"Счастье наше, дружок, как вода в бредне: тянешь - надулось, а вытащил - нет ничего". Так в "Войне и мире" Платон Каратаев наставлял Пьера Безухова. "Наше" - видимо, "русское": ведь даже великая литература так и не создала национального идеала счастья.
Cтранно: почти весь XX век наша страна выписывала остальному миру рецепты счастья, и лозунг был - "железной рукой загоним человечество в счастье", а родина счастья как политэкономической категории - и не Россия, и не СССР. Счастье рассыпано по крупицам почти по всей советской пропаганде - вроде "жить стало лучше, жить стало веселее", и в советском кино, и в советских книжках обычно был "счастливый конец", но не достает этому образу цельности и конкретики. Типа, врагов разбили, план перевыполнили, въехали в новую квартиру, поженились - вот оно и счастье. Нет, почему-то счастья желали только "в личной жизни", а его общественный идеал ускользал. Да и как иначе - основоположник коммунизма Карл Маркс на вопрос "ваше представление о счастье?" дал ответ - "борьба", а она, как известно, без конца и без края, поэтому "в стране родной советской по дороге счастья мы с тобой идем". Получалось, счастье - вечный путь, направление движения к гармонии личного и общественного, и только "в коммуне остановка". Даже когда коммунизм строить вроде перестали, обычное благополучие считалось слишком простым, самодовольным мещанским счастьем.
Главный несоветский авторитет Пушкин, как положено "нашему всему", и тут дал определение - знаменитое "на свете счастья нет, а есть покой и воля", оставив каждому право подразумевать что-то своё под этими половинками счастьезаменителя. Участники важнейшего дореволюционного общественного спора - западники и славянофилы - в вопросе счастья были не лучше марксистов: тоже толковали о пути (особом русском или не особом), а не о цели. Был еще хитрый способ объявить русское счастье задним числом - мол, крестьянская община, пока ее не разрушили, была национальным идеалом. Или: в старой деревне царил "лад" (писатель-деревенщик написал большую книгу с таким названием). Но почему-то современники общины и лада не оставили нам свидетельств своего блаженства, заставляя усомниться в позднейших оценках.
Лишь первый поэт и гражданин Николай Некрасов, после 1861 г. требуя ответа - "народ освобожден, но счастлив ли народ?", проявил принципиальный подход, написав поэму "Кому на Руси жить хорошо?". На дворе стояло время, схожее с нашим, - второе десятилетие судьбоносных реформ, затеянных, чтоб всех осчастливить, а страну радикально модернизировать. Cо второй задачей тогда справились быстро - ВВП удвоили и утроили и входили даже не в большую восьмерку, а в большую пятерку (сейчас Россия, как известно, 15-я экономика мира). Но счастье все не наступало. У Некрасова семеро крестьян, среднестатистических жителей империи (разумеется, все несчастны), спорят, "кому живется весело, вольготно на Руси?". Претенденты: помещик (агробизнесмен), чиновник (госслужащий), поп, "купчина толстопузый" (ритейл), министр (чиновник класса "А") и царь (глава государства; царская цензура пропустила в печать это прямое указание на первое лицо). Ничего не решив, мужики договариваются обойти родную землю, интервьюируя представителей всех сословий - кто из них счастлив? В длиннющей поэме Некрасов отвлекается на обширные отступления-песни (самая известная - "Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка-Русь!"), но герои всё ж сменяют друг друга, и среди них - ни одного счастливого. Мужицкая одиссея осталась незавершенной, но по авторскому замыслу странники должны были в самом конце разговориться в кабаке с пьяницей-забулдыгой - и вдруг бы выяснилось, что этот люмпен (тип до капитализма в России неведомый) всем доволен.
Маршрут поисков Некрасов выдумал, но разок проговорился: один из мужиков у него сперва "шел в село Иваньково позвать отца Прокофия ребенка окрестить". Я был в тех местах - они возле некрасовского имения Карабиха. Иваньково - теперь это Ивановская область (у Некрасова - "Подтянутая губерния"), Комсомольский район ("уезд Терпигорев"), Даниловский сельсовет ("Пустопорожняя волость"). Кирпичные стены церкви, где служил о. Прокофий, живы, внутри - мерзость и запустение; купол, правда, недавно залатали. И этот, и прочие виды нынешнего села Иваньково не позволяли там расспрашивать о счастье даже пьяных, а трезвых и подавно.
Форма поэмы, конечно, устарела, и написанные ямбом 195 000 знаков (15 больших репортажей Newsweek) теперь мало кто одолеет, но проблематика осталась прежней. Так что, может, и хорошо, что Россия в выведении всеобщей формулы счастья участия не принимала. Счастливый бомж - слишком скромный вклад в сокровищницу мирового опыта.
02.07.2007
© 2005 "Русский Newsweek"
Док. 387615
Перв. публик.: 02.07.07
Последн. ред.: 26.10.07
Число обращений: 260
Парфенов Леонид Геннадиевич
|
