым. Вернее, кого вы прочли с интересом?
- Я трусливо убегу от этого вопроса. No comment.
- Но вы же берете еще иногда в руки книгу?
- Да, но художественную литературу редко. В последнее время читал Шопенгауэра, Аристотеля, Платона и книгу о редких видах тяжелого вооружения из истории Второй мировой войны.
- Сейчас много пишут и говорят о Пелевине...
- Абсолютно приличный писатель. Среди его рассказов есть несколько очень хороших. Но если человек пишет так, что его с первых страниц не хочется читать, то и не надо.
- А что вы можете сказать об Александре Марининой - королеве российского детектива?
- Я читал несколько ее книг, но, в общем, мне это не интересно. Хотя я понимаю, что такая литература и должна, по-видимому, пользоваться наибольшим спросом. В ней есть сюжет, есть героиня, есть наша жизнь. Но закрываешь книгу - и абсолютно ничего не помнишь. Вся постройка рушится. Закон бестселлера.
- То есть, такая литература тоже имеет право на существование?
- Все имеет право на существование. "Пусть растут десять тысяч цветов в садах председателя Мао".
- На какой вопрос вам бы хотелось ответить?
- На вопрос, не хочу ли я поставить на уши Америку.
- И вы, конечно, хотите?
- Конечно, хочу.
Вечерний Нью-Йорк
10-12 декабря 1999
http://www.weller.ru/?id=44&cid=6
Док. 392757
Перв. публик.: 12.12.99
Последн. ред.: 02.02.10
Число обращений: 431
Веллер Михаил Иосифович
|
