Собеседник, молодой журналист из успешного глянцевого издания, с удивлением говорит об отсутствии солидарности в среде, казалось бы, ближайших коллег, о равнодушии друг к другу. "А разве где-то не так? - пытаюсь я вырулить на более общую тему. - Посмотрите вокруг, хотя бы на людей в транспорте" (в голове у меня - только что написанный очерк о московском метро). "Ну, в транспорте - чужие", - реагирует собеседник. Стоп. Почему же непременно "чужие"?
Ведь можно представить себе по меньшей мере три совсем иных варианта. Допустим: это люди как люди, любой и всякий, обобщенный Эвримен. Был такой персонаж в европейских средневековых аллегориях, позже он перекочевал в литературные утопии Нового времени и педагогические фантазии эпохи Просвещения - я хочу сказать, что коллективная мысль работала над этим образом столетиями. Но, кажется, подобная обобщенная фигура универсального человека - позитивная идея индивидуальности как таковой - в коллективных представлениях моих соотечественников сегодня отсутствует. А ведь без нее невозможна, к примеру, идея свободного, объективного познания, невозможна наука и техника, а далее - идея образования и всеобщего доступа к нему. Только на нее, добавлю, могут опираться общезначимые моральные уложения и правовые нормы, включая, понятно, права человека и работу наднациональных, надгосударственных, надполитических институтов вроде Европейского суда. Ее имеют в виду общепринятые законы, работающие в современном обществе механизмы доверия, сотрудничества, расчета и т.д.
Вариант второй. Это такие же люди, как мы, они - свои, наши. Но и так не получается. Отчужденность от ближнего как раз и характерна сегодня для российского самоощущения "всех нас" - отчасти об этом уже говорилось в первом очерке. Собственная "индивидуальность" (если здесь вообще уместно это слово) осознается каждым как исключительность и исключенность. Непонятость. Отрезанность от других. Таков в наших обстоятельствах смысл распространенного ответа респондентов о возможном собственном поведении в трудных обстоятельствах: "Надеюсь только на себя" (его дают сейчас две трети опрошенных россиян, почти столько же - трое из пяти - могут, по их оценке, рассчитывать еще на родных и близких друзей). Дело не в том, что мы такие самостоятельные, а в том, что никто не поможет: на помощь государственных органов и общественных организаций полагаются лишь несколько процентов опрошенных, почти в границах статистической погрешности, на благотворительность и на поддержку церкви - и вовсе меньше процента.
Граница неприятия, проложенная между всеми нами, переносится вовне, на других. Сами по себе "чужими" люди, понятно, не бывают. Это мы - такие, как есть - обозначаем их подобным образом, мы создаем себе таких "чужих", проводя черту между нами и ними. Всюду, где есть подобное "исключительное мы", есть такая черта. И наоборот: отчеркивая от себя других как чужих, мы и ведем себя, осознаем себя в качестве нас.
Люди в России объединены сегодня не деловым интересом и не общечеловеческой солидарностью, а самочувствием некоего обиженного меньшинства, вокруг которого - большой и неизвестный, но наверняка враждебный мир. Отсюда, скажем, коллективный стереотип "за десятилетия советской жизни люди у нас в стране стали другими, чем на Западе, и этого уже не изменить". С этим тезисом сегодня согласны до 60% жителей России (в 2000 г. его поддерживали даже 68%).
Третий вариант возможных представлений о других: да, они - другие, чем мы, но этим нам и интересны, важны, нужны. Опять не выходит. Образ другого, но не чуждого, кажется, никак не умещается в голове нынешнего российского человека. "Другой" для него значит именно "чужой", а стало быть, есть объект опять-таки негативных чувств, от неудобства и раздражения до зависти и неприязни, если не хуже.
Более чем трем четвертям опрошенных - 77%, по данным 2003 г. - мир видится враждебным по отношению к России, к русским; не согласны с таким видением лишь 9% (в феврале 1994-го это соотношение выглядело как 41 к 22 при 35% затруднившихся с ответом). Олицетворением такого воображаемого врага могут быть "международные террористы", "чеченские боевики", наконец, Соединенные Штаты - легко представить, как забурлят подобные чувства после недавних критических заявлений Америки в адрес путинского режима и комментариев к ним в огосударствленных СМИ.
Но примером здесь могут быть и ближайшие соседи: к числу наиболее враждебных к России государств россияне за последние годы причислили страны Балтии, Грузию, Молдавию, Украину. Список "врагов" растет, число "друзей" (включая "личных друзей президента") убывает, и единственным партнером массам россиян все чаще представляется Белоруссия. А вот признавать "другой страной" Украину большинство российского населения решительно отказывается, любой самостоятельный шаг украинских политиков оценивается резко отрицательно, поскольку в нем видят исключительно вызов России ("Не на наш ли счет вы грызете ноготь?" - помнится, задирались слуги в "Ромео и Джульетте").
На гипотетическое вступление Украины в ЕС большинство россиян - 45% - реагирует негативно (12% - положительно, 18% - безразлично); к сближению Украины со странами Запада отрицательно отнеслись бы сегодня 60% россиян (положительно - 20%) и т.д. Не поэтому ли именно людоедский дискурс геополитических интересов, по понятным причинам невозможный, скажем, для ведущих политиков Германии или Франции, оказался так востребован государственными мужами и их спичрайтерами в России?
Однако, как уже было сказано, неприязнь к тем, кто вовне, - лишь проекция конфликтов внутри. Внутри страны, внутри города, внутри человека. Например, определяя свое отношение к успешным и богатым людям в России, население страны делится на две практически равные группы: сегодня к российским бизнесменам, включенным в список богатейших людей мира, 41% опрошенных россиян относятся без особых чувств, 48% - отрицательно (положительно - 8%). Между тем, именно богатым и обеспеченным людям в России завидуют больше всего - во всяком случае, 70% российских граждан подозревают своих соотечественников именно в этом (опрос 2003 г.). При этом половина и более россиян уверены: в России сегодня нет равных возможностей для достижения успеха, а достигнуть чего-то нельзя, не нарушая всех правил и законов. Перефразируя булгаковского профессора, можно сказать, что границы и конфликты - не между странами, а по-прежнему в головах.
На этом фоне российские данные по ксенофобии на религиозной почве выглядят сравнительно умеренно, хотя цифры и здесь немалые. Отрицательно относятся к католикам, протестантам, мусульманам, иудеям, приверженцам восточных религий от четверти до трети взрослых жителей России (2003 г.). Примерно такова же - до 30% - доля взрослых россиян, не приемлющих людей иной сексуальной ориентации (3% - за то, чтобы их "физически уничтожать"). 37% опрошенных считают, что добровольные гомосексуальные отношения между взрослыми людьми, тем не менее, должны в России преследоваться по закону. Три пятых из опрошенных - за то, чтобы ограничить влияние геев, например, в шоу-бизнесе.
Напротив, этнический негативизм выражен сегодня в массе россиян крайне резко, и соответствующие показатели в последние годы только растут. Начиная с 2001-го, доля респондентов, так или иначе принимающих лозунг "Россия для русских", устойчиво превышает половину, сегодня она равна 52%. Важно понимать и помнить, что подобные оценки - не результат опыта, а выражение установок: наибольшее возмущение "наплывом приезжих" выражают как раз те группы, которые с приезжими не сталкиваются и не конкурируют, - пенсионеры, домохозяйки, жители глухих городков и сел.
На себе испытывали враждебность со стороны людей других национальностей менее 12% взрослых россиян, тогда как приветствовали бы запрет на въезд и пребывание в их местности приезжих из Средней Азии, Кавказа, Китая свыше 50% опрошенных в 2005 году. Столько же отнеслись бы отрицательно к непосредственному соседству с приезжими из тех же регионов. Отрицательно и резко отрицательно относятся к росту числа приезжих из бывших республик СССР и других стран двое из каждых трех российских респондентов, до трех четвертей россиян негативно отнеслись бы к браку своих детей с выходцами из Китая, Средней Азии, с Кавказа.
Кажется, все это мало похоже на "дружбу народов", которую то же самое пожилое население периферии будто бы помнит по советским временам. Да была ли она? Может быть, дело в том, что в государстве принудительного труда, прописки и дефицита каждый, хочешь - не хочешь, знал свое место, все - куда денешься! - сидели сиднем, а прокламированное свыше и принятое всеми единство целого обеспечивалось репрессивным прессом и принудительным однообразием? Но что с этой ностальгической тоской по забору делать в перемешивающемся и глобализирующемся сегодняшнем мире?
http://ej.ru/?a=note&id=3757
17.05.2006
Док. 368790
Перв. публик.: 17.05.06
Последн. ред.: 11.09.07
Число обращений: 423
Дубин Борис Владимирович
|
