Зуев С.Э.: Я вам представляю очередное новое лицо на нашем семинаре, Олега Игоревича Генисаретского, кому-то из вас знакомое, а кому-то нет. Олег, я не знаю, как тебя обозначить, но скажем так: О.И. Генисаретский - доктор искусствоведения, зам. директора Института человека РАН. И соответственно, выступление по теме, обозначенной в вашей программке. Единственно, я хотел бы добавить, я прошу это не воспринимать как исключительную поддержку группы, которая занимается образом территории, я думаю, что этот доклад будет значим и существенен для всех групп, которые принимают в этом участие.
Генисаретский О.И.: Название моего сообщения было придумано не мною, а уважаемым нашим руководителем Сергеем Эдуардовичем...
Зуев С.Э.: Что характерно, вы не возражали...
Генисаретский О.И.: ... и поэтому в нем есть привкус некого избыточного, то есть излишнего целомудрия. Потому что слова "территория", "ресурс" я воспринимаю, как какие-то красивые целлофановые обертки, за которыми прячется что-то более вкусное и сладкое. Это я к тому говорю, что не ждите от меня такой же несбыточной свежести и целомудренности. Вообще, докладчик всегда решает такую задачу, когда начинает говорить - быть ли ему пленительно грубым или вкрадчиво нежным. Я буду по первой части сегодня.
Для меня самого это выступление - в некотором роде опыт. Хотя тема идентичности давно меня трогает, я о ней никогда впрямую не говорил. В частности потому, что впервые я это слово увидел просто на плакате. Когда я встречаю новое какое-то слово или понятие, я его запоминаю или записываю, наверняка зная, что когда-нибудь да сгодится - я сторонник безотходного интеллектуального хозяйства. Так оно и получилось. Потом вдруг статьи стали выходить, потом и тема стала понятней. Но поскольку заглавие уже есть, то оно все-таки меня обязует хотя бы отталкиваться от какого-то практического смысла.
Действительно, сейчас, буквально сейчас - сегодня, вчера, завтра - в нашей культурной и социальной практике есть несколько областей, где эта проблема идентичности (а что означает сие латинообразное слово, я и буду постепенно комментировать) является вполне практически значимой, а иногда даже значимой до остроты и остроты вполне кровавой.
Я думаю, эта тема залетела сюда в первую очередь в связи с одной такой практической областью, а именно: это - тема, которой посвящена работа одной из групп, - "Имидж территории в различных инвестиционных программах". И иногда - и довольно часто, я бы сказал, некритически и наивно - эту имиджевую продукцию связывают с региональной и культурной идентичностью. Вот так вот буквально. Можно встретить такие суждения. Создать такой образ, который был бы адекватен и эффективен в рамках инвестиционной программы - это и значит прикоснуться, а иногда даже и чуть ли не решить проблему региональной, культурной (они разные бывают) идентичности. Скажем - это не вполне так. По крайней мере, есть еще ряд контекстов тоже практических, в которых эта тема имеет несколько иной смысл.
Вот вторая такая практическая область - местное самоуправление и муниципализация управления в обществе. Она звучит так: подлинным субъектом местного самоуправления является местное сообщество. Если это - город, то городское сообщество или сообщество какого-то другого масштаба. А сообщество отличается от подушевого населения, которое проживает на территории, как раз тем (так теоретики местного самоуправления пишут), что:
а) идентифицировано с ценностями этого места, в том числе и с культурно историческими ценностями, считает это место своим, то есть тем местом, где они проживают вместе друг с другом и
б) что различные "группообразующие" этого сообщества ("сообщества" - в единственном числе, потому что оно еще употребляется и во множественном как, например, "городские сообщества"); так вот, эти "группообразущие" сообщества между собой социально и культурно связаны и идентифицированы.
Таким образом здесь этот термин, эта проблема в совершенно другом контексте существует, ибо утверждается, что вот эта идентификация с местом и между собой, то есть и культурно-территориальная, и социальная идентичность, является одним из важнейших ресурсов местного развития. То есть утверждается, что чем более сильна эта идентичность, чем больше связывают свою судьбу, судьбу своих детей, свой жизненный успех с проживанием и деятельностью вместе в данном месте, то тем больше ресурсов, энергетики своеобразной для того, чтобы создавать какие-то программы развития, чтобы они были приняты и чтобы по отношению к ним осуществлялось гражданское участие населения в местном самоуправлении. Это второй контекст, в котором проблема идентичность приобретает по крайней мере прагматический смысл, если пока еще не реальную значимость. В этих терминах написаны многие вполне реальные программы, в том числе учебные, тренинговые, которые в нашей стране сейчас проходят - и по линии возможных институтов повышения квалификации муниципальных служащих, и по разным другим линиям.
Есть также контекст, связанной с проблемой этнокультурной, или, как еще иногда говорят, национальной идентичности. И вокруг этого сюжета, вы сами знаете, довольно много всяких сильных противостояний. Причем что характерно - в одних случаях эта идентичность, то есть причисление себя к какому-то народу или этносу, проявляется чуть ли не сама собой и довольно быстро, а в других случаях не проявляется вообще. Достаточно сказать, что перестройка началась с мгновенного образования народных фронтов в республиках Прибалтики и отчасти на Кавказе, но никогда нигде не удалось сколотить ни одного сносного активного народного фронта на территории России. Не было такого феномена. Искусственные какие-то партийные организации, движения были, но вот такого энергетического импульса - не было. И вот объясняют нам теоретики - те, кто заинтересован в существовании такого рода образований, что, мол, у нас слабо национальное самосознание, что у нас слаба национальная идентичность, поэтому те быстро кучкуются, проводят какие-то свои этнокультурные программы, а мы вот так, как Илья Муромец, все на своей печи спим, ждем, когда гром грянет, а там глядишь - может быть, а может быть, и нет.
Еще один контекст - это религиозная идентичность. И она проявилась в очень сильном политическом смысле. Вокруг нее были дебаты в прошлом году в связи с принятием новой версии закона о свободе совести и религиозных организаций. Потому что на наличие самостоятельных автономных конфессий претендовала чуть ли не сотня разных организаций, а из очень витиеватых соображений в преамбуле закона было записано: у нас в стране есть четыре, четыре вероисповедания, которые являются традиционными для нашей страны, для наших народов. Это почему-то там названо вкупе все христианство (хотя есть много разных христианств), это - буддизм, ислам, иудаизм - четыре традиционных вероисповедания. При этом предполагалось, что именно принятых населением, то есть население с ними идентифицируется традиционно, то есть долго, в течение истории. А все остальное, мол, - это для нас новое. И вот когда пройдет пятнадцать лет, хотя бы одно поколение - тогда, может быть, можно считать, что это уже органично, что это вросло, что идентичность сформировалась. А пока будете просто разными организациями, а вовсе не серьезными церквями.
И, наконец, последний, не менее практический контекст. Это - такая (как сейчас на околонаучной гуманитарной фене принято говорить) гендерная идентичность, то есть определенное отнесение себя к одному из 31-го пола. Я считаю, что и это - не все. По крайней мере, ясно, что возникли новые реалии в виде сексуальных меньшинств, где-то рядом в Европе новые типы семейности, которые уже легитимны - не только наш моногамный женский и мужской брак, есть другие типы семей. И вот в связи с этим сюжетом то, что было очень определенно идентифицировано - семейные институты всяческие, - поле это размывается, и "семейскость" - гендерная идентичность человека как такового размывается.
Я их перечислил для того...
Вопрос: Что перечислили - 31 пол?
Нет, контексты! Понимаете, насчет 31 пола, - их перечислять долго. Там много возможностей и сложно очень. Допустим, в условиях семи полов собрать семью - это гигантская проблема - посложнее, чем переговоры по поводу Боснии и Герцеговины! Вдвоем-то договориться невозможно!
<.?>.
Так они как грибы растут - у нас проектная культура.
Сегодня я буду говорить исключительно о проблеме культурной идентичности, и не потому только, такова тема нашего семинара. Для этого есть более сильное основание: оно состоит в том, что гуманитарная культура является необходимым, неустранимым четвертым измерением открытого и свободного общества наряду с рыночной экономикой, правовым государством и гражданским обществом. Без развитой гуманитарной культуры даже при наличии достаточно развитых трех компонентов общество не может быть свободным или открытым (я предпочитаю термин "свободное", но более в ходу "открытое общество"), - не может быть, потому что все три первых составляющих, по крайней мере две из них, нереализуемы в авторитарном обществе (в гуманитарном смысле). И поэтому я буду говорить о культурной идентичности, имея в виду прежде всего и в первую очередь гуманитарную идентичность, постепенно ее перед вами экспонируя. Благо вы по преимуществу музейщики и любите заниматься этой деятельностью - экспозиционной. То есть, в другоязычной версии, заниматься эксгибиционизмом, это то же самое слово - показывать чего-то.
Я теперь буду говорить об идентичности не в этих контекстах, а мы сейчас будем заниматься тем, что я как гид-экспозиционер буду вам показывать некие
концептуальные пространства, в которых, на мой взгляд - может быть, я ошибаюсь, но на мой взгляд, проблематика, заявленная на семинаре, существует - так, вот подвешена.
Первая сложность, с которой мы здесь сталкиваемся, связана с тем, что понятие идентичности, как и многие другие, какое-то безразмерное, не масштабированное. Когда его употребляешь, надо обязательно четко оговаривать масштаб. Почему? Например, в возрастной психологии есть понятие возрастного кризиса идентичности. Имеется в виду, что человек, грубо говоря, раз в семь лет переживает кризис идентичности - в районе 21 года, 28-и лет, в 42 года - кризис идентичности взрослого возраста и т.д. И каждый раз, когда человек доживает до такого перелома (ну, он так движется во времени индивидуально для каждого, потом доживает до такого перелома), возникает кризис. Ничего не удовлетворяет те ценности, которые раньше двигали его жизнь. Наступает то, что психологи называют психическим мораторием - человек как бы уходит временно от одного, еще не приняв другое. И разные с ним коллизии происходят. Ну, например, пики самоубийств - юношеские и в 42 года - приходятся как раз на эти возрастные кризисы. То есть это понятие идентичности в данном случае относится к индивидуальной биографии человеческой, конкретной - одного, другого. Это очень маленький масштаб.
Скажем, групповая или социальная идентичность - это масштаб уже иного рода. Основоположник нашей идеологии советского периода товарищ Карл Маркс говорил о том, что класс (рабочий) существует сначала в себе, а потом для себя. Он этими гегелевскими словами обозначал как раз процесс осознания группой, классом своих классовых интересов, и это и называется групповой идентичностью. То есть, когда какое-то сообщество, какая-то социальная группа осознает свои общие ценности, общие цели, общие интересы и общие традиции, которые у нее складываются - и только тогда, когда это осознанно, возможно полноценное рабочее движение. Когда рабочий класс осознал себя, правда, с помощью авангарда своего, пролетарской партии - тогда можно было приступать и к сильному социальному действию, революцию совершать, например. Понятно, что это тоже идентичность, но масштаб уже другой - не индивидуальный, а социальная группа или даже большой класс.
Еще в более большом масштабе говорится о национальной идентичности. Или, как делают некоторые философы, культурные антропологи, - антропологической идентичности. Потому что человек тоже существо историческое, и вообще сугубо непонятно, что это такое, и мы часто сталкиваемся с такими проявлениями человеческими, когда уже теряется ощущение того, где уже пройдена грань, за которой человек уже даже и не может считаться человеком, когда он ведет себя уже как животное. А уж в контексте современной генетической инженерии, где мы подходим к клонированию, - там вообще вопрос о человеческой идентичности повисает в воздухе - не вполне понятно, будут ли это люди в том же самом смысле, в котором мы себя считаем людьми. Потому что не будет никакой системы родства, ни братьев, ни сестер, ни отцов, ни матерей, ни детей, ни родителей - а все будут кланами, генетически тождественными друг другу.
Вопрос: Мы доживем?
Доживем... А антропологическая идентичность касается уже всего человечества. Поэтому когда кто-то говорит "идентичность", например, применительно к территории или еще к чему-то, надо очень точно вот это действие совершить - отмасштабировать. О каком масштабе проблемы мы говорим? Потому что часто эти вещи путаются. Как и в случае с этим самым имиджевым образом для территории - это то, что очень определенно масштабировано и позиционировано. То есть к какой-то позиции деятельностной прикреплено. А если мы просто будем говорить сейчас о территориальной или культурной идентичности, - ну, те, кто больше склонен к параноидальным делам, тот будет сразу гигантскую перспективу видеть, кто к шизофреническим - тот какие-то маленькие фиговины сочинять. То есть тут уже начинают работать психические особенности, и люди тут путаются. Сшибки начинаются только из-за того, что у них разная психика. Нет ничего хуже, как прийти к начальнику, который склонен к мелочному педантизму, и рисовать перед ним такую перспективу. Все. Надо точно попадать в симптом - тогда успех гарантирован. Вот это первое, - масштабирование.
Второе, что нужно иметь в виду, говоря об идентичности, - это ее предметность. Какова она?
Я уже перечислял, например: региональная, культурная, этническая, национальная, гражданская, антропологическая. О какой, о чьей идентичности идет речь? Об идентичности человека в регионе или об идентичности самого региона в страновой структуре? Если это идентичность религиозная, конфессиональная, то о принадлежности к определенному институту или, ну, и т.д.
И третий аспект, который мне бы хотелось подчеркнуть. Поскольку я уже сказал, что я буду говорить в рамках гуманитарной культуры, то мне очень важна ее человекоразмерность. То есть мы будем говорить только о тех идентичностях, которые посильны для человека и которые могут быть приняты добровольно. Которые могут быть приняты, принимаются. Потому что одна из бед нашей культурной жизни, культурной политики, в особенности, - это принудительное зачисление в какие-то классы. Сейчас вроде бы графа национальности отменена, нет этой проблемы принудительного зачисления, ты сам волен считать, к кому себя относить, в какой этнической общности или на пересечении каких общностей ты существуешь и т.д. А то - раньше была графа "Класс" я всегда писал: "из служащих". Причем это даже смешно было, потому что кто-то рабочий, кто-то крестьянин, кто-то "служащий", а я - "из служащих", то есть еще никуда не попавший. И не класс, а прослойка. Вот это принудительное зачисление. Поэтому далее мы будем говорить с этой непременной оговоркой, что мы имеем в виду посильную, человекоразмерную идентичность. Потому что мне вот не понятно, как может быть человек идентичным, самотождественным цельным, скажем, коммунистом, если сказано, что коммунизм - это скачок из царства необходимости в царство свободы. Кто это?
Прянишников: Скачкист!
Генисаретский О.И.: Нет, - это просто одно из трех аутентичных определений самого Карла Маркса (они все три примерно такого плана). Вот как по-человечески представить себе такую невероятную вещь - скачок из царства необходимости в царство свободы? Нет, представить-то можно, у нас воображение есть. Во всяком случае, многие такие образы, утопии, проекты предполагают нечто человеку непосильное. Нет, вообще говоря, может найтись такой герой культурный, который совершит это сальто-мортале, скакнет - я допускаю, что даже среди здесь присутствующих потенциально есть такие, которые могли бы это сделать. Но такую вещь нельзя вменять как цель, потому что она непосильная и не размерная, и вообще не может быть принята сама по себе добровольно.
Вот - это для начала, некоторые оговорки такие: а) масштабность, б) предметность и в) человечность, человекоразмерность - при говорении, при любых суждениях об идентичности.
Теперь дальше. Что же с ней происходит, о чем собственно идет речь, когда говорят об идентичности? Если попытаться найти русскоязычный эквивалент, то идентифицировать - это значит определить. Идентифицировать преступника - значит найти его и определить его лицо: кто это. Идентифицировать что-то - значит отождествить, идентичный - это тождественный. Речь идет о самотождестве или просто состоянии тождественности, самотождественности, стало быть такой цельности некоторой, о том, что это - всегда ТО ЖЕ САМОЕ. Всегда нужно иметь в виду такую простую народную словесную этимологию.
Народная этимология народной этимологией, а я лучше поступлю таким образом - я сформулирую некий парадокс, противоречие, которое за этим понятием скрыто. В сущности так - парадокс, ответом на который является понятие идентичности. Временным ответом! Я уверен, что как эта тема возникла лет пятнадцать, двадцать назад (публично принята), и больше она и проживет. Сейчас появилось несколько книг под названием "против идентичности" - значит, дело движется к тому, что она сойдет на нет. Поэтому я сформулирую парадокс, и вы сами для себя будете примериваться к нему, как с ним иметь дело.
Сначала мы скажем, что, конечно, это качество исторично. Скажем, Лев Николаевич Гумилев считал, что русский этнос - Гумилев был метафорическим человеком, поэтому, он говорил так, что - русский этнос возник на Куликовом поле. И хотя это метафора, но под ней есть серьезные основания. Он считал, что этнос существует примерно в среднем 1200 лет - вычислил из истории, стало быть 600-летие, половина - становление этноса. Акме, то есть расцвет приходится примерно на середину, на 600 лет. Значит, в 600-летие Куликовской битвы мы были в наивысшем расцвете в этом смысле. Ну, тут все, конечно, ерзали: посмотришь в окно - расцветом не пахнет. Но вот так принято было считать.
Но мне в этом мнении важно подчеркнуть, что этнос - то есть нечто, обладающее этнической идентичностью (то есть все русские, считающие себя таковыми и причисляющие себя к русскому народу), - оказывается, что это качество не извечно, оно не самоданно. Оно возникло, оно тварно. То есть в какой-то момент истории оно возникло и, согласно этнологии Гумилева, через 1200 лет оно потом может исчезнуть, даже если не произойдет какого-нибудь чудовищного геноцида и не ликвидируется этнос внешне, он все равно как-то рассасывается, идентичность исчезает. На этом примере ясно совершенно, что идентичность исторична, переменна во времени.
Ну и на человеческом уровне понятно. Сейчас можно половую идентичность сменить, причем путем хирургической операции. Группы социальные могут менять идентичность. Вот например, - были, были, были они партийной номенклатурой, с одной идентичностью, а потом бац - не прошло и нескольких лет, все оказались топ-менеджерами, олигархами и вообще. А по портретам смотришь - вроде одно и то же. В сберкнижки не заглядывал, счетов не знаю, но вроде одно и то же. А идентичность совершенно другая.
Во-первых, исторична и переменна. Во-вторых, не просто переменна - она, эта идентичность, конструируема, тварна. Наши славные мыслители начала XIX века 40-х годов, которые потом получили название славянофилов, как известно, учились в Гейдельбергском университете преимущественно, во времена расцвета немецкой романтики, когда перед немцами встала историческая задача воссоздать свое немецкое государство. Великая Священная империя Карла Великого давно была утрачена, немцы жили по мелким княжествам - у них была историческая задача: собраться в государство. Почему она такая была - это другой вопрос. Философия немецкого романтизма, эстетика вся была пропитана этим духом народности. И вот наши очаровательные очень чуткие юноши тоже стали очень энергично продвигать эту тему. Я без всякой иронии это говорю. Это, конечно, было им созвучно, иначе бы они не этому, а другому учились. Но тем не менее в этой народнической романтической идеологии был очень сильный элемент вот этой "привезенности".
От чего, кстати сказать, мы нимало потом пострадали, потому что у нас, в России, была другая совершенно задача. Если немцам надо было собираться в целое, то у нас-то оно уже было, нам надо было его удерживать, то есть не создавать, а сохранять, а это принципиально функционально были разные задачи. Поэтому в результате у нас сразу же родились такие национальные и региональные освободительные движения. Не успели они приехать в Россию, как в Сибири сразу же возникло сибирское областничество, в Прибалтике - прибалтийское, а на Украине - украинское. Ровно из этого же источника возникли требования областничества, которое уже тогда, до всякой перестройки, до всякой Советской власти требовало - чего? - денег! Сибирское областничество имело такой лозунг - федеральный центр (как сейчас принято говорить) - Москва и Петербург - грабят сибирские ресурсы, вывозят их, питаются ими и поэтому мы будем отделяться. Мы не такие русские, как те, которые живут в Москве и Петербурге. И это сущая правда. Потому что в культурном и историческом отношении русскоговорящие, считающие себя русскими, жители Сибири, особенно ее севера, казачьего юга и русского севера, - это другие, скорее всего субэтносы, как говорил Л.Н.Гумилев. Вообще вся славянофильская идеология выросла в усадьбах подмосковных, она вполне определенный образ народности имела в виду. В буквальном смысле слова - имела в виду, то есть видела вокруг себя.
Я на этом примере подчеркиваю, что идентичность не просто исторична, она еще и создаваема, тварна, Хотя и не без оснований. А когда в дело вступает технологический интеллект, то она не просто создаваема, но еще и проектируема, проектна. Потому что некоторые вещи создавались просто искусственно. Как, например, был написан заново иврит. Когда еврейский народ решил свою историческую задачу по возвращению на историческую родину, то языка живого не существовало. Он был написан и потом через образование вменен, и на нем теперь можно говорить, писать гимны, песни, истории и т.д. Очень важная составляющая культурной идентичности - языковая - была просто написана.
Точно также письменности были созданы для многих народов на нашей территории. Сейчас из-за этого возник удивительный феномен. Скажем, северный народ, ханты или ненцы - у них только устный язык был. Сначала была составлена азбука, потом были написаны учебники языка, потом возникли - за одно поколение фактически - нормы литературного языка, теперь, когда появилось радио и телевидение, то <имя> - ненец - он, например, по радио в тундру читает литературные тексты, и школьники уже учатся сразу не на том языке, на котором говорило их окружение, а на том, на котором раньше говорили, может быть, только некоторые особо продвинутые шаманы, которые знали все песни, весь культ, весь ритуал.
А на этом вся национальная интеллигенция строит свою национальную политику - как же, у нас есть своя письменность, свой язык, свой фольклор, вот уже своя литература на подходе, а в некоторых случаях она уже и написана! А теперь еще кроме письменного языка в школах занятия по визуальной антропологии проводятся - их обучают, как снимать на видео свои обряды и обычаи самим, и это теперь уже распространяется по местному телевидению, то есть - это конструируемая вещь.
И третье качество идентичности - свойственно в человеческом, психологическом отношении. Это такое свойство, которое лингвисты называют автореферентностью или самообозначением. Тут все так устроено, что для сознания, тем более для ориентированного на идентичность требуется как бы самоподтверждаемость всему, такая рефлексивная самодоказуемость. Самоподобие, самоподтверждаемость. Для всего можно всегда найти оправдывающий и подтверждающий аргумент. Это не моя выдумка - так устроено это сознание, и так оно описано гуманитариями.
В этой части я сказал, что идентичность - вещь искусственная, создаваемая исторически, изменяемая, рефлектируемая и т.д. Но парадокс состоит в том, что переживается это - и опять-таки не без основания - как самоестественная, наиестественнейшая, наиподлиннейшая и свободно принадлежащая тебе реальность. И ссылкой на то, что кто-то когда-то записал Библию и кто-то когда-то принес понятие народности или кто-то когда-то построил какое-то самообоснование этого дела, - этой ссылкой непосредственного чувства, непосредственного переживания не перебить никогда. Потому что антропологической, человеческой идентичности, о которой мы говорим как о целом, соответствует то, что я называю аксиоматическими состояниями сознания и воли, которым свойственно, как раз по определению, очевидности и произвольности. Очевидности для сознания и произвольности для воли. Они (очевидности) становятся как бы прозрачными, как те очки, через которые мы смотрим. Чем чище очки, тем больше мы видим сквозь очки то, что мы видим. Если стекло хорошее, мы смотрим через стекло и видим тополь. Если на стекле есть какая-то царапина какая-то, то, смотря через стекло на тополь, мы эту риску на стекле увидим как еще одну ветку тополя. Только перефокусировав зрение, только обратив внимание на само стекло, мы увидим, что оно тоже имеет какую-то свою структуру.
Так вот сознание и воля человеческие так устроены, что эти сущности, эта прозрачность, эта достоверность, эта очевидность, произвольность воли (то есть когда само собою желание возникает, мотивация происходит), - они не позволяют видеть того, что стекло имеет структуру, что его когда-то сварили и т.д. и т.п. Вот это самоподтверждение. То есть, с одной стороны, это - создаваемо, тварно, а с другой стороны - переживается как естественный, подлинный опыт. И вот это одно из основных напряжений и противоречий. Оно в разных терминах выражаемо, допустим иногда как традиция и новаторство, иногда еще как-то, традиция и модернизация, но этот искусственный, артифицированный момент и самоестественный, подлинный - они здесь каким-то чудовищно неразрешимым образом сходятся. И это не просто какое-то диалектическое соответствие, тут действительно некий узел, относящийся к пониманию природы человека. Вот. Представьте себе.
<...>
Я вам рассказал, что человечески это переживается как аксиоматические состояния сознания и воли, наделенные свойством самодостоверности и самопроизвольности. Но можно более дробно рассмотреть эту ситуацию. Я сейчас расскажу о четырех функциях и идентичности, и этих самых аксиоматических состояний.
Мы сейчас живем в условиях культуры, для которой характерна разительная нищета антропологического воображения, человеческого воображения, разительная нищета представлений о возможных образах человечности, об уместных образах человечности, о приемлемых образах человечности. Это та великая беда, о которой Мераб Константинович Мамардашвили, известный наш отечественный философ, назвал антропологической катастрофой. Ситуация здесь была предопределена тем, что наша страна и народ в ней подошли к тому пресловутому учетному тринадцатому или семнадцатому году с ярко выраженной сословной психологической культурой. Мы очень хорошо знаем и из литературы, из истории - крестьянский диалект в культуре, городской мещанский диалект (ну, допустим, по Островскому, например, или по старообрядческой истории), дворянский диалект есть (по усадебной культуре, которая нашла свое выражение в классической литературе и живописи), мы знаем монастырско-приходской и облик культуры. А вот общенациональная норма психологической культуры к тому времени сложиться не успела. Даже общенациональная норма литературного русского языка и то складывалась, как мы знаем, примерно с 17-го до середины 19-го веков. Литературный язык, который считается сейчас в лингвистических словарях, описанный, возникший на основе московского диалекта, сложился и был кодифицирован академиками сразу после 19 года. По крайней мере два с половиной столетия складывалась вот эта норма русского языка, на которой теперь должен как бы говорить образованный человек простой. А складывалось это довольно долго.
Так вот я утверждаю, что синтагмальные нормы психологической культуры складываются в таком же масштабе времени по крайней мере, а, может быть и больше, но никак не меньше. И начатки ее, известные нам под именем вот этой самой разночинной интеллигенции, то есть под именем интеллигенции, которая стала складываться, конечно, как всегда на базе светской психологической культуры. То, что было разночинной интеллигенцией, - это и был первый в стране всплеск общенациональной нормы культуры. Но с того момента, как разночинная интеллигенция начала формироваться (будем считать это с 1881 г.) до 17-го года прошло всего два поколения - за такой период общенациональной нормы культуры еще не складывается. Ну, а дальше - понятна история. Элита соответствующего сословия гибнет на войне (мировой или гражданской), кто-то уезжает, или кого-то здесь уничтожают, и возникает чудовищный идеал (который в Программе партии 61-го года зафиксирован) социальной (слово "социальное" - тогда покрывало все) и культурной однородности общества. А мы-то теперь знаем (и даже в школе теперь этому учат), что только разнообразие, и историческое, и социальное, есть залог движения, необходимое (пусть недостаточное, но необходимое) условие всякого развития. Без этого разнообразия, без разницы потенциалов, без обмена ценностями и символическими структурами, энергиями никакого движения, никакого развития нет.
И эта однородность выражалось совершенно наглядно в таких странных вещах как, например, был знаменитый учебник Афанасьева (кто сдавал кандидатский экзамен, тот знает) "Основы философии". Так, вот, первое издание учебника Афанасьева вышло с описанием "и для домашних хозяек". Потом это, правда, убрали (и для домашних хозяек), но он являлся учебником и для аспирантов, и для студентов. И вот не просто одна и та же сумма знаний, но один и тот же книжный текст одновременно мог быть и для школьника, и для домашней хозяйки, и для инженера и т.д. и для тех, кто сдавал кандидатский экзамен по философии. Потому что когда я сдавал экзамен по философии, по специальности, то председатель комиссии нам сказал так: "Все, кто готовились по философскому словарю, а не учебнику Афанасьева - четыре, и уходите! А с остальными - поговорим.". Вот это - однородность, выраженная предельно методично. Поэтому и президент, и министр, и министр культуры и президент Академии могли говорить на одной и той же коммунальной фене, которая абсолютно никакого отношения к самой норме русского литературного языка не имеет. И это мало кого коробит. Это и есть то, что М. К. Мамардашвили назвал отсутствием антропологического воображения. Вернее, он назвал это антропологической катастрофой, а эта "дикая культурность" - она мало чем связана с развитостью специализированных частей сознания, за счет которых человек и обеспечивает свою профессиональную деятельность. Можно встретить гениального астронома, который знает, как устроено все в Вселенной, ядерного физика, который "сечет" в частицах, компьютерщика, "хакера", который влезает в любые файлы там, шмены-фены, но как только люди начинают заговаривать о своей внутренней жизни, как только нужно описать какое-то состояние, которое он переживает, или выразить его, допустим, в воспитательном жесте, или определить свои чувства, обменяться, то оказывается, что слова идут безумно бедные, безумно бедные! И отсюда, на мой взгляд, - такая невероятная тяга к разного рода совершенно нетрадиционным в религиозном мире конструкциям, психологическим, восточным и пятое-десятое.
Итак, идентичность обеспечивает одно очень важное свойство - оно задает норму антропологического воображения, оно задает тот образ человека, который "обращается" в рамках данного сообщества и тот, который как бы форматирует и сверяет все другие деятельности.
(конец стороны)
Через содержание или насыщение этого канала предметным знанием ничего изменить невозможно. Поэтому очень важны не те слова, на которых говорится об этом человеке, не те прямые смыслы, которые выражаются, а, как в полушутку однажды сказал Гегель "По тому, чем довольствуется его дух, можно судить о величине его потерь" Всегда нужно смотреть на то, что отставлено, на то, что оказалось не нужным, не востребованным. Поэтому в такой ситуации, в условиях мало-мальски такой технологической ориентации, естественно, люди будут делать и верить во что угодно, только бы пережить возможность иной жизни, другие типы душевных и духовных состояний. Не в отдаленном будущем, не когда-то потом, при каких-то особых условиях, а сейчас испытать чувство полноты, инаковости жизни. И в этом смысле мог сгодиться абсолютно любой опыт. Ну, получилось так, что первично ставка была сделана на американское телевидение. По чисто внешним причинам - это была продукция вот такого типа. Она могла придти откуда угодно - из Китая, из арабского мира, или из Индии - как, вот, пришло индийского кино. Постольку, поскольку это дало и какие-то другие возможности самореализации, это было и востребовано. Потом уже через несколько шагов, когда наелись этого до конца, мы были в силах осознать, что, да, это - не то. Потому, что есть такая потребность переживания полноты жизни здесь и сейчас, которая удовлетворяется доступными средствами, а не вообще мыслимыми.
<...>
Таким вот образом.
Итак, - нищета антропологического воображения.
Опять-таки, такова историческая ситуация, что искусство, которое традиционно выполняло (в ХIХ веке, в частности) вот эту роль источника человечности, само переживает такую фазу, когда оно в человеке не нуждается как в таковом, в простом смысле этого слова. Человек должен быть устранен, выведен за пределы. Искусство не фигуративно для выражения прекрасной человечности. В смысле фигуры душевной жизни, оно в это время занято другим - испытанием других миров. В это же самое время процветают всяческие формы психопрактик и психобизнеса, которые очень интенсивно проводят на нашей территории бесконечные психотренинги - религиозно-психологические, психологические, ориентированные на обучающий процесс или на исцеление, или на спасение наше. Предлагают мощные такие психотехнологии, которые, казалось бы, удовлетворяют вот эту идентификационную потребность. А некоторым и до сих пор кажется, что удовлетворяют. Ну, в общем, это их дело.
Вот несколько штрихов к тому, что происходит с этой самой вещью под названием "идентичность".
Первая часть лекция закончилась.
Вопрос: В Вашем докладе прозвучала такая мысль, что вакуум сознания людей может быть заполнено всем, чем угодно. И человек это может принять, независимо от своего восприятия, хочет он того, или нет?>
Генисаретский О.И.: Я говорил не про сознание, я говорил про душевную жизнь, про психологическую культуру сознания. И я не сказал, что "может", - я противник всякого манипуляторства, - ну, так, по своей природе, потому что...Просто в условиях гипокультурности (элиты соответствующих сословий уничтожены, их нет) возникает общество, в котором нет собственных источников развития психологической культуры того уровня развитости, которую она имела,- по крайней мере которую мы знаем (кто - по памяти, кто - по памятникам, кто еще по чему).
А человек не может ждать, он сейчас должен прожить в полноте. И если мне ничего не могут дать ни воспитательная система, ни моя Церковь, поскольку как только я приду туда с вопросом - "а я видел сон!" или еще что-то, - то мне скажут : "Прелесть, прелесть!", или "Шизофрения!". Если шизофрения, то - к Вишневскому, а если - прелесть, - то в Лавру, к Науму на покаяние. И искусство ничего не может дать. Я давно в театр не хожу, потому что попадешь либо на блатную феню, либо на истерику. Поэтому я покупаю кассеты с записями протодьякона Архангельского Собора, записанного в 90-е годы прошлого века, чтобы просто голос услышать. Другой голос! Один раз только у меня был такой прорыв, когда служил еще Владыко Питирим (а он был протодьяконом у Алексия I, а тот учился в мирное дореволюционное время), то вот тогда явственно можно было слышать голос, звучащий откуда-нибудь из 16-15 века. Абсолютно другая фонетически-музыкальная структура, просто голос другой! Ну, соответственно, и оглас другой. Когда вот такова ситуация (а человеку надо этот момент пережить), то когда что-то появляется, то он сразу же за это и хватается, он в это втягивается.
Реплика: Белое братство!
Генисаретский О.И.: Ну, и Белое братство, и Богородичный центр, и Аум Синреке, и что-то вполне достойное, например, буддийская йога классическая. Все что угодно. В Москве и в Санкт-Петербурге есть все: и индийцы, и суфии, ну, все. Вот ткни пальцем в Энциклопедию символов, в оккультное течение, и обязательно найдется группа, которая уже этим занимается. То есть нужно пробежаться по всему пространству психических возможностей. Человек такое существо - если что-то где-то замаячило, то найдутся один или несколько, которые обязательно по возможности испытают. Ну, не может быть, чтобы не испытали. При том, что процесс этот может быть деструктивным.
Вот сейчас буквально, я иду сюда, смотрю выступает по телевидению мэр Нижневартовска, объясняет природу наркомании, там возросло сильно. Он говорит - ну, понимаете, безработица, неопределенность будущего, то-се, пятое-десятое, сами понимаете, но как только положение поправим - само рассосется. Точно также, как господин Вольский объяснял положение в Нагорном Карабахе. Мы сейчас мучной комбинат построим, бетонный комбинат построим, нефти немножечко поднальем, - ну, рассосется национальный вопрос. А когда интервью у школьников берут или анкетируют, что они отвечают на вопрос про наркоманию? Хочется испытать иное состояние сознания! Побывать как бы в ином возможном мире, пережить иное. А это иное можно переживать с помощью конопли, ЛСД или самогона из свеклы. Это в данном случае вопрос удобств и наличия вещества. И если даже будет мукомольный комбинат - другая возникнет потребность. Откуда она взялась? - Это другой вопрос.
Зуев С.Э.: Правильно ли я Вас понял, что вот свекольный этот самогон и выше, - все они являются суррогратами некоторых культурных психологических переживаний, которые возможны при наличии более развернутых культурных ситуаций?
Генисаретский О.И.: У меня есть личный ответ и профессиональный. Они не совпадают.
Вот - профессиональный и гражданский - все, что укладывается в рамки уголовно-процессуального кодекса, то есть все, что не запрещено, то разрешено. В гуманитарной этике ответ такой - человек сам и только сам отвечает за все состояния душевные, которые он переживает.
Зуев С.Э.: Тогда я по-другому спрошу. У Вас до этого был тезис о том, что вот эта "сословная" культура в какой-то момент была уничтожена.
Генисаретский О.И.: Нет. Мы пришли к сословной культуре без общенациональной развитой психологической нормы. А элиты сословные были уничтожены. И мы оказались в ситуации такой гипокультуры, когда источников для саморазвития этой психологической культуры нет.
На место этого попала сумма психотехнологий, которая была затребована. Сейчас у меня такое профессиональное представление, что это место ими заполнено и они "работают". К сожалению, для человека и культуры вообще ничего онтологически не гарантируется. Великие народы, культуры и религии исчезали с лица земли. Нам всем надо вспоминать, засыпая каждый вечер, что Древней Греции и прекрасных Афин больше нет, а есть "черные полковники" и проч. Древнего Рима больше нет, что некоторые народы, в том числе, кавказские "раскрестились", стали мусульманами или еще кем-то. Не гарантировано - само собой, без какого-то человеческого усилия и воли к этому, работы, - что, если что-то было, что он и будет. Это действительно вопрос культуры и культурной политики. Или частного выбора. Я не брошу никогда камень в того, кто сказал, что мы уедем, чтобы дети выросли в безопасности и получили хорошее образование. Когда это произносится как решение родовое, то - все, надо уважать право родителей решать так судьбу детей. Другое дело, когда это государственные мужи, имеющие возможность принимать решения - тут другой счет.
Я перехожу сейчас тогда к гуманитарным технологиям.
Вопрос: ...?
Генисаретский О.И.: Я говорил о четырех функциях: антропологическое воображение, нормы, затем репрезентация тех психических идеальностей, которые в воображении предполагаются, демонстрация возможных миров, которые имеют место, репрезентация в обобщенной экспозиционной плоскости, затем разные культурные эвристики и технологии, и в-четвертых, это - культурные практики.
Значит, так, гуманитарные технологии. Что сие такое? Я сказал, чисто догматически, что гуманитарная культура - это четвертое измерение свободной общественной жизни. Это означает, что в этом обществе все культурные реальности могут быть подвергнуты такому гуманитарному прагматизму. Чтобы долго не объяснять, опять прибегну к примеру. Понимаете, какая странная вещь! Два гения русской культуры - Александр Сергеевич Пушкин и Федор Михайлович Достоевский - не знали, что такое древнерусская архитектура, что такое иконопись наша, так как это знает теперь любой носитель знаний гуманитарной школы. Берем мы картину Достоевского - из "Сикстинской Мадонны" - висит у него над столом. Александр Сергеевич Пушкин встречается с митрополитом Филаретом в Успенском соборе, полным святынь, чудотворных святых икон, присутствуют на литургии. Они - Пушкин и Владыка - обмениваются стихами, они высоким вполне штилем написаны, но вы не встретите в их письменности ни одного упоминания о том, что для нас сейчас более или менее очевидно. При этом есть старообрядцы, есть просто верующие, для которых знать икону - был вопрос жизни и смерти. поскольку нужно было отличить икону старого письма от новой. Требуется огромная работа историков искусств, искусствоведов, собирателей, реставраторов, которые расчищают эту икону, чтобы в начале века (первая выставка икон была в 1912 году) икона стала светским культурным явлением. Когда можно было написать "Обратную перспективу" Флоренскому, когда Андрея Рублева они наконец-то увидели "вживе".
То же самое про архитектуру. Я не знаю, до какой степени это достоверно, но мне близко это мнение, что ее стали видеть после того, как появилась фотография, когда нужно было делать открытки и альбомы. В Европе они были уже сделаны, нужно было здесь выпускать свои серии, чтобы показать что-то свое. Начинают искать и находят это, начинают изучать. Может это звучит несколько некритично, но мне важно показать, что только после искусствоведческой - вообще гуманитарной - работы, элементы традиции - иконологической, культурной - становятся общенациональным культурным достоянием. Ни эта фотография, ни эта работа сами по себе не заменяют и не способны заменить того, что в традиции есть. Она как гуманитарная надстройка над подобной традицией, которая либо кончается, либо продолжается в зависимости от исторических обстоятельств. То есть гуманитарное знание и гуманитарная практика выступают как метаязык по отношению к самой традиции, к состояниям идентичности, который (этот язык) помогает
а) понимать, толковать, интерпретировать,
б) вводить это в образование,
в) делать это элементом культурно-практических действий, не загоняя никакими идеологическими средствами (?) в саму эту традицию, оставляя пространство для развития.
Это - неустранимая из культуры функция гуманитарного знания, мышления и всякого рода гуманитарных практик. Она расширяет пространство. И вообще это - очень парадоксальная вещь. Кто ввел в европейский оборот африканскую маску и тысячи других архаических вещей? Кто ввел? Художественный авангард! Представители самого радикального авангардного искусства, отрицавшие какую-то свою собственную классическую традицию. Это одна история, что они ввели. А другая - что рецептивность эстетическая была расширена. Сознание европейца стало готовым и способным воспринимать и ту же икону, и туже гравюру, и маску, и любые факты и формы традиционной архаической и классической культуры.
То же самое проделано и с литературными памятниками. Переведены все священные тексты всех народов. У бесписьменных - тех народов, у которых не было текстов, за них археологи, этнографы, семиотики написали про них книги и ввели тем самым в культуру. То есть благодаря вот этой гуманитарной работе, пространство эстетическое и культурное расширено, и в нем свое место находят нити традиций, особые совершенно, в которых эти институты свою идентичность и выражают.
Вот отсюда и возникают парадоксы и напряженности вокруг этой проблемы, потому что, с одной стороны, когда мы употребляем слово идентичность, мы употребляем термин какого-то диалекта какого-то гуманитарного научного сообщества. А думают при этом - я вот, например, думаю, какими же были вот эти самые ковры, которые жили там, где теперь стоит город Ковров, в котором я родился, и про которых написано всего в трех местах в трех источниках. Непонятно.
Могут собираться в Калининграде пруссы и говорить, например, почему Калининград - немецкий город? Прусский! А где пруссы? Как! - прусский язык написан. А где описан? - На том же самом немецком, английском.
В этом смысле совершенно фантастически хороша вот эта трилогия Толкиена "Властелин колец" именно тем, что даже феномен такой сейчас возник (он описан в литературоведении) - вымышленный этнос - вымышленный! - с вымышленной культурой - обычаями, обрядами и т.д.. Как только что-то становится предметом замышления, то значит оно - это, чего вы мыслили - пошло! Вошло в культурный оборот. То, что они конструируемы, проектируемы или историчны - это не есть плохо. Равно, как не есть плохо и вот этот уникальный единственный модус существования, что мы переживаем это - идентичность свою - как наиестественнейшую, наиподлиннейшую, вечную Русь. Потому что на самом деле никто не знает, никому не дано знать, зачем это многоцветье было создано, но оно существует. Память (как бы ни были развиты мнемотехники культуры), сама память традиции не исчерпаема в принципе. Ни культурогенез, ни этногенез, ни теогенез, ни антропогенез, то есть история, творения людей, культуры, народов не закончены, не кончены. Культуры открыты к своему будущему. И какие туда инвестиции, какие творческие силы туда будут вложены, не предопределено. Поэтому я - так по наивности, по детски - не мое это дело знать, зачем. Мне хотелось бы, чтобы этот бедный горный орел, который вымирает сейчас в Гималаях, выжил. И насекомые, и вирусы.
Реплика: За них не беспокойтесь!
Генисаретский О.И.: Я не то, что беспокоюсь, но как-то...
Реплика: О себе тут нужно беспокоится!
Генисаретский О.И.: О себе чего беспокоиться! Как в случае с бешеной собакой, надо просто спокойным быть, и она на тебя не броситься. Не проявлять просто признаков беспокойства. И тебя никто не побеспокоит.
Сергей Эдуардович, чего скажете, прервите меня!
Зуев С.Э.: Я уже Вас прервал.
Генисаретский О.И.: Он прервал меня насильно!
Зуев С.Э.: В общем все валите на меня!
Вопрос: А как с Вашей точки зрения можно объяснить видения у религиозных людей?
Генисаретский О.И.: Я не понимаю только, почему это надо объяснить! Это вопрос признания или не признания. Дело в том, что мы удивительно бесхозяйственны и не чувствительны к психической жизни, которой мы все обладаем. Мы все видим сны, все грезим наяву, воображаем, но мы просто не умеем жить и работать в этих реальностях. Мы забываем, отталкиваем, не обращаем внимания. Хотя каждый раз точно знаешь, что вот первый взгляд на человека, которого только что встретил, первое впечатление - там уже все, потом всегда говоришь - но я же знал!
Вопрос: А как быть с региональной идентичностью?
Генисаретский О.И.: Что касается схематически того хода, в той мере, в какой я занимаюсь вопросами пространственности, то есть такое тождество, уравнение символическое о том, что (регион ведь из пространства состоит - правда?) каждому типу пространства соответствует определенное состояние сознания. И наоборот - каждое состояние раскрывается в какое-то особое, специфическое пространство. Понимаете, почему я сказал, что территория - это целлофан. Потому что не сама по себе территория идентичностью не обладает и обладать не может. Идентичностью обладать может только нечто заведомо живое. Территория - это мертвое. Значит. Это - такой биогеоценоз живых существ, множество существ, живущих в определенном ареале. этот тот принцип, который Л.Н. Гумилев выразил в понятии этнического стереотипа поведения - этноландшафтное равновесие. Он описал это состояние этноландшафтного равновесия, которому соответствуют этнические стереотипы поведения, но поведения в среде - внешнего поведения. И поскольку культура тоже является своего рода средой, только знаковой и образной, - постольку мы имеем возможность говорить по этой модели об этнокультурном равновесии и стало быть о специфическом, о чем-то, что соответствует этим стереотипам.
Что это такое? Дальше я делаю дерзкое суждение и утверждаю, что состоянием этнокультурного равновесия, функционально эквивалентным этому всему, является то, что в нашей семиотике называется мифологической моделью мира и мифологической традицией. Соответственно стереотипу во внешнем поведении соответствует архетип в смысле архетипической психологии Юнга. То есть то, что раскрывается через бессознательное. Это для меня обосновывает онтологический статус мифопоэтической традиции, реализация состояния этнокультурного равновесия. А вот они - архетипы - как известно, непосредственно, впрямую не переживаемы. Они должны проецироваться, некие символы бессознательного в сознание. В видениях, в творческих актах, в виде снов, мотивационных импульсах и т.д. Поэтому мы видим сны и обладаем видениями, потому что мы не какие-то там робинзоны, а потому что мы принадлежим некоему культурному и родовому целому. Причем сны разные в зависимости от характера угроз и вызовов.
Вопрос: Это информация?
Генисаретский О.И.: Информация - я не очень понимаю, что это такое. Это что, какой-то научно-технический эквивалент того что в философии называется сознанием, знанием? Если так, то, да, безусловно, это информация.
Зуев С.Э.: Ну, про регион, конечно, ничего.
Генисаретский О.И.: Я не знаю, что такое регион. Я знаю, что такое земля, образ...Про регион мне по жизни ничего не известно, а я предпочитаю пользоваться аксиомой Мандельштама - "Только детские книжки читать! Только детские думы лелеять!". На моем детском языке слова "регион" нет. Левинтов попытался мне объяснить, что такое регион в гуманитарном смысле... Что такое региональность у Хайдеггера или у Делеза, я знаю, и т.д., но... Что такое территориальное деление, я тоже знаю из курса школьной географии.
Зуев С.Э.: Речь идет о том, что всю тематику, которую Вы здесь обсуждаете невозможно пропустить через сознание отдельного человека.
Генисаретский О.И.: Почему? Я не понимаю.
Сазонов: Вы здесь много говорили о самоидентификации, но есть еще проблема идентификации иного, понять иное, уложить его куда-то...
Генисаретский О.И.: Идентичности иного в самом себе или его идентификации для меня?
Сазонов: Его идентификации для меня. Есть такая проблема? Она укладывается в Вашу тему?
Генисаретский О.И.: Наверное, но я скажу просто. Представим это просто - "убийца в переходе с сигаретой в зубах (?)". В более развернутой и изысканной форме это то, что Лев Гумилев называл "сохранением исторической судьбы". Это - законы сохранения. Есть закон сохранения энергии. Это - закон сохранения исторической судьбы. Я его формулирую так: "Принцип, - добавляю к этому, - закона сохранения исторической судьбы во всех возможных мирах". Потому что нам постоянно раскрываются какие-то новые реальности, возможные миры, которые надо испытать на обживаемость, на способность выжить там и т.д. То есть задача такая есть, но она - задача практическая. Это раскрывается в опыте проживания. Недаром говорят - "за битого двух небитых дают".
Вопрос: А как же эта задача реализуется в случае "убийцы в переходе"?
Генисаретский О.И.: Если Вы мне расскажите, что происходит с музейным делом, когда из рамки музеефикации чего-то оно переносится или развивается в рамки культурного туризма, если Вы мне объясните, как смысл музейности сохраняется, прирастает или убывает в процессе перехода музейного дела в рамки культурного туризма, ну, и т.д., тогда я смогу ответить на Ваш вопрос.
Зуев С.Э.: То есть сейчас Вы это сделали?
Генисаретский О.И.: Да, нет. Если появится такой человек, который ответит мне на этот вопрос, я вообще перестану этим заниматься. Зачем мне время тратить?
Зуев С.Э. (ответ Сергею Сазонову): Я бы на Ваш вопрос вообще отреагировал бы так. Вообще позиция "Я" и "Чужой" возникает и обретает осмысленность, когда появляется третий элемент под названием "Другой".
Генисаретский О.И.: Это слишком серьезный ответ. Я думаю так, если мы с Вами сговоримся и вместе будем продвигать ЭТО, вот именно ЭТО, то есть культурный туризм, то мы, конечно, форсируем все функции.
Опубликовано: Генисаретский О.И. Культурная идентичность и образ региона // Пространственность развития и метафизика Саратова. - Саратов, 2001.
http://www.procept.ru/doclady/1998-11-25_kult_identi4nost.htm
Док. 384607
Перв. публик.: 20.10.01
Последн. ред.: 20.10.07
Число обращений: 358
Генисаретский Олег Игоревич
|
