Прогнозы - дело ненадежное, и это, казалось бы, всем известно. Однако во все времена интерес людей к своим собственным перспективам, к перспективам развития страны и общества столь велик, что большинство специалистов, причастных к обществоведению, так или иначе впадают в соблазн предсказания и предъявляют на суд публики свои варианты видения мира, которого еще нет (и который, возможно, никогда не станет реальностью). Соблазн этот обусловлен не только высоким "спросом" на прогнозы такого рода, но и очевидной особенностью "предложения" - ведь ни один серьезный социолог не может, не обманывая себя и других, заявить, что его совершенно не интересует будущее изучаемого им объекта.
Однако, при всем избытке и спроса, и предложения, социальная прогностика не слишком популярна (а отчасти даже опасна для авторитета ученого) - причем по вполне понятным причинам. Во-первых, большинство прогнозов составляется для того, чтобы привлечь внимание общества к определенным (и чаще всего тревожным) тенденциям. Но эти тенденции могут оказаться не столь устойчивыми, как думает автор, а могут натолкнуться на непредвиденные контртенденции (иногда как раз и вызванные деятельностью людей, проникающихся ощущением опасности). В результате угрозы не актуализируются, и прогноз не только воспринимается, но и надолго запоминается как ошибочный - со всеми вытекающими следствиями.
Во-вторых, хорошие и убаюкивающие прогнозы заведомо привлекают меньше внимания, чем катастрофические, и поэтому футурологи волей-неволей чаще обращаются к потенциально негативным, чем к потенциально позитивным тенденциям - иногда вопреки их реальным весу и значению.
В-третьих, "привлекательность" негативного прогноза выше для исследователя еще и потому, что важным оказывается сам факт его достоверности; позитивный прогноз ставится в заслугу его автору только в том случае, если правильно указана причина благоприятного развития событий (что, разумеется, гораздо труднее сделать).
Наконец, в-четвертых, заметный резонанс в обществе вызывают обычно ошибки футурологов, а не подтвержденная временем достоверность их прогнозов - и это более всего удерживает многих аналитиков от активной вовлеченности в футурологические изыскания.
Все эти соображения должны были вызвать весьма скептическую реакцию на предложение Михаила Делягина написать очерк о том, что ждет человечество в 2020 году, - но я согласился, потому что в этом случае верх взяла уверенность в том, что мой прогноз не станет самым экзотическим из собранных под обложкой задуманного сборника, и, возможно, он даже несколько успокоит читателя, на которого составитель и его коллеги наверняка вознамерились обрушить очередную порцию экстремальных пророчеств.
Общие соображения
Ход истории сочетает в себе революционные и эволюционные изменения, но по тем же причинам, по каким в большинстве футурологических исследований внимание акцентируется на проблемах и вызовах времени, историки предпочитают уделять особое место в своих работах революционным и "эпохальным" событиям. Однако нередко за рассуждениями о причинах и следствиях таких событий теряется из виду основательная преемственность, имеющая место почти во всех сферах общественной жизни - от экономики до культуры. Нет сомнений, что решение задачи мирного использования ядерной энергии открыло перед человечеством новые перспективы, и ее доля в общем балансе энергопотребления выросла к концу 80-х годов до 5,9%, но затем стабилизировалась на этом уровне. Не менее очевиден эффект автоматизации производства, которая в 70-е годы вызывала серьезные опасения безработицы - от 20 до 30% активного населения к концу ХХ века; между тем вторая половина 90-х годов оказалась в этом отношении вполне благополучной - в США безработица составляла 4,5-5%, в Европе - 6-10%. Прогнозы о полном истощении запасов нефти и других природных ресурсов, тревожившие мир в начале 70-х годов, тоже не оправдались. Несмотря на все перемены, экономика начала XXI века намного больше напоминает экономическую систему середины ХХ столетия, чем та - экономику передовых стран первой половины XIX века. Ускорение перемен несомненно, но в то же время это именно ускорение хорошо известных процессов, а не радикальный слом прежних тенденций. Учитывая, что горизонт, обозначаемый 2020 годом, весь&-ма близок, можно предположить, что никаких кардинальных перемен в основных принципах функционирования глобальной экономики к этому времени не произойдет.
Одна из особенностей ХХ века заключается в возросшей независимости политики от экономики. Если, например, в XV-XVII столетиях основные европейские государства, находившиеся на примерно одинаковом уровне развития, имели схожие полити&-ческие системы (в виде абсолютной монархии), а затем в XVIII-XIX веках перешли к конституционно-монархическому или республиканскому устройству, то в наше время экономический прогресс страны не так много говорит о ее зрелости в социальном и политическом отношении. Хотя принято считать, что госу&-дарства, в которых ВВП на душу населения превышает 8 тыс. долл., в большинстве своем являются демократическими, это не всегда соответствует действительности. Многие современные страны, специализирующиеся на экспорте сырья или массовых индустриальных товаров, сохраняют авторитарные политические порядки. Религиозные и этнические составляющие политики приобрели ныне роль, не менее важную, пожалуй, чем в XV-XVI веках. Более того, эта тенденция к "обособлению" политики от экономики усиливается со временем, и вряд ли можно надеяться, что в ближайшие 15 лет мир станет политически более унифицированным, чем сейчас. Это, однако, не означает неизбежности войн и катаклизмов - если, конечно, приверженцы всеобъемлющей глобализации не станут насильственно навязывать в каждом уголке планеты кажущиеся им оптимальными стандарты и правила.
Уже сейчас понятно, что социальные проблемы XXI века, которые предстоит еще осмыслить, качественно отличаются от тех, что имели место в прошлые столетия. Если в XIX-м и на&-чале ХХ века основной социальный конфликт назревал и получал то или иное решение в пределах того или иного общества (или нескольких взаимосвязанных обществ, как в Европе), то сегодня наиболее остро он проявляется "на границах" всего развитого мира - прежде всего потому, что в постиндустриальных странах и за их пределами сформировались качественно различные модели воспроизводства. Этот конфликт (пока скорее потенциальный, нежели реальный) вряд ли можно считать "аналогом" классового конфликта буржуазного общества, когда капиталисты не могли обходиться без эксплуатируемых ими рабочих. Постиндустриальный мир в гораздо большей степени автономен от индустриа&-льного и доиндустриального, и нищающие народные массы "Юга" никак не являются источником богатства "золотого миллиарда". Скорее, мы наблюдаем некоторое подобие разделенности мира, существовавшей в XVI-XVIII столетиях, - с той лишь разницей, что колонизации "Юга" "Севером" нет и не предвидится. Именно отсутствие политического единства современного мира не позволяет говорить о расту&-щем глобальном неравенстве как о социальной проблеме - ибо она выходит за пре&-делы того или иного определенного социума. Тем не менее проблема эта воспринимается в качестве именно социальной - и прежде всего потому, что современное западное обществоведение склонно считать экономическую взаимосвязанность стран и континентов достаточным основанием для рассмотрения их как социетарного целого. В этом случае фактор восприятия оказывается более важным, чем сама реальность: ощущения, овладевая массами, становятся материальной силой вне всякой зависимости от того, сколь они обоснованны.
Таким образом, экономический прогресс - основной "метафактор", воздействовавший прежде на динамику общественного развития, - в нынешнем столетии будет играть скорее консолидирующую, чем разделяющую роль; он станет фактором скорее поддержания устойчивости, чем нарушения сложившихся балансов. Второй крайне важный фактор - политический - будет играть более самостоятельную, но в то же время менее заметную роль, чем в XX столетии; изменить характер этой ситуации может только резкая активизация вмешательства стран Запада в дела стран периферии - однако, несмотря на события последних лет, она представляется относительно маловероятной. Самые серьезные проблемы могут возникнуть в связи с углублением глобального неравенства и зреющими на этой основе социальными конфликтами; опасность их будет тем больше, чем упорнее будут "продвигаться" теория и практика унифицирующей глобализации. Таким образом, разумно предположить, что к концу первой четверти XXI века отдельные части мира окажутся если не более обособленными друг от друга, чем сегодня, то более чуждыми друг другу. Схема всеобъемлющей, стандартизирующей глобализации (точнее было бы сказать - американизации) даст сбой. Вероятно, это станет и "началом конца" могущества США.
Прежде чем рассматривать отдельные тенденции мирового развития в наступив&-шем столетии, следует сказать несколько слов о современном состоянии научного знания.
Принято считать, что в ХХ веке прогресс науки превзошел все ее успехи на протяжении любого другого столетия. В обоснование часто приводят данные о росте объемов циркулирующей информации (удвоение за каждые 14 лет), о ее невиданных массивах, которые используются даже там, где еще сто лет назад применялись лишь традиционные умения и навыки; о растущей численности ученых и исследователей; о становлении особого "класса интеллектуалов" и о том, что наука стала "главной производительной силой" общества. Все это так, однако все эти данные мало что говорят о состоянии самой научной мысли. Несмотря на накопление информации об окружающем мире и стремительный рост прикладных разработок, налицо очевидный дефицит серьезных концептуальных обобщений - как в естественных науках, так и в гуманитарных. С этой точки зрения, становится популярной аналогия между началом XXI века и началом ХХ-го, однако эта аналогия представляется небезосновательной при описании хозяйственного развития и политических событий, но не применительно к теоретической науке.
В конце XIX-го и начале XX столетий сфор&-мировались самые влиятельные экономические (марксизм и маржинализм) и соци&-альные (идеология и практика социал-демократического движения) теории; в естественных науках новые обобщения были порождены открытием радиоактивности, были созданы квантовая механика и теория относительности; в биологии начала развиваться генетика, и т. д. Напротив, на рубеже ХХ-го и XXI столетий не появилось ни одной масштабной теории; социология произвела на свет лишь несколько концепций, описывающих современное состояние как "пост-" (индустриальное, модернистское, экономическое, классовое и т. д.); естествоиспытатели замкнулись в десятках (если не сотнях) научных дисциплин, по&-явившихся в последние десятилетия; экономисты все свое внимание сосредоточили на математическом анализе - в ущерб выяснению глубинных закономерностей функционирования хозяйственных систем. Если 100 лет назад государственные мужи размышляли о единых принципах политического порядка (в те годы появились работы, обосновывавшие деколонизацию, были организованы первые конференции по разоружению, а затем основана Лига Наций), то сейчас наиболее распространенным становится case by case scenario, а излюбленным принципом - отсутствие любых принципов.
Трудно сказать, в каком направлении научное знание станет развиваться в ближайшем будущем. С одной стороны, велик соблазн вспомнить о так называемых "метафизических" эпохах, на протяжении которых происходило, в основном, накопление и упорядочивание знаний, и приходивших им на смену эпохах "диалектических", когда рождались потрясающие обобщения. Под таким углом зрения нынешние проблемы неопределенности кажутся естественными - и преходящими. С другой стороны, нельзя сбрасывать со счетов как то, что современные научные исследования преследуют гораздо более утилитарные цели, нежели прежде, так и то, что на широкую известность способны претендовать лишь достаточно примитивные (и поэтому легко воспринимаемые) концепции. Как бы ни относиться к К. Марксу, сравнивать "теорию" С. Хантин&-гтона о столкновении цивилизаций с марксовым анализом природы и причин классовой борьбы по меньшей мере неприлично. И нет сегодня уверенности, что тенденция к примитивизации научных концепций (вполне комплементарная тенденции деэлитизации демократических обществ) не окажется слишком прочной. По крайней мере, такая опасность очевидна, и ее никак нельзя считать мелкой и несущественной.
Итак, поступательному развитию мира в том направлении, в котором он развивался на протяжении последних шести десятилетий, угрожают не только политические и социальные проблемы, но и особенности их осмысления на рубеже ХХ и XXI столетий. Это делает еще более иллюзорными надеж&-ды на "глобальность" и "универсальность" цивилизации "образца 2020 года". Повторю: к концу первой четверти XXI века отдельные части мира будут более чужды друг другу, чем сегодня. Но этот вывод не противоречит некатастрофическому характеру моего прогноза, не делает его менее "оптимистическим" или "эволюционным".
Экономика
Экономический прогноз "в деталях" - т. е. в категориях подушевого ВВП, сравнения масштаба экономик, ценовых ориентиров на рынке основных товаров, кросс-курсов валют и т. д. - на заданном временн#243;м отрезке не имеет смысла, поскольку вероятность "угадывания" невелика, а "единицы измерения" совершенно условны. Поэтому ограничусь самыми общими замечаниями относительно некоторых направлений развития мировой экономики, но не конкретных показателей, которых она способна достичь к 2020 году.
Прежде всего, есть все основания думать, что в мире улучшатся средние параметры качества жизни, а процессы экономической глобализации будут развиваться и дальше. В общем и целом, к этому времени возобладает точка зрения, согласно которой глобализация экономики ведет к "подтягиванию" уровня жизни, а не к расширению разрыва; торговля станет более свободной, и продолжится рост объемов трансграничных товарных и инвестиционных потоков. В то же время в целом ряде стран будут инициированы "ан&-тиглобализационные" меры, призванные "защитить" их от доминиру&-ющих хозяйственных тенденций. Именно это станет основным фактором углубления экономического неравенства в мире XXI века; в то время как страны Азии и бо&-льшинство государств Латинской Америки будут втягиваться в международное разделение труда, многие страны Африки (а также некоторые ближевосточные и центральноазиатские страны) сделают ставку на самоизоляцию. Результатом станет интенсивное распространение бедности в соответствующих регионах планеты; в подобных условиях Запад вряд ли сможет что-то этому противопоставить.
Современное разделение мира на сообщество развитых постиндустриальных стран и "глобальную периферию", откуда поступают природные ресурсы, сырье и дешевая рабочая сила, сохранится, а в некоторых аспектах станет даже более явным. Страны "Юга", вплоть до начала XXI столетия не воспользовавшиеся возможностью освоить индустриальный тип развития, вряд ли вновь обретут эту возможность. Это, однако, не значит, что 2020 год они встретят в худшем с экономической точки зрения состоянии, чем в наши дни. Дело в том, что в ближайшие 10-15 лет будут устойчиво расти цены на сырьевые товары. Тому есть две причины.
С одной стороны, новые источники энергии не получат в ближайшие годы коммерческого распространения; наиболее важные полезные ископаемые также не будут ничем заменены. Эйфория, связанная с технологическим бумом 90-х годов, постепенно проходит, что отра&-жается и на ценах на ресурсы. При этом все помнят, что большая часть этих ресурсов остается исчерпаемой, их запасы продолжают сокращаться, а расходы по их добыче и переработке - расти.
С другой стороны, стало ясно, что рост цен на сырье не опасен для экономики развитых стран, как считалось прежде. В 1973-1975 годах суммарная стоимость энергоресурсов, использовавшихся в американской экономике, достигала 16% ВВП; сегодня она не превышает 8-8,5%. В европейских странах этот показатель примерно вдвое ниже. Поэтому развитые страны готовы к повышению сырьевых цен, которое не только не опасно их экономикам, но, скорее, стимулирует поиск новых технологических решений, делает более выгодными вложения в новые технологии.
Более того; вероятным представляется достижение в рамках постиндустриального мира своеобразного консенсуса относительно приемлемости высоких сырьевых цен. Они позволят развивающимся странам несколько улучшить их экономические показатели, вследствие чего от них можно будет ожидать снижения активных требований всякого рода экономической помощи, которая обычно бывает бесполезной. Таким образом, молчаливое согласие развитых стран с более высоким уровнем сырьевых цен станет своего рода "отступным", позволяющим надеяться на некоторое замедление деградации "развивающегося" мира. Сегодня едва ли можно сказать что-либо определенное о сырьевых ценах через 15 лет; тем не менее мне представляется "справедливым" такой их уровень, при котором энергоресурсы будут обходиться европейским государствам и США в 6-8% их ВВП, а прочее индустриальное сырье - в 3-6%. Учитывая темп развития их экономики, можно говорить, что цены на сырье окажутся к 2020 году в 2,5-3 раза выше нынешних (и это если рассчитывать их без учета прогрессирующей инфляции).
Как уже отмечалось, к заданному сроку не появится новых источников энергии, способных заменить привычные нефть и газ, причем отнюдь не в силу причин технологического свойства. Использование ядерной энергии в развитых странах натолкнет&-ся на противодействие со стороны экологических движений; ее приме&-нение в странах развивающихся будет сдерживаться "международным сообществом" по соображениям безопасности. Массовое производство субститутов нефти (прежде всего - этилового спирта или топлива на основе биомассы) так и не станет рентабельным в постиндустриальном мире, а его импорт из государств периферии будет сдержива&-ться могущественным сельскохозяйственным лобби. Альтернативными источниками энергии, которые станут применяться гораздо более активно, будут усовершенствованные станции, использующие энергию рек, океанских приливов и ветра, термальных вод. В странах периферии, где экологические стандарты не так строги, как в Европе или США, будут все более широко применять жидкое топливо на основе угля, которое уже сегодня находится на финишной стадии разработки. В традиционной "корзине энергопотребления" увеличится доля природного газа, который потеснит нефть и нефтепродукты в качестве жидкого моторного топлива. Однако в целом доля нефти и газа в совокупном энергетическом балансе уменьшится незначительно: на 7-10 процентных пунктов - т. е. приблизительно на столько же, что и за пред&-шествующие два десятилетия. Объем разведанных запасов нефти и газа будет в 2020 году находиться на уровне, незначительно (на 10-15%) уступающем сегодняшнему.
Сфера высоких технологий, и в первую очередь информационных, будет испытывать трудности, вызванные отсутствием реальной потребности в открываемых ею возможностях. Продолжая осваивать уже существующие рынки - и в первую очередь рынок персональных компьютеров, мобильной телефонии и коммуникаций, - соответствующие компании столкнутся с жесткой конкуренцией и будут предлагать потребителям устройства, способные выполнять все больше и больше функций. "Продвижение" этих продуктов на рынок станет еще более навязчивым; технологические стандарты, вынуждающие человека покупать еще более изощренные технологические приспособления, станут обновляться все чаще. Соответственно, патентное и авторское право усилиями развитых стран будет ужесточаться. Весьма вероятно, что к концу первой четверти XXI века для высокотехнологичных отраслей экономики крайне актуальной окажется необходимость структурной перестройки, но ее направления представляются пока неопределенными. Можно лишь утверждать, что насыщенность потребительского рынка будет некоторое время компенсироваться внедрением все новых технологий в производственную сферу (что, однако, со временем перестанет приводить к качественному совершенствованию производимых товаров). Основным конкурентом информационному сектору станет биотехнологический, на пути которого пока не видно серьезных, а тем более непреодолимых препятствий (при том, что спрос на продукцию этого сектора будет существовать до тех пор, пока живы сами люди).
Для отечественных аналитиков особый интерес традиционно представляет "баланс сил" в мировой экономике, или взаимное позиционирование основных ее центров. С этой точки зрения, важно понимать суть процессов, связанных с подъ&-емом азиатских стран - в первую очередь Китая и Индии. С большой вероятностью их развитие будет относительно спокойным и поступательным - во всяком случае, ничто не предвещает до 2020 года кризисов, способных отбросить их на де&-сять или более лет назад (как это случилось, например, с Японией в начале 90-х). В то же время катаклизмы, обусловленные "перегревом" экономики (вроде произошедших в Южной Корее, Таиланде, Индонезии и других восточно-азиатских государствах в 1997-1998 годах), практически неизбежны. Скорее всего, к 2020 году экономика Китая станет самой крупной в Азии; Китай опередит Японию и существенно сократит отставание от США по совокупному размеру ВВП (но не по его объему на душу населения, который в абсолютном выражении сохранится на нынешнем уровне в 30 тыс. долл. в год или несколько возрастет). Однако и Китай, и Индия останутся нетто-им&-портерами технологий и нетто-экспортерами промышленной продукции. Китай по-прежнему будет активно применять жесткое государственное регулирование; юань не станет конвертируемой валютой, а единая валютная зона в Азии останется меч&-той. По этой причине - и несмотря на явно большую, чем сегодня, долю в мировом валовом продукте, - азиатские страны будут фактически иметь даже меньшее влия&-ние на глобальные экономические процессы, чем сейчас. Озабоченность Запада стремительным ростом Китая и Индии сменится успокоенностью, похожей на ту, что доминировала в отношении Японии на протяжении всех 90-х годов. На США, страны ЕС и "новые" страны Азии будет приходиться по 22-25% мирового валового продукта, что позволит поддерживать стабильный баланс интересов между ними.
Самым слабым звеном в этой "тройке" окажутся США (и в том нельзя не видеть существенного отличия от современной ситуации) - причем как с точки зрения вклада в мировую экономику, так и с точки зрения "структурных" проблем. Главную опасность для Соединенных Штатов будут представлять прогрессирующая деиндустриализация; дисбаланс между их реальным хозяйственным "весом" и ролью в обеспечении международных трансакций; резкое падение качества рабочей силы вс&-ледствие нарастающей иммиграции и деградирующей квалификации работников.
Доля США в мировом валовом продукте устойчиво снижалась на протяжении всей второй половины ХХ века, за исключением непродолжительного периода в середине и конце 90-х годов. В результате к 2001 году на Соединенные Штаты приходилось около 26% глобального валового продукта - против 55% в 1947 году. Конечно, это немало - особенно если учесть, что американцы составляют всего 4,4% населения Земли, а их доходы превосходят среднемировой показатель в 5 раз. Скорее всего, в обозримой перспективе доля США в мировом валовом продукте будет сокращаться на 0,2-0,25 процентных пункта в год - и в этом нет ничего экстраординарного. Даже если к 2020 году на Соединенные Штаты будет приходиться не более 20% мирового валового продукта, на страны Европейского Союза - 21-23%, на Китай и государства зоны китайского влияния (Гонконг, Тайвань, Малайзию, Индонезию и Сингапур) - 14-15%, на Японию - 7-8%, это далеко от дисбаланса в соревновании трех экономических центров современного мира.
Гораздо более тревожны структурные проблемы, с которыми сталкивается экономика США. Прежде всего, это стремительное перемещение индустриальных мощностей за пределы Соединенных Штатов ради сокращения произодственных издержек. В последние годы американцы переквалифицировались на "производство" услуг, полезность ряда которых весьма сомнительна. Так, с 1999 года более половины (!) ВВП США представлено так называемыми трансакционными издержками (банковскими услугами, услугами торговли, хранения, транспорта), которые в обычной экономике считаются чистыми потерями хозяйствующих субъектов. Этот бизнес на издержках будет для американцев "успешным" до тех пор, пока они сохраняют контроль над известной долей общемирового финансового оборота и оборота фондовых рынков. Однако такое производство услуг (которые не всегда могут экспортировать&-ся) ослабляет внимание предпринимателей к рынку товаров; американская продукция становится хронически неконкурентоспособной как на мировом, так и на внутреннем рынке. В 2005 году дефицит торгового баланса США достиг 811 млрд. долл. и, судя по всему, продолжит свой рост в ближайшем будущем. Сегодня Америка является единственным в мире государством, которое устойчиво потребляет почти на 10% больше товаров и услуг, чем производит, покрывая этот дефицит денежной эмиссией. Единственным условием, которое позволяет ей делать это, выступает уникальная роль доллара как мировой резервной валюты. Сейчас трудно сказать, сохранится ли эта роль в условиях, когда Соединенные Штаты утратят экономическое лидерство, однако несомненно, что без подпитки за счет других стран американцам не удастся поддерживать достигнутый ими уровень потребления.
Еще одной проблемой является постоянный приток в США дешевой и низкоквалифицированной иммигрантской рабочей силы. Если в 15 странах, состоявших в 1985 году в ЕС, общий прирост занятости за 1973-2005 годы составил 13%, то в США - почти 80%. Американцы предпочитают наращивать занятость, а не совершенствовать технологии; они гонятся за дешевизной, а не за качеством. Именно потому их экономика становится менее конкурентоспособной, а новейшие технологии - такие, как мобильная связь третьего поколения, система GPS в автомобилях, и многие другие - в Европе применяются гораздо чаще, чем в Америке. Не менее важным фактором становится и деградация американского образования, на что все более настойчиво обращают внимание эксперты. Поэтому основной причиной упадка Америки в XXI веке станет не политический кризис, а обострение ряда структурных проблем в ее неуклонно отстающей экономике.
Это не означает, однако, что "триада" мировых экономических центров, сформировавшаяся еще в 60-е годы, к 2020 году претерпит серьезные изменения. Несколько разочаровавшись в устойчивости американской экономики, инвесторы, скорее всего, попытаются избавиться от части долларовых резервов; единственным способом для этого станет скупка американских активов, цены на которые резко поднимутся. Как следствие, стоимость доллара, выраженная в главных мировых валютах, снизится, а конкурентоспособность экономики США возрастет - пусть и незначительно, но это вызовет новую волну роста стоимости акций и иных капитальных активов. За ближайшие десять-пятнадцать лет американский фондовый "пузырь" надуется еще больше, но уверенности в том, что он лопнет, все-таки нет. В значительной мере "живучесть" экономики США будет поддерживаться самими их кредиторами, менее всего заинтересованными в обесценении своих капиталовложе&-ний и неконтролируемом резком падении котировок доллара на мировых рынках.
Итак, страны "триады" будут к 2020 году обеспечивать не менее 65% мирового валового продукта, а также останутся главными игроками на товарных и фондовых рынках. За ними же останется контроль новейших технологических разработок и патентов. Популярные ныне рассуждения относительно быстрого хозяйственного роста в Латинской Америке и России кажутся мне в значительной мере спекулятивными. Уже сегодня видно, что в государствах Латинской Аме&-рики сталкиваются две тенденции: тенденция устойчивого капиталистического раз&-вития, представленная прежде всего Чили, а в последние годы также Бразилией и Аргентиной, и тенденция к продолжению авторитарных и волюнтаристских экспериментов, наиболее явная в Венесуэле и Боливии и способная захватить Мексику, Перу и Колумбию. В такой ситуации формирование общего рынка Южной Америки на протяжении ближайших 15 лет невозможно, а даже такая страна, как Бразилия, не сможет в одиночку стать конкурентом членам "триады". Россия, которая является нетто-импортером не только технологий, но и большинства современных средств производства, не сможет быстро перестроиться на индустриальный лад и сохранит свою энергетическую "специализацию", что хоть и делает ее страной богатой, но никак не соответствует ориентирам глобального развития.
Таким образом, к 2020 году "локомотивами" мировой экономики в общем и целом останутся те же отрасли и регионы, что и сегодня. Катастрофических кризисов, сравнимых по масштабу с событиями 1929-1932, и даже 1973-1975 годов, не будет. Три главных центра мировой экономики окажутся приблизительно равными по их вкладу в мировой валовый продукт. Экономические противоречия между ними не приведут к обострению политического противостояния. Никаких новых экономических центров, сопоставимых по значимости с членами "триады", не появится.
Геополитика
Геополитика XXI века будет, видимо, существенно (или даже радикально) отличаться от геополитики века ХХ-го. Природа главного из этих отличий кроется в коренном изменении характера власти и управления на мировой периферии. Если на протяжении многих предшествующих столетий страны Европы могли захватывать заморские земли и более или менее эффективно управлять ими, то ныне это практически невозможно; подтверждения тому - Вьетнам в 60-70-е годы, Афганистан в 80-е и 2000-е, Ирак - начиная с 2003 года. Это новое положение дел (которое пока еще не осознано не только политиками, но и политологами) обусловлено двумя обстоятельствами.
С одной стороны, вмешательство Запада в дела других государств мира стало на протяжении ХХ века крайне активным, а сопротивление ему - идеологизированным. Новые технологии ведения войны позволили наносить серьезный урон противнику, не располагая большими воинскими контингентами. Конфликты обрели религиозную и этническую окраску. Сами общества на мировой периферии стали менее структурированными, чем прежде, и цена человеческой жизни в них резко упала. В результате согласие подчиняться захватчикам стало гораздо меньшим, а воля к сопротивлению, пусть даже и бесперспективному - гораздо большей.
С другой стороны, изменилось само понимание управляемости. Если в XIX веке управляемой можно было считать колонию, которая поставляла в срок определенное количество бриллиантов или слоновой кости и на побережье которой стояло несколько европейских форпостов, то теперь требуется контроль над всей территорией, должны быть обеспечены безопасность передвижения по автодорогам, сохранность нефтепроводов и линий электропередач, должна функционировать связь и поддерживаться правопорядок (в том числе - пресекаться нежелательная деятельность местного населения, вроде торговли наркотиками), и т. д. В результате все превосходство западного мира в военной сфере, о котором только и слышно со времен "холодной войны", оказывается практически бессмысленным, если речь идет о контроле территорий за его пределами. В начале ХХ века количество расквартированных вне Британских островов английских военнослужащих не превышало 120 тыс. человек, в то время как численность подданных империи достигала 540 млн., или 23% ми&-рового населения. В 1966-1969 годах почти 430 тыс. американских солдат не добились победы Южного Вьетнама над Северным, хотя потери противника дос&-тигли 800 тыс., а жертвы среди гражданского населения составили 3 млн. человек. В 1979-1989 годах около 120 тыс. советских военных не смогли победить в Афганистане, оставив стране 400 тыс. убитых. В 2004 году контингент США в Ираке достигал 260 тыс. человек при числе&-н&-ности на&-селения этой страны в 26 млн.; но 150-200 тыс. жертв, понесенных иракским народом, пока еще не сломили его волю к сопротивлению. Выводы очевидны.
В XXI веке вероятность войны между наиболее мощными державами сведена к минимуму, но и возможность их победы над противником, кажущимся слабым и несерьезным, - тоже. Такое положение вещей непривычно для современных политиков, и Западу придется, видимо, проиграть еще не одну кампанию на Ближнем Востоке или в Африке, чтобы в полной мере осознать этот факт. Таким образом, в новом столетии "потенциальная" и "реальная" военная мощь оказываются практически несопоставимыми - и в этом величайшее отличие новой геополитики от прежней. Несмотря на то, что в мире есть (да и в середине XXI века также останутся) государства, которые в состоянии с минимальным риском для самих себя нанести любой иной стране непоправимый военный урон, они в меньшей мере, чем в ХХ столетии, контролируют остальной мир. Более того; прямой контроль за чужими территориями все реже рассматривается как желанная цель (свидетельством тому является обоснование Соединенными Штатами войны в Ираке, в котором фигурировало все что угодно, но только не необходимость присутствия войск США в этом ключевом регионе). Войну ради завоевания сегодня трудно "продать" народу любой развитой страны. Поэтому неудачи военных операций в Ираке и Афганистане (а в том, что эти американские авантюры завершатся провалом, у меня нет сомнения) могут иметь крайне важный эффект - сама идея жесткого контроля над территориями за пределами западного мира будет дискредитирована на долгие годы. Если провести параллель с вьетнамскими событиями, вполне вероятно, что с крупномасштабными попытками вмешательства со стороны США мы не столкнемся в ближайшие 15-20 лет.
Это отнюдь не означает, что XXI век будет спокойным и мирным. В условиях невозможности эффективно использовать военную силу мир, признаваемый фактически однополярным, по сути окажется даже не многополярным, а неорганизованным. Уже сегодня ясно, что так называемые "великие державы" не могут совместно и дейст&-вен&-но решать наиболее важные политические проблемы нашего времени. Чудо&-вищные кампании геноцида в Руанде в 1993 году и в Дарфуре (с 2002 года по на&-стоящее время) так и не вызвали согласованных действий Запада. Пре&-словутая война с терроризмом принесла катастрофические результаты: если в 1996 году в мире было совершено 296 террористических актов, а в 1998-м - 274, то в 2001-м - 426, в 2004-м - 670, а в 2005-м, по некоторым подсчетам, более тысячи. В 1999 году жертвами террористов стали 940 человек, в 2000-м - 1211, в 2002-м - 2688, в 2004-м - более 4 тыс., а в 2005-м - около 11 тыс. человек (в это число не включены жерт&-вы "антитеррористических" операций, также исчисляемые тыся&-чами). Все мы стали свидетелями полномасштабной военной операции Израиля в Южном Ливане, на которую международное сообщество, по сути, никак не реагирует, несмотря на значительные потери среди мирного населения и открытое попрание су&-веренитета независимого государства, члена Организации Объединенных Наций.
Нет никаких оснований предполагать, что ближайшее будущее свободно от подобных коллизий и что отношение к ним индустриально развитых стран станет более строгим и нетерпимым. Региональные конфликты в Африке, Передней Азии и на Ближнем Востоке, а возможно, и в Латинской Америке обойдутся в ближайшие 15-20 лет в несколько миллионов жизней. Террористические методы борьбы как с ненавистным западным присутствием, так и в рамках межэтнических и межконфессиональных столкновений полу&-чат даже большее распространение, чем в наши дни. Со своей стороны, великие державы откажутся от крупномасштабных кампаний по борьбе с "террором", предпочитая точечные удары по странам или объектам, которые будут вызывать у них особое "беспокойство" (типа израильского налета на иракский ядерный реактор в 1981 году). В качестве ответной меры ряд государств будет еще более активно, чем сегодня, стремиться к обладанию ядерным оружием - и добьется своего, не менее чем вдвое расширив ряды "ядерного клуба". Это, однако, не ослабит международной безопасности, ибо ядерное оружие будет служить инструментом регионального сдерживания в той же мере, в какой оно служило глобальной стаби&-льности в годы американо-советского противостояния. На политической карте мира все более отчетливо будут обозначаться "зона стабильности" и регионы, где международное право станет утрачивать свое предназначение служить поддержанию устойчивого мира.
Соответственно, будет терять авторитет Организация Объединенных Наций, которая сегодня представляет собой удивительный клуб, к членам которого не предъявляется практически никаких требований. Если в 1945 году в ООН вошло 51 государство, то к 1955 году в составе организации было уже 74 страны, к 1970-му - 137, а в 2006 году в ООН состояли 192 государства. При этом если на пять постоянных членов Совета Безопасности приходит&-ся 30% населения Земли и 47% мирового валового продукта, то на 100 самых небольших стран (с объемом ВВП менее 20 млрд. долл.) - лишь 1,48% мирового валового продукта. Более того; в 28 из 100 этих стран наивысшие показатели ВВП на душу населения были достигнуты в 70-е и 80-е годы - с тех пор они, по сути, не развиваются, или, как говорят менее политкорректные авторы, дециви&-лизуются. Трудно получить вразумительные объяснения, почему успешные государства должны согласовывать свои действия с такими субъектами международных отношений.
Не секрет, что уже в конце ХХ столетия роль ООН в международных делах значительно снизилась; постоянные члены Совета Безопасности не гнушались в самых, казалось бы, бесспорных случаях использовать право вето, а нарушители международных договоренностей - игнорировать резолюции Организации Объединенных Наций без всяких для себя последствий. На мой взгляд, действия США в период подготовки и осуществления вторжения в Ирак в чем-то напоминают поведение Германии, Италии и Советского Союза в Лиге Наций в 1934, 1935 и 1940 годах, накануне исключения каждой из этих стран. История показывает, что теряя способность ограничивать действия своих наи&-более могущественных членов, международная организация теряет и смысл своего существования. С ООН это уже произошло, и она вступила в период медленного умирания, которое к 2020 году может завершиться и формальным роспуском. Скорее всего, в обозримой перспективе не появится новой организации, подобной ООН по охвату субъектов международного права.
Политика XXI века будет региональной политикой в эру глобальной экономики. Пресловутого "столкновения цивилизаций" не произойдет. Соединенные Штаты, вслед за европейскими странами, поймут, что экономическая эксплуатация периферии гораздо выгоднее прямого контроля над ней. Поражение в Афганистане и Ираке приведет к консолидации Запада и укреплению его границ. В мусульманском мире активизируются противоречия на религиозной и экономической почве. Во многих странах религиозные партии придут к власти, однако именно поэтому они умерят свой экстремизм. Израиль останется форпостом Запада на Ближнем Востоке; сам факт его существования лучше любого иного фактора будет сдержать фрагментацию мусульманского мира и эскалацию его внутренних конфликтов.
Европейский Союз будет упрочивать свою репутацию наиболее прогрессивной формы политической организации; его влияние в мире способно превзойти его собственные потребности в таковом. Однако, следуя общей тенденции, страны ЕС еще больше чем сегод&-ня замкнутся на внутренних делах и не станут стремиться к превращению Европейского Союза в самого влиятельного политического субъекта в мире. К 2020 году ЕС расширится за счет государств бывшей Югославии, а также Молдавии, Украины и, возможно, Белоруссии, а переговоры с Турцией завершатся референдумами в европейских странах, на которых идея ее членства в ЕС будет повсеместно отвергнута. В экономическом отношении Европа укрепит свои позиции за счет лидерства на рынке высококачественных товаров, претендующих не столько на массовый спрос, сколько на ограниченный круг потребителей с высокими и сверхвысокими дохода&-ми. Вследствие относительного снижения экономической мощи США и их политических неудач на международной арене Европа станет наиболее привлекательным регионом для безрисковых инвестиций, а евро окажется более распространенной в мире резервной валютой, чем доллар. В результате к 2020 году те 15 стран, которые составляли Европейский Союз до 2004 года, опередят США по среднедушевым доходам, размеру ВВП на душу населения и объему свободных финансовых ресурсов.
Основным политическим субъектом в Азии окажется Китай, но его мощь и возраста&-ющие политические амбиции скорее оставят его в относительном одиночестве, чем позволят возглавить региональный военно-политический блок. Многие страны региона - такие, как Вьетнам, Малайзия или Индонезия, - будут видеть в Китае больше политического противника, чем потенциального союзника, и такое видение будет активно поощряться Соединенными Штатами и Японией. В силу экономической зависимости КНР от США и европейских стран Китай не будет форсировать создание полноценного военно-политического альянса со странами региона, включая и Россию, отношения с которой, возможно, ухудшатся по мере усиления Китая и появления новых территориальных претензий к северному соседу. Валютного союза, подобного существующему в Европе, в Азиатско-Тихооке&-анском регионе также не возникнет. Относительной неопределенности в Азии будет способствовать и внутриполитическая ситуация в самом Китае, который в течение этого периода сохранит авторитарную однопартийную систему, но будет сталкива&-ться с постоянным ростом социальной напряженности и внутренними волнениями.
НАТО сохранится в качестве единственного значимого военно-политического блока. Объединенные европейские вооруженные силы созданы не будут - отчасти потому, что страны ЕС окончательно разуверятся в возможности решать политические проблемы с помощью силы, отчасти потому, что несколько ослабшие США перестанут принуждать своих союзников к поддержке выгодных им решений, их политика станет более мультилатералистской. В любом случае НАТО превратится в сугубо оборонительный союз, хотя не исключено, что именно его силами будут осуществляться "точечные удары" по объектам, таящим угрозу для Запада.
Таким образом, к 2020 году система международных отношений утратит былую организованность. Универсальные организации вроде ООН потеряют свое значение или распадутся. Важнейшими центрами принятия решений станут региональные союзы государств - политические или военные; от их прочности будет зависеть влияние того или иного региона в мире. Интервенционистская политика западных стран будет, наконец, признана неэффективной и заменена умеренным изоляционизмом. Контроль за странами периферии ослабнет, нарушения прав человека там станут более вызывающими, а региональные конфликты - более жестокими. Постепенно мир будет разделяться на зону порядка и зону хаоса.
Глобальные проблемы.
Обострение глобального неравенства и экологический дисбаланс
Наряду с политической дезорганизацией будут обостряться глобальные проб&-лемы, что в значительной мере обусловливается возрастающей "неподотчетностью" стран периферии. Материальное неравенство - как между Севером и Югом, так и в пределах боль&-шинства отдельных государств - будет усугубляться. В развитых, постиндустриальных странах этот раскол продолжится на основе непропорционально высоких оценок творческой деятельно&-сти и инноваций, ведущих к быстрому обогащению интеллектуальной и управленческой элит. В государствах мировой периферии имущественное расслоение обусловливается деградацией механизмов государственного управления; здесь правящая бюрократия как тормозила, так и будет тормозить экономическое развитие, а также провоцировать вооруженные конфликты.
На глобальном уровне раскол также будет углубляться. Однако политическое и "информационное" обособление "первого" мира от "третьего", а также снижение роли глобальных институтов поспособствуют тому, что отношение к неравенству станет более спокойным и даже равнодушным. Постепенно на Западе зреет убежденность в том, что гуманитарная помощь и "содействие развитию" отсталых регионов не менее дороги и не более эффективны, чем война с терроризмом. Скорее всего, постепенное повышение цен на природные ресурсы станет рассматриваться как плата "третьему" миру, достаточная чтобы не беспокоиться о его судьбах. Отчасти укреплению такого отношения развитых стран к государствам мировой периферии будет способствовать и обострение проблемы иммиграции. Через 15-20 лет ее будут воспринимать в Европе и США как самый опасный природный катаклизм. В результате проблема неравенства отойдет на задний план и в значительной мере утратит статус глобальной, требующей согласованных действий мирового сообщества.
Гораздо более актуальной станет проблема инфекционных заболеваний и эпидемической опасности, исходящей с Юга. Продолжительность жизни в Африке начнет снижаться уже в целом по континенту, а не только в отдельных странах, как сейчас. Общая численность носителей вируса иммунодефицита человека к 2020 году по меньшей мере утроится - в первую очередь за счет распространения эпидемии в тропической Африке, Индии и Китае. Едва ли за ближайшие 15 лет появится эффективное средство лечения СПИДа. По мере ослабления государственных институтов в странах Африки качество медицинской помощи будет снижаться. Достигнутые в последние 15-20 лет успехи в борьбе с малярией, проказой, рядом других опаснейших инфекций могут быть утрачены, а эпидемии - усилиться.
К сожалению, ничто не обещает выхода из экологических тупиков. Экологическое благополучие в странах Европы и в США весьма относительно, и, как это ни парадоксально, в XXI веке человечество зримо объединяет именно глобальный характер проблем экологии. Нет никаких признаков того, что остановится сведение лесов в Индонезии, Китае и бассейне Амазонки, что прекратится распространение пустынь в Африке, Центральной и Восточной Азии. К 2020 году территории отдельных африканских государств с большой вероятностью окажутся полностью непригодными для земледелия. Не будет прекращен и рост выбросов в атмосферу таких газов, как СО, СО2 и SO2, однако его эффект окажется отличным от ожидаемого. Похоже, что ученые близки к пересмотру влияния техногенных загрязнений на перспективы глобального потепления. Накапливается все больше аргументов в пользу вывода, что повышение температуры поверхности Земли на протяжении последних 100-150 лет имеет циклическую, а не факторную природу, а роль человека в этом процессе существенно меньше, чем принято считать. Потепление климата не будет катастрофическим - в отличие от стремительного загрязнения атмосферы в новых индустриально развитых странах, вызванного применением дешевых видов органического топлива и экономией на издержках.
Непригодность окружающей среды для обитания человека станет к 2020 году главной причиной смертности населения в Китае, Индии, Бразилии, других государствах Юго-Восточной Азии. Несмотря на это, численность населения планеты вырастет с нынешних 6,5 миллиарда человек до 8,5 миллиарда. Самым многонаселенным государством станет Индия.
Наиболее острой и сложной социальной проблемой XXI века станет проблема миграции, обусловленной сугубо экономическими причинами, а все чаще - и соображениями выживания. Если сегодня в мире около 191 млн. человек обитают за пределами мест своего постоянного проживания, то через 15-20 лет их число мо&-жет вырасти в 2,5-3 раза. Самыми масштабными окажутся потоки мигрантов из Мексики, стран Карибского бассейна и наименее благополучных государств Латинской Америки в США; стран Ближнего Востока, Северной и Экваториальной Африки в Европу; а также из государств Центральной Азии и Китая в Россию. В этих условиях, декларируя формальную приверженность демократическим нормам и соблюдению прав человека, правительства стран "северного пояса" вынуждены будут существенно модифицировать национальное законодате&-льство, ужесточая правила приема мигрантов, и, возможно, даже устанавливая различные стандарты для наследственных граждан этих государств, с одной стороны, и иммигрантов и их потомков - с другой. Хотя сейчас это кажется маловероятным, не следует забывать, во-первых, о том, каким значительным изменениям подверглись правовые нормы в США и Западной Европе после 11 сентября 2001 года, и, во-вто&-рых, о том, что Запад сталкивается с иммиграцией в нынешних ее масштабах и формах не более 30-40 лет, и механизмы упорядочения этого проявления глобализации пока еще только начинают складываться. В условиях растущей нестабильности на мировой периферии поток миграции может стать угрожающим социально-экономическому укладу стран Запада и самой их идентичности. Фактически это потребует пересмотра доктрины прав человека, признаваемых ныне абсолютной ценностью.
Все более явным фоном усиливающихся глобальных диспропорций в распределении богатства будут становиться в ближайшие годы выступления социальных активистов, известных как "анти-", или "альтерглобалисты". Несмотря ни на то, что ухудшение условий труда и жизни быстрее всего идет в тех государствах, которые упорно сопротивляются вовлеченности в глобальную экономику, ни на то, что самыми жестокими угнетателями населения "третьего" мира явля&-ются не транснациональные корпорации, а национальные правительства, альтерглобалисты усилят свою бессмысленную борьбу против "мирового капитала". Существует большая вероятность, что посте&-пенно их лозунги и призывы будут перехвачены более радикальными движениями, которые полностью лишат подобные усилия всякого гуманистического содержания.
Таким образом, на протяжении ближайших 15-20 лет проблема бедности в мире не будет искоренена; масштабы помощи со стороны развитых стран в адрес беднейших регионов планеты сократятся в относительном (а быть может, и в абсолютном) выражении; экологические угрозы станут еще более актуальными; ухудшающиеся условия жизни в странах мировой периферии поднимут небывалую волну эмиграции в Европу и США; в результате западный мир вынужден будет принять ответные меры. Социальная регионализация мира станет гораздо более резкой, а отношение к этому процессу - более спокойным.
Роль и место науки
В ближайшие 15-20 лет усилия ученых будут в основном обращены на совершенствование уже созданных технологий; скорее всего, накопление и систематизация знаний по-прежнему будут преобладать над принципиально новыми теоретичес&-кими разработками. Научных прорывов, которых человечество ожидает на протяжении ряда последних десятилетий - управляемого тер&-моядерного синтеза, разработки методов коммерческого использования солнечной энергии, изобретения эффективных методов лечения СПИДа и рака, и т. д., - мир не увидит в первой четверти XXI века. Исследования космоса ограничатся околоземным пространством и будут носить прикладной и коммерческий характер, обеспечивая в первую очередь нужды коммуникационной отрасли и потребности безопасности. Пилотируемый полет на Марс не состоится по причине "космической" дороговизны проекта и полного отсутствия практической потребности в его реализации. Вполне вероятно, что успехи в освоении космического пространства будут перехвачены новыми ин&-ду&-стриальными странами (в первую очередь Китаем), для которых достижения в этой области станут доказательством их экономической мощи и "сверхдержавности".
Наиболее динамично развивающейся отраслью знаний станут к 2020 году биологические науки. США удержат и даже укрепят свое лидерство в сфере генетической модификации организмов, что даст новый толчок развитию аграрных технологий и серьезно повысит эффективность сельского хозяйства. Результатами этих исследований воспользуются Китай, Индия и страны Латинской Америки. Европа, напротив, усилит свое сопротивление распространению таких технологий, так как большинство европейского населения укрепится в своем недоверии к генетически модифицированным продуктам. В то же время именно в Европе, скорее всего, на новый уровень поднимутся технологии клонирования и воспроизведения живых организмов, "выращивания" органов и их использования в медицине. Отсутствие законодательных запретов на подобные исследования и религиозных предубеждений против них позволит европейцам первыми клонировать человека в ближайшие 15 лет.
Определенными достижениями будут ознаменованы геронтологические исследования. В ближайшие несколько десятилетий средняя продолжительность жизни в развитых странах будет увеличиваться быстрее, чем в развивающихся, и достигнет в ЕС и США 87-88 лет к концу первой четверти XXI века (а средняя продолжительность активной жизни - 74-75 лет). С учетом того, что массированная иммиграция будет все более остро восприниматься в развитых странах как угроза их социальной и культурной идентичности, на одно из первых мест по коммерческой отдаче выйдут разработки технологий, позволяющих автоматизировать и механизировать многие отрасли производства, чтобы сделать возможным работу в них людям старшего (ныне - пенсионного) возраста. Преодоление "пенсионного кризиса" без ухудшения качества жизни и без массового привлечения мигрантов станет одной из важных задач, которую предстоит решить политикам, экономистам и ученым западных стран.
Значительное развитие получат технологии энергосбережения. Сложившийся образ жизни западного населения, и в первую очередь американцев, не позво&-лит отказаться от масштабных энергозатрат в сфере использования индивидуально&-го транспорта, а принципы экономической политики будут препятствовать широко&-му применению биотоплива, производимого в развивающихся странах. Скованные этими ограничениями, постиндустриальные государства приложат максимум усилий к разработке технологий, позволяющих снизить энерго- и материалоемкость экономики. На этом направлении можно ожидать значительных успехов; весьма вероятно, что средняя материалоемкость ВВП в странах Европы, Северной Америки и Японии к 2020 году снизится вдвое и более по сравнению с показателем 2000 года. Производство энергии из возобновляемых источников увеличится в этих регионах в 3 раза и более. Энергозависимость Европы и США от других стран стабилизируется после 2015 года, и это будет одним из следствий социально-политической регионализации.
Впечатляющие успехи ждут нас в создании новых технологий распространения информации, в том числе и не вполне обычной в наши дни. К цифровым технологиям передачи звука и изображения добавятся технологии передачи запахов, ощущений и, возможно, даже эмоциональных состояний человека. Интернет-технологии будут развиваться скорее количественно, чем качественно; персональные компьютеры и мобильные телефоны, средства воспроизведения звуков и изображений, а также устройства для ориентировки в пространстве будут воплощены в единой системе, предельно удобной для использования и применимой практически в любой точке мира. Стоимость передачи и хранения информации будет снижаться столь же стремительно, как и в конце ХХ столетия.
На фоне уверенного прогресса в сфере технологий и накопления естественными науками массива информации для последующих теоретических обобщений, гуманитарным наукам предстоит пережить самый серьезный кризис за последние три или четыре столетия. Фундаментальные основы современной социальной теории и даже этические представления, сформировавшиеся в Европе в эпоху Просвещения, будут подвергнуты сомнению и попыткам пересмотра - хотя отказ от них не произойдет быстро.
Гуманитариям предстоит вернуться к вопросу об исходном равенстве людей от рождения, а также к проблеме соотнесенности категорий равенства и справедливости. Оба во&-проса имеют сегодня статус, близкий к теологическому, и поэтому их переосмысление окажется крайне трудным. На протяжении долгого времени в западных обществах упрочивалось понимание того, что люди любой расы, национальности и вероисповедания, а также воспитанные в любой культуре, равны; что искоренение материального неравенства в обществе соответствует представлениям о справедливости. Однако в ближайшие годы оба этих положения могут подвергнуться реви&-зии.
Во-первых, - хотя принцип расового и этнического равенства вряд ли будет отвергнут - акцент будет перенесен на принадлежность человека к тому или иному определенному обществу и на его участие в социальной жизни. Социальное равенство не будет, скорее всего, рассматриваться в планетарном масштабе; актуализируется проблема равенства членов каждого общества и их особых прав по отношению к членам других обществ - что, безусловно, вполне оправданно. Если это предположение верно, то теории, акцентирующие внимание на абстрактных "правах человека", но ничего не говорящие о его обязанностях, утратят значительную часть своих приверженцев.
Во-вторых, уже теперь постепенно возникает понимание того, что неравномерное распределение доходов, свойственное постиндустриальному обществу и основанное на различиях в человеческих талантах и способности осваивать и производить новые знания, нельзя считать несправедливым, как не укладывается в категории справедливости и углубление разрыва между западным миром и странами периферии, вызванное в последние десятилетия прежде всего деградацией последних. Таким образом, социальная философия вынуждена будет переосмыслить связь между справедливостью и равенством, остающуюся пока одним из центральных ее элементов.
Разумеется, это крайне непростая задача; вряд ли можно предположить, что становление теоретических основ западной социологии XXI века завершится в первой половине столетия. При этом прогнозируемый сдвиг почти наверняка приведет к росту религиозных настроений, так как социология XIX-XX веков, при всей ее светскости, в фундаментальных своих основах базировалась на важнейших христианских идеях и ценностях. Ревизия этих основ способна спровоцировать размежевание теории и идеологии, научных и ценностных учений и представлений. Не рискуя предсказывать итоги этого процесса, ограничусь утверждением, что новое столетие явно будет ознаменовано серьезным кризисом современного западного обществоведения.
Таким образом, развитие научного знания в ближайшие два-три десятилетия будет характеризоваться существенно различающимся характером эволюции естественнонаучных и социальных теорий. В первом случае продолжится количественное накопление знаний о мире, а масштабные теоретические прорывы остаются маловероятными. Внимание будет сосредоточено на развитии технологий, имеющих широкое практическое применение, причем в сфере производства потребительских благ или услуг. Во втором следует ожидать попыток радикального переос&-мысления основ социаль&-ной теории, к чему многие ее представители вряд ли пока готовы. Новая "синтетическая" эпоха в развитии научного знания наступит не раньше середины столетия.
Россия
Завершая обзор тенденций, важных для первой четверти XXI века, естественно уделить внимание вопросу о возможных перспективах развития России. Едва ли они блестящи; с гораздо большей уверенностью можно утверждать, что в ближайшие двадцать лет события, происходящие на ее просторах, не окажут решающего воздействие на общемировые процессы. Впрочем, это скорее хорошо, чем плохо - потому что чем больше Россия влияла на судьбы мира в последние столетия, тем драматичнее складывались судьбы ее населения в целом и каждого гражданина в отдельности.
Российская Федерация вступила в XXI век, пережив распад создавав&-шейся веками империи и один из самых тяжелых экономических кризисов в своей истории. Попытка радикальной трансформации ради приближения страны к запад&-ным стандартам, предпринятая в 90-е годы, оказалась неудачной и вызвала глубокое разочарование значительной части населения. При всей разноречивости оценок курса на относительную изоляцию страны и отказ от демократических экспериментов, взятого В. Путиным, следует признать, что он позволил купировать наиболее опасные тенденции в развитии страны и преодолеть комплекс неполноценности, глубоко укоренившийся в 90-е годы. Разумеется, этой подвижке в высшей мере благоприятствовала сложившаяся на мировом рынке экономическая конъюнктура. В то же время этот результат в такой мере удовлетворил российскую правящую элиту, что поиски любых перспективных путей развития были прекращены, а природные ресурсы страны стали рассматриваться как главный источник возможных успехов.
Вектор, заданный в первом десятилетии XXI века, с большой вероятностью определит характер развития России до 2020 года и даже на более долгий срок. Устойчивая тенденция к росту цен на сырьевые ресурсы способна стабилизировать российскую экономику и дать правительству достаточные средства как для постепенного повышения уровня жизни населения, так и для жесткого контроля над политическим пространством. В этих условиях главные угрозы режиму будут исходить не извне, а изнутри, не из неустойчивой конъюнктуры ресурсных рынков, а из стремительного ухудшения качества государственного управления, заданного своего рода "отрицательным отбором" людей, пополняющих бюрократическое сословие. В ходе такого отбора на любом уровне бюрократической иерархии предпочтение отдается тем функционерам, квалификация и способности которых не позволяют видеть в них конкурентов действующему начальству. При каждом перераспределении обязанностей открывающиеся вакансии заполняются еще менее квалифицированным персоналом. Отсутствие объективных оснований для карьерного роста вынуждает практически каж&-дого функционера считать себя временной фигурой, что в не очень богатом обществе вызывает непреодолимое желание успеть воспользоваться положением с целью личного обогащения. Сочетание некомпетентности и коррумпированности ведет к вредным с точки зрения общественного блага решениям - решениям, которые в такой системе оказываются продуктом не случайных ошибок, а рационального выбора.
Экономическая ситуация в России будет определяться именно соотношением между благоприятным влиянием внешних и неблагоприятным воздействием внутренних факторов. Возможно, преобладающую роль сыграют внешние факторы.
В геополитическом отношении "возрождение" России пришлось на довольно-таки неблагоприятный период. Если бы во второй половине 80-х и в 90-е годы состоялось ее эволюционное встраивание в сообщество развитых стран, Российская Федерация могла бы вместе с Европой и США встретить трудности нарастающей регионализации. Однако сегодня уместно предположить, что процесс становления и консолидации региональных групп и "центров силы" будет происходить без России. Эта дискомфортная перспектива в какой-то мере предчувствуется отечественной политической элитой, которая пытается рассуждать о "многовекторности" российской политики - и она могла бы быть оптимальной в прежних условиях продолжающейся глобализации, однако может оказаться бесполезной, если верх возьмут тенденции региональной консолидации. В таких условиях наиболее продуктивным было бы восстановление влияния России на постсоветс&-ком пространстве - но именно в отношении своих бывших соседей наша страна ведет наиболее жесткую, а в ряде случаев даже и очевидно агрессивную политику.
В ближайшие 10-15 лет несостоятельность претензий Российской Федерации на возрождение геополитических позиций, которые занимал Советский Союз, станет очевидной. Во-первых, влияние СССР обеспечивалось коммунистической идеологией, распространенной повсюду мире; нынешний же российский режим не имеет идеологии, разделяемой даже его адептами. Во-вторых, у Советского Союза были союзники в различных регионах мира, каковых нет у России. В-третьих, военная мощь СССР была несоизмерима с российской и применялась для достижения целей, потерявших смысл в настоящее время. В начале XXI века Россия связана с миром преимущественно экономически, а не военно-по&-литически, и смешивать одно с другим - самая большая из возможных ошибок. Поэтому "энергетическую сверхдержавность", которая способна принести нашей стране экономические выгоды, невозможно трансформировать в политическое влияние.
Геополитическое положение сегодняшней России серьезно отличается от того, каким оно было даже в 1990 году, накануне распада Советского Союза. Тогда Россия лидировала на постсоветском пространстве, с одной стороны которого находилась Европа, "переваривавшая" объединение Германии, а с другой - только начинавший подниматься Китай. За прошедшие с тех пор 15 лет Европейское Экономическое Сообщество с подпи&-санием Маастрихтского догово&-ра 7 февраля 1992 года стало Европейский Союзом; через пять лет была введена об&-щеевропейская валюта, а 1 мая 2004 года практически все бывшие восточноевропейские сателлиты СССР стали членами ЕС. Экономика Китая за этот период стала одной из са&-мых крупных в мире; если еще в середине 90-х годов объем китайского экспорта уступал бельгийскому, то теперь КНР борется за статус второго экспортера в мире, его ВВП занимает четвертую строку в мировой табели о рангах, а приток капиталов в экономику уже позволил Китаю сместить США с первой позиции в списке основных стран-получа&-телей иностран&-ных инвестиций. Россия намного слабее Европы и Китая и в экономическом, и в политическом аспектах - и потому в окружении таких региона&-льных центров самой стать точкой притяжения сателлитов она не сможет. Один из основных аргументов состоятельности, которым располагал прежде Советский Союз, - ядерное оружие - стремительно обесценивается как потому, что его обладателями становятся все новые страны, так и потому, что вероятность его применения в региональных конфликтах невелика. Еще один признак великодержавности - место постоянного члена в Совете Безопасности ООН - девальвируется растущей недееспособностью этой организации.
Таким образом, на протяжении ближайших 20-25 лет Россия будет превращаться в "нормальную страну": ее политические амбиции будут сильно умерены, а главным приоритетом станет решение экономических задач. Однако с точки зрения западных "стандартов" Россия не станет "нормальной", так как не произойдет существенных изменений в ее нынешней политической системе.
Многие аналитики считают Россию авторитарной, недемократической страной - и они правы. Иногда ее сравнивают с Советским Союзом времен Брежнева, но это сравнение ошибочно. СССР образца 70-х годов был неустойчивой системой, так как его правящая элита была идеологизирована и плохо знала реальное положение дел в мире; народ жил в закрытом обществе, не имея возможности не только выехать за его пределы, но и получить информацию извне; Запад же видел в советской империи угрозу, которую надлежало устранить. Сегодня российская элита связана с миром тысячами нитей, в том числе и размещенными за границей средствами и приобретенной там собственностью; народ живет в открытой стране, знаком с ситуацией за ее пределами и практически беспрепятственно получает информацию оттуда; окружающий же мир, пусть и не всегда довольный ситуацией в России, не намерен влиять на внутриполитическую борьбу. В таких условиях сложившийся режим на порядок прочнее брежневского - тем более что он опирается на значительную массу работников силовых структур и бюрократию, не способных делать ничего, кроме как кормиться от государственной казны. Режиму и его сторонникам есть что терять - в то время как в более "нормальном" обществе у них нет никаких перспектив. У большей части населения также есть что терять. Поэтому "застой" начала XXI века будет гораздо более продолжительным, чем застой последней четверти ХХ-го - по крайней мере, он почти наверняка не закончится к 2020 году. Можно отчасти согласиться с теми, кто считает, что кризис нынешней власти будет связан с серьезной корректировкой сырьевых цен (или, скажем иначе, с исчерпанием российских природных богатств) - однако и то, и другое в ближайшие десять (и даже двадцать) лет представляется исключительно маловероятным.
Экономика, основанная на использовании природных ресурсов, и политическая система, ориентированная на посредственности, не будут способствовать интеллектуа&-льному прогрессу в стране. Россия не станет родиной новых высоких технологий, а в торговле правами интеллектуальной собственности и высокотехнологичными товарами у нее будет сохраняться значительный (если не нарастающий) дефицит. Постепенно будут снижаться стандарты образования. Как следствие, почти прекратив&-шийся в последние годы отток из страны интеллектуальных кадров может возобновиться. Сохраняющиеся научные школы постепенно утратят позиции в мировой науке. Система медицинского обслуживания будет и дальше переориентироваться на нужды состоятельных граждан, а государственные медицинские учреж&-дения - деградировать. Разрыв в продолжительности жизни между Россией и европейскими странами не сок&-ратится к 2020 году. Численность населения страны стабилизируется на уровне в 132-135 миллионов человек.
Считаю нужным особо отметить, что в ближайшие годы Россия не столкнется ни с одной из тех "угроз", о которых постоянно говорят как нынешние власти, так и многие обслуживающие ее эксперты. Практически мононациональной стране, "зажа&-той" при этом между крупнейшими экономическими и политическими игроками, Европой и Китаем, а на юге граничащей с исламскими государствами, не грозит распад. Обладая ядерным оружием и значительным военным потенци&-алом, она не имеет сегодня врагов, которые представляли бы для нее военную угрозу. Терроризм, преподносимый ныне как смертельная опасность, окажется скорее "фоновым явлением" первой половины XXI века и не станет причиной распада и краха ни одной из ныне существующих стран. "Фашизация" России также маловероятна, хотя в определенной мере "вес" национальной составляющей в политической жизни вполне может увеличиться - но в этом Россия не будет исключением. Статус "сырьевого придатка", которым часто пугают россиян, фактически стал реальностью, и это никого особенно не смущает. Главной угрозой России в ближайшие два десятилетия будет неэффективность ее государственной машины и неспособность правящей элиты предложить стране план действий, адекватный вызовам времени.
* * * * *
Таков мой общий прогноз на ближайшие 15-20 лет. Составляя его, я основывался на весьма очевидных обстоятельствах, которые не всегда принимаются в расчет другими экспертами.
Во-первых, современные общества - это системы, для которых характерны свойства саморегулируемости и самосохраненияя. Будучи выведены из равновесия или сталкиваясь с серьезными угрозами, они стремятся (и, как правило, удачно) найти новые равновесные точки. В способности к такому поиску заключено главное отличие развитых обществ, составляющих "центр" современного мира, от "развивающихся" стран периферии. Ввиду явного преобладания "центра" над "периферией" постепенность и преемс&-твенность окажутся доминирующей тенденцией, а катаклизмы - исключениями.
Во-вторых, удельный вес глобальной "периферии" все же растет, и потому продолжение глобализационного проекта (за исклю&-чением экономической сферы, где равновесие восстанавливается естественным путем) требует большей организованности глобального сообщества. Велика вероятность того, что обеспечение такой организованности окажется невозможным - отсюда гипотеза о социально-политической регионализации как характерном тренде первой половины XXI столетия. Это не означает, что попытки организации какого-то "глобального порядка" вовсе прекратятся, но едва ли они будут вполне успешными.
В-третьих, важно иметь в виду, что большинство социально-политических форм, характерных для современной внешней и внутренней политики, сложилось на протяжении XVI-XVIII веков; по крайней мере, именно в этот период были заложены их концептуальные основы. В последние полвека, несмотря на все трансформации, в этой сфере не было предложено никаких качественно новых форм или принципов; поэтому если даже таковые появятся в ближайшее время, для их осмысления и развития потребуется период, заведомо выходящий за рамки настоящего прогноза, - таким образом, гипотеза о консерватизме нынешних институтов гораздо более достоверна, чем предположение об их радикальном преобразовании или об отказе от них.
В-четвертых, история науки дает множество примеров, показывающих, как нескоро те или иные открытия воплощались в технологические решения и сколько времени уходило на их промышленное освоение. Мы часто слышим о том, что каждое новое изобретение внедряется в коммерческое производство быстрее предшествующего, но почти никогда - о том, что оно весьма медленно вытесняет прежние. Практически ни один из новых продуктов ХХ века и ни одна из новых технологий не канули в Лету - от автомобиля до телевизора. В последние годы действительно появилось много новых технологий и товарных групп, но частные совершенствования их займут многие годы. При этом исследования, от которых ждут главных научных прорывов, продолжаются десятилетиями - а это, увы, говорит о том, что не сто&-ит рассчитывать на скорый результат, и успех, если он придет, скорее всего окажется частичным. Все это заставляет предположить, что изменения в сфере науки и в развитии технологий окажутся ско&-рее частны&-ми и количественными, чем "радикальными" и "прорывными".
В-пятых, решение глобальных социальных и экологических проблем требует большей координации усилий отдельных стран и народов. Соответственно, успехи в этой области столь же маловероятны, как и достижение подобной согласованности.
Итак, стержневая идея этого прогноза сводится к тому, что вероятность революционных перемен оказывается, как правило, гораздо меньшей, чем допускается в повседневных рассуждениях. Более того, непредвиденные события, изменяющие ход истории, обычно кажутся эпохальными тем, кому выпадает стать их современниками. Со временем социальная инерция нивелирует значительную часть последствий таких событий. Да, наступившее столетие сопряжено со многими опасностями - но ничуть не более, чем завершившееся. Да, хаос в одной части мира будет нарастать - но зато ситуация в другой будет упорядочиваться. В общем же, жить в XXI веке будет не менее безопасно и не менее интересно, чем в любое из предшествующих столетий...
Статья в сборнике "Введение в будущее. Мир в 2020 году" под научной редакцией Михаила Ходорковского. М.: Издательство "Алгоритм"
2006 год
http://www.inozemtsev.net/index.php?m=vert&menu=sub2&pr=107&id=751
