Олег Генисаретский: Государственность и общество в зеркале публичной риторикиНазад
Олег Генисаретский: Государственность и общество в зеркале публичной риторики
Разнообразие жанров стратегической словесности
Начиная примерно с 2000 г., вместе с объявленной задачей "собирания страны" наблюдается вал стратегической словесности: разрабатывать стратегии, проекты и программы развития стало занятием почтенным, чуть ли не признаком интеллектуального достоинства и гражданской доблести. Тому немало способствовало и то сопутствующее обстоятельство, что живем мы во времена массовой проектной культуры, когда и выпуск очередного диска Мадонны, и бюджет будущего экономического года страны - все обзывается проектами.
И вместе с тем в публичных коммуникациях, касающихся стратегических перспектив государственности, достаточно внятно различимы сегодня несколько жанров, различных по своим целям, аудиториям, смысловому и стилистическому строю1. По моим наблюдениям, наиболее значимыми из них на сегодня можно считать:
(1) Ценностные риторики, настаивающие на обязательности тех или иных ценностей человеческой жизни, культуры, среды обитания, на необходимости их защиты и продвижения, в том числе путем реализации общественных проектов и государственых программ.
Жанровые особенности ценностных риторик знакомы каждому из текстов всевозможных Деклараций о намерениях, Повесток дня и ежегодных Посланий, Программ общественных объединений и партий, пресс-релизов и заявлений на пресс-конференциях и т.д. - с больших и маленьких букв.
(2) Концептульно-аналитическая логистика общественных проблем и решений, на основе которых проблемы признаются значимыми, а решения реалистичными.
Этот слой стратегической словесности уже требует известной интеллекутальной изощренности и компентности в процедурах проблематизации, концептуализациии, работы с базами данных, знаний и проектно-аналитических экспертиз. Не Боги горшки обжигают, но все же не кухаркино это дело. При всем разнообразии подходов к разработке и условиям реализации стратегий, "видений" и вожделенных "образов будущего" сложилась достаточно устойчивая, хотя и энергично обновляющаяся логистика стратегических практик. И владение ею по умолчанию признается в профессиональной среде важной при оценке эффективности текстов стратегического назначения.
Впрочем, не всегда просто отделить в этих текстах элементы риторические - от элементов концептуально-аналитических. Попробуйте-ка ответить на вопрос, чего больше в предложениях В. Мальцева о целесообразности развития "государственного контрпрограммирования" в России - первого или второго? Разделяя исходное онтологическое полагание, названное автором "цивилизационно-государственным полем", трудно было бы не согласиться и с его аргументацией, и с его выводами:
"Сегодня в России, в государствах, появившихся на постсоветском пространстве, во многих развивающихся странах мира продолжается интенсивный поиск эффективных систем государственного устройства. При этом государственное строительство практически везде идет при явном захвате программного государственно-цивилизационного поля чужими программами так называемых "развитых государств". Логика исторического процесса состоит в том, что если в системе национальной безопасности любого государства отсутствуют институт государственно-цивилизационной экспертизы и институционализированная система государственно-цивилизационного программирования и контрпрограммирования, то власть неизбежно попадает в имитационный режим функционирования, а государство обречено быть вечным ресурсным донором для других государств"2.
(3) Предлагаемые проектно-стратегические решения в разных проблемных областях общественной практики.
Сколь бы искренними ни были намерения заинтересованных сторон относительно публичной прозрачности таких решений, осведомленность населения и специалистов об их содержании и заложенных в них критериях эффективности решений - вопрос запутанный, если не сказать больной. О том, сколь невысок уровень публичной осведомленности и привлекательности так называемых "национальных проектов", хорошо известно из публикуемых интервью и социологических опросов. Если застарелая инерция недоверия к инициативам власти тут кое-что и объясняет, то не многое.
* * *
Избравшие "русское" высшей ценностью, в качестве условия ее сохранения и роста на голубом глазу постулируют реальность русской цивилизации в качестве отдельной, уникальной и самодостаточной.
* * *
А куда больше, на мой взгляд, сама манера презентации важных проектно-стратегические решений в формате социально-событийной режиссуры общественного мнения: показательных примеров глубокой озабоченности власти положением дел в стране (или, напротив, "показательных процессов" над избранными противниками его стабилизации). Если порочный круг недоверия и демонстративной доказательности и удастся разорвать, то уж никак не победительными заверениями "партии власти", ценностное доверие к которой - в условиях управляемой демократии - свидетельствуется отнюдь не только электоральными успехами.
Сильным примером цивилизационного подхода к государственности может служить риторически заостренная антропологическая концепция политической антропологии Ю.В. Громыко: "Восстановление государственности необходимо, прежде всего для того, чтобы не потерять идентичность, остаться теми, кем мы является в глобальном целом. Эта суверенность национально-цивилизационного государства, которая тождественна сохранению и воспроизводству национальной идентичности, является очень важной предпосылкой для масштабного стратегического действия в каждой точке глобализированного мира... Проблема заключается не в том, чтобы усреднить мир ..., а в том, чтобы обнаруживать и проживать все большее число различий между высшими образцами мыследеятельности, формой организации и состояниями сознания, составляющими основу культуры"3.
Дело, разумеется, не в одной риторике, пусть даже и ценностной, а в том, что сюжет о ней может послужить опорной точкой, отталкиваясь от которой можно сделать два-три шага в направлении искомого в обществе ценностного доверия и партнерства.
О гражданской уверенности и гражданском участии
Недавно мне довелось участвовать в заседании Клуба "Красная площадь", посвященном теме "Культура жизни: идеология добрососедства". В подготовительных материалах к заседанию Клуба Александр Неклесса и Вадим Цымбурский утверждали, что разворачивающийся в мире цивилизационный кризис "грозит обрушиться и на многонациональную, поликонфессиональную Россию-РФ, навязав ей роль вынужденного партнера и одновременно - жертвы противоборствующих в мире сторон4.
Да, Россия - страна разнообразных этнокультурных традиций, больших цивилизационных кругов, традиционных конфессий, представляющих великие мировые религии и... множества более молодых деноминаций. Однако, ограничиваясь такими констатациями, не остаемся ли мы в состоянии не-до-определенных упований? Казалось бы, очевидно, что в поисках плодотворной геокультурной ориентации следует:
- от публичного признания культурного и духовного наследия основой жизнеспособности страны;
- от уверенности в том, наследие это уходит корнями в традиции конфессиональные;
- наконец-то перейти к внятной культурно-политической работе по сохранению сложившегося в стране этнокультурного разнообразия и его гуманитарно-проектному переосвоению;
- включив эту работу в состав первейших стратегических целеполаганий.
Ради справедливости стоит вспомнить и о том, что в "Концепции государственной религиозной политики Российской Федерации", разработанной в 2003 г.5, где подробно говорилось о том, что "культурологический подход позволяет государству выявить религиозную составляющую в культурных традициях народов России, определить религию как культурную традицию ... или как культурную инновацию", выявляет "религиозное в его сопряженности с этнокультурным, позволяет увидеть сложную взаимозависимость различных факторов: религиозного, этнического, культурного..., учитывает сложную иерархию идентичностей человеческой личности".
Однако путь от декларированных целей и мер к их реализации в рамках правовой и социальной политики институтов государственной власти оказался намного длиннее, чем показалось авторам цитированного документа. Не ждет ли эта участь и призывы к формулированию "новой национальной политики", прозвучавшие с трибуны верхней палаты Совета федерации?
Многие сегодня уверены в том, что для внутренней устойчивости страны - и укрепления её международного авторитета - важно преодоление аксиологического и экзистенциального хаоса, в водовороте которого оказалось чуть ли не большинство россиян; что развитие гражданского общества и гражданской государственности без преодоления этого хаоса вряд ли возможно. Констатации эти интуитивно правдоподобны, а вот намерение преодолеть ценностный хаос на путях идеологического поиска кажутся мне весьма проблематичными.
В условиях становящихся в стране гражданского общества и гражданской государственности преодоление экзистенциального хаоса видится сегодня, прежде всего, в выработке гуманитарной этики гражданской уверенности и гражданского участия: в делах развития страны, преумножения благосостояния людей, в достижении признания мировым сообществом её цивилизационного достоинства - на условиях сохранения её культурной и духовной самобытности.
Не представляется убедительным и прямолинейное замещение идеологических конструкций культурно-ценностной риторикой, согласно которой "ценностные принципы всех религий едины для всех", что они нас "объединяют больше, нежели разъединяют", поскольку, де, "любовь к ближнему, сострадание, терпимость, взаимопомощь и бескорыстная отдача - принадлежат всему человечеству в целом"6.
Что это, как не новая редакция риторики общечеловеческих ценностей, продвигаемая теми, кто или забыл о том, что философия ценностей начинала свой путь с темы "переоценки ценностей", или не дал себе труда узнать об этом. И что историческая аксиология была вынуждена признать несходимость жизненных - инкорпорированных в тело повседневности - ценностей исторически конкретных социальных групп (сословий, классов), этнокультурных и цивилизационных типов общежития?
Разве состояние сегодняшних межэтнических и межконфессиональных отношений и богословская поверхностность множащихся, как грибы после дождя, религиозных диалогов не дает поводов усомниться в плодотворности лобового оптимизма подобной риторики?
Жанр культурно-ценностной риторики развивался в публичных практиках Нового времени. В нем сопрягались четкие институциональные привязки - с интонацией дидактической убежденности. Предназначение института (установления) и организуемая им социальная реальность закреплялись в текстах, именовавшимися тогда наставлениями. При этом вопрос о духовно-практической, повседневно-поведенческой реализуемости предлагаемых нормативных установок оставался за скобками данного риторического жанра.
После того, как аксиологическая рефлексия обособилась, а ценностное сознавание "вочеловечилось", изменился и способ публичного применения культурно-ценностной риторики7. Она потеряла заведомую связанность с теми или иными институтами, и стала скорее навигационно-стратегической, чем институционально-организационной практикой.
Но главное ограничение социальной эффективности расхожих культурно-ценностных риторик состоит в ином: в их неукоренённости в строе современной гуманитарной мысли, в актуальной проблематике гуманитарной культуры (являющейся, - наряду с правовым государством, свободным гражданским обществом, финансово-рыночной экономикой, - одним из цивилизационных императивов современности8).
Из сказанного ясно, что мы настаиваем на неразрывном единстве ценностного - духовно-практического и психопрактического - строя конфессиональных и этнокультурных традиций, как таковых. В первую очередь потому, что и те, и другие относятся к общей для них реальности личностно-родовых отношений и личностно-родового сознания.
* * *
Перечитывая заново
Иммануил Морис Валлерстайн, американский историк и социолог
Периоду между 1990 и 2025/2050 гг., вероятнее всего, будет недоставать стабильности в мире. Отчасти это объясняется изменением роли Соединенных Штатов в миро-системе, но в еще большей мере кризисом последней. <...>
Мировая капиталистическая экономика процветала примерно пять столетий, проявив себя как весьма прочный вариант исторической системы. Со временем, вместе с тем, обозначились ее внутренние противоречия, неизбежные и по сути малопредсказуемые бифуркации, вследствие которых и возникает новый системный порядок. Это не является исторически неожиданным. <...>
В современной миросистеме уже возникли симптомы начала упадка гегемонии. Ситуацию на конец 90-ых годов я бы еще не назвал хаотичной, хотя наблюдается острая и оправданная нервозность на финансовых рынках. Усилившиеся общественные коллизии показывают политическую неспособность правительств предложить приемлемые краткосрочные решения и тем самым сохранить у людей чувство социальной безопасности. От этого страдают, но в разной степени, все крупные государства и их объединения, вынужденные создавать новые сегменты мировых производств, дабы восстановить общий эффективный спрос. Цикличность же развития сама по себе предполагает - после реструктуризации производств и финансовых рынков - новую экспансию экономики.
Тремя узловыми центрами, как это принято считать, в начале XXI в. будут США, Западная Европа и Япония. Несомненно, мир станет свидетелем острой конкуренции между ними, направленной на достижение преимуществ для своих вариантов продукции. В этом соревновании будет очень мало элементов идеологического свойства, и оно станет менее политизированным по форме - определяющую роль будет играть прежде всего материальная заинтересованность.
Мощь, о которой я говорю, - это преимущественно экономическая мощь, поддержанная государственной властью. Европа (т.е. ЕС) явно выступит серьезным соперником для предполагаемого японо-американского кондоминимума. Остальные регионы будут по-разному соотнесены с двумя зонами этого биполярного мира. Три решающих фактора станут определять значение не включенных в указанные зоны стран: 1) в какой степени промышленность этих стран оптимально необходима для функционирования ключевых товарно-производственных объединений нового миропорядка; 2) в какой мере те или страны важны для поддержания эффективного спроса на продукцию наиболее прибыльных секторов производства; 3) в какой степени те или иные страны отвечают стратегическим нуждам (гео-военное расположение, важнейшие виды сырья и т.д.). Два государства все еще в малой степени интегрированы в эти новосоздаваемые сети - Китай для японо-американского кондоминимума и Россия для ЕС. Для более успешного взаимодействия этих государств с обозначившимися уже центрами силы они должны сначала достичь, а затем поддерживать определенный уровень внутренней стабильности и законности. Вопрос о том, смогут ли они этого добиться, еще остается открытым.
В период 2000-2025 гг. инвестиционные усилия могут оказаться сосредоточенными в Китае и России в степени, сравнимой с концентрацией инвестиций в Западной Европе и Японии в 1945-1967/73 гг. А это будет означать, что объемы средств, оставляемых для другой части мира, должны сильно отличаться (в пропорции) в меньшую сторону от доз, выделявшихся в послевоенные два десятилетия, - еще и потому, что инвестирование неизбежно будет продолжаться в США, покрывать ЕС (и вообще Европу) и Японию, а также другие районы вроде Канады и Кореи.
Это, в свою очередь, изменит ситуацию для стран Юга ( как бы их ни определяли). Если в 1945-1967/73 гг. Юг извлек какую-то пользу из экспансии мировой экономики, во всяком случае, хотя бы крохи, то в будущем он рискует остаться даже без этих крох. Тем не менее его экономические потребности не только не уменьшатся, а возрастут. Поэтому встает вопрос: сколько останется для остальной части света. В ответ можно ожидать поистине массового натиска в сфере миграции с Юга на Север. Нажим будет идти, прежде всего, со стороны образованных людей (число которых на Юге постоянно растет). На Севере, конечно, появится (и уже появилась) резкая реакция на этот всплеск миграции, в частности в виде призывов усиления репрессивного законодательства с целью ограничить социально-политические права переселенцев. Примерно к 2025 г. мигранты с Юга могут все-таки составить до 25-50 % в некоторых субрегионах Северной Америки, Европы и даже Японии, обладая при этом политическим и социальным статусом людей "второго сорта". Именно такого рода ситуация в первой половине XIX в. поставила Великобританию и Францию перед угрозой того, что "опасные классы" могут разрушить общество. Политическим ответом на это было "изобретение" либерального государства. Не грозит ли британо-французская ситуация 1830 г. Европе, Северной Америке и Японии в 2030 г.?
<...> Главным мотивом либерального государства в национальных рамках и либеральной межгосударственной системы в общемировом плане было рациональное реформирование, осуществляемое преимущественно государством. Формула либерального государства, разработанная в XIX в., включала всеобщее избирательное право плюс государство всеобщего благосостояния и действовала великолепно. Когда сходную формулу попытались уже в XX в. применить к межгосударственной системе в виде самоопределения наций и экономического стимулирования слаборазвитых стран, выявилась неспособность создать государство всеобщего благосостояния на мировом уровне ( по рецепту, например, комиссии В.Брандта). Этого нельзя было сделать без посягательств на основной процесс накопления капитала.
В то же время в миросистеме постоянно растет требование демократизации. Демократия нередко направлена против власти и антиавторитарна. Она сводится к требованию равного участия в политических процессах на всех уровнях и в системе социально-экономического вознаграждения. Более века сдерживал эту тенденцию либерализм, сулящий постепенное улучшение условий жизни посредством рациональных реформ. В ответ на требование демократии обеспечить равенство здесь и сейчас, либерализм предлагает отсроченную надежду. Этот мотив звучит не только в устах наиболее просвещенной (и более сильной) части мирового истеблишмента, но и в устах участников традиционных антисистемных движений ("старых левых" сил). По мере рассеивания надежд, либерализм как идеология рушится, и "опасные классы" снова становятся действительно опасными.
<...> После, скажем, 2050 г. или 2075 г. человечество может быть уверено лишь в нескольких вещах. Мы будем жить не в капиталистической мировой экономике, а при каком-то новом порядке или порядках, при какой-то новой исторической системе или системах. Поэтому мы, вероятно, снова познаем относительный мир, стабильность и легитимность. Но будут ли это лучший мир, лучшая стабильность и лучшая легитимность, чем те, которые были нам известны раньше? Это во многом зависит от нас.
Источник: Валлерстайн И. Политические дилеммы на рубеже тысячелетий // Полис. 1996 г.
* * *
Обращая внимание на жанр культурно-ценностной риторики в стратегической словесности, я вовсе не отрицаю его актуальную значимость для функционирования и развития стратегических практик. Однако, признавая несомненной эту значимость в горизонте "долгоиграющей" политической культуры, спрашиваю об условиях перевода ценностных усмотрений - в формат культурно-ценностной политики (с четко обозначенными институциональными привязками). Ибо одно дело умозреть и риторически голосить о ценностях, а другое - реализовывать плоды своего ценностного самоопределения в тех или иных аксиопрактиках9.
Возвращаясь к теме круглого стола "Культура жизни: идеология добрососедства", отмечу: искомая ценностная тематизация добрососедства достижима в рамках гражданской риторики, которая предотвращала бы саму возможность политического манипулирования конфессиональной и этнокультурной проблематикой и содействовала бы развитию такого гражданского самосознания, такой культурно-ценностной политики идентичности, которая стала бы привлекательной для всех жителей наших стран и наших соседей.
В условиях становящегося в стране гражданского общества делается ставка на постепенное укоренение этики гражданской уверенности и гражданского участия, ставка, мотивированная для нас её гуманитарно-антропологической направленностью. Она, эта этика, с одной стороны, должна опираться на этические императивы традиционных вероисповеданий и этнокультурных установлений, но с другой, строиться как гуманитарно-культурная этика участливой ответственности. И речь идет не только об интерпассивной толерантности. Это будут жизнеутверждающая, действенная этика самоценности жизни, и основанная на ней культура жизнесообразности и жизнеспособности.
О цивилизационной риторике и диалоге цивилизаций
По выходе в свет книги С. Хантингтона "Столкновение цивилизаций"10 и полемики вокруг нее произошла резкая политическая мобилизация цивилизационного умозрения и перестройка на его основе геополитических штудий11. Двухсотлетняя история собственно научных исследований цивилизационного разнообразия Земли, яркие типологические панорамы Данилевского, Шпенглера, или Тойнби12 к тому времени оказались скорее на запасной скамье, чем в рабочем арсенале геополитики. В российском интеллектуальном сообществе интерес к ним вновь возник в связи с поисками специфики "русской цивилизации", "русского мира", но был маргинализирован подозрениями в недостаточной политкорректности.
Сегодня трудно не заметить, как цивилизационная риторика набирает силу и обретает право голоса. Причем сразу в нескольких форматах:
концептуального видения, именующего те или иные цивилизационные ценности и императивы (в текстах самого разного рода: от авторских публикаций - до программных документов партий и общественных объединений);
межцивилизационного диалога (аудиторного или сетевого);
интермедийной коммуникации (в печатных сетевых изданиях, ток-шоу и экспозиционных акциях).
Труднее всего обнаружить хоть какие-то следы интереса к цивилизационной тематике в нашей политической журналистике. Вопреки расхожему мнению о чувствительности СМИ к подвижкам общественного сознания, журналистика предпочитает усердно топтаться на поле электоральной конспирологии13.
Зато предельно внятно цивилизационная риторика представлена в текстах декларативного толка и, напротив, в текстах, критически заостренных супротив них.
Так, авторы манифеста "Русский политический консерватизм" не ограничились констатацией сути консерватизма как "идеологии, нацеленной на сознательное удержание идентичности, сохранение непрерывности эволюционного развития", но сочли важным подкрепить его ссылкой на "принцип цивилизационного развития"14.
"Русский политический консерватизм выступает за развитие России как отдельной цивилизации... уникальной и самодостаточной". А поскольку "существование русской цивилизации немыслимо без державной мощи государства", государственной власти вменяется долг поддержания её: в противном же случае она, ни много ни мало, "утрачивает необходимое условие своей легитимности".
Не только государство, но и "гражданское общество в России должно стоять на страже Русской цивилизации... В ином случае оно не может считаться "обществом", тем более "обществом гражданским".
В цитируемом документе для нас важна не столько его очевидная риторическая интонация, сколько стоящее за ней понимание цивилизации - как того онтологически положенного целого, в рамки которого помещаются и государства, и конфессии, и общества. А в других текстах того же умственного строя - также и корпорации, национальные культуры и языки, и многое другое. Все начинает сказываться с предикатом "цивилизационное".
Завесу над философской тайной риторической выразительности приоткрыл М. Хайдеггер15, комментируя слова Ф.Ницше: "Мы проецируем условия нашего сохранения на предикаты бытия вообще":
Поскольку жизнь полагает ценности, но в то же время сама нуждается в условиях своего сохранении и роста, "ей должно принадлежать такое полагание ценности, в котором она воспринимает нечто как постоянное и прочное, то есть как сущее и, следовательно, истинное"16. Такое ценностное отношение избирательно и настоятельно: выбор "высших ценностей", самоценный для нас, предшествует онтологическому полаганию.
Избравшие "русское" высшей ценностью, в качестве условия её сохранения и роста на голубом глазу постулируют реальность русской цивилизации в качестве отдельной, уникальной и самодостаточной. Так устроено ценностное отношение и основанная на нем ценностная риторика. И если возникают сомнения об ее уместности в политическом поле, тогда - ради пущей убедительности - стоит дать себе отчет о своем "ценностном отношении".
Из иных ценностных оснований исходят те, кто, веря в миротворческие возможности развития "цивилизационной системы мироустройства", призванной заместить "многополярную систему международных отношений", пытается формулировать долговременную Повестку дня межцивилизационного диалога.
В Декларации последней сессии Мирового общественного форума "Диалог цивилизаций" вновь подтверждена уверенность в том, что "пренебрежение цивилизационными аспектами актуальных проблем ведет к разрушительным последствиями как для наших современников, так и для будущих поколений" и <что необходимо> "признание достоинства различных культур и потребность противостояния любым попыткам их дискриминации и унификации".
Зато сделан акцент на "особую роль института национальных государств" в современном мире; миграционные процессы названы "передовой зоной межцивилизационного взаимодействия и ... точкой интеграции усилий по выработке норм и положений совместного проживания представителей разных цивилизаций".
Вполне привычный риторический строй речи. И все же, размышляя над итогами Форума, его сопредседатель В. И. Якунин нашел нужным подчеркнуть, что при обсуждении содержательных аспектов цивилизационной темы сегодня у нас больше вопросов, чем ответов.
Является ли религиозный фактор основным критерием деления на цивилизации?...
Каковы последствия активизации цивилизационного дискурса для международной правовой системы?
Можно ли говорить о цивилизационных интересах и правах? Как они соотносятся с правами человека?
Каковы тогда будут органы управления, и кто будет представлять интересы цивилизаций в диалоге?
Является ли евроинтеграция шагом на пути к некому "цивилизационному единству"?
Как может измениться мировая экономическая система под влиянием представителей цивилизаций, не вошедших в "золотой миллиард"?17.
Спросим себя, однако, если "тектонические" сдвиги в системе современного мироустройства" так велики, до какого предела в решении перечисленных вопросов стоит полагаться на эффективность ценностной риторики?
Редким примером критической рефлексии пределов цивилизационной риторики может служить статья С. Филиппова "Русская Православная Церковь в поисках культурно-эстетического идеала"18:
""Русская цивилизация" - термин, внедрённый в церковную лексику несколько лет назад митрополитом Кириллом (Гундяевым), приобретает в церковных кругах сакральный, "парарелигиозный" смысл. Верность русской цивилизации осмысляется в качестве долга православного христианина...
Важнейшая характеристика русской цивилизации - его жестко декларируемая этничность... В последние годы этноцентричная ориентация особенно ярко проявилась в различных учебниках и методических пособиях, которые были подготовлены в церковных и околоцерковных организациях для преподавания "Основ православной культуры" в школе. Предмет этих учебных текстах - "русскость" не в меньшей степени, чем православие...
Приписывание "русской цивилизации" всех возможных добродетелей, да еще в качестве уникальных, только ей присущих черт, даёт представление о степени сакрализации этнических ценностей, но ничего не говорит о ее конкретном содержании.
И эта "недоговоренность" является не столько следствием отсутствия теоретиков, способных выразить декларируемые ценности в систематическом и логичном виде, сколько самой сути этой идеологии - глубоко противоречивой по своей природе и политически некорректной".
* * *
Преодоление экзистенциального хаоса видится в выработке гуманитарной этики гражданской уверенности и гражданского участия.
* * *
В одном критике С. Филиппова не откажешь - в проницательности: если не принимать в расчет, что, взятая только в риторическом наклонении, цивилизационность не исключает риска "парарелигиозной" сакрализации этнических ценностей.
Но ведь, как мы видели, признание реальности русской цивилизации как реально сущего целого и означает, что в него Церковь включается наряду с государством, обществом и этническими общностями, а значит, целое это и в самом деле парарелигиозно. Но из этого никак не следует, что ценностный выбор, воплотившийся в признании реальности русской цивилизации, не соответствует наличному в России положению вещей.
Может быть, все дело как раз в неуместности авторского сведения ценностной по своему жанру цивилизационной риторики - к идеологии, усмотренной им в словесности Всемирного русского собора? То есть в некритическом использовании им концепта идеологии? По мне, так именно так.
Риторика корпоративного развития
Выше мы упомянули о том, что цивилизационное умозрение не чуждо ныне интереса к корпоративному миру. Правда, обращающаяся в нем словесность пока остается на периферии социально-гуманитарной мысли, однако, это не делает её менее интересной для наблюдений над распространённостью ценностных риторик.
Помимо управленческих проблем работы компаний здесь обсуждаются вопросы куда более общего порядка: об отношении бизнеса, власти и общества, об их социальном партнерстве и взаимной социальной ответственности, о перспективах и рисках корпоративного развития, и т. д. ... вплоть до природы корпоральности как цивилизационного феномена современности.
Признано, что значимость таких вопросов далеко выходит за пределы одной или нескольких, объединенных в группу компаний. И что исторический путь корпоративного развития следует осмысливать в пространстве публичном, включающем представителей различных корпоративных миров, социальных институций, профессиональных и местных сообществ19.
В стране хорошо известны десятки амбициозных групп, респектабельных ассоциаций и изданий, увлеченно, а чаще ангажировано занимавшихся корпоративной проблематикой.
Существенна в их активности приверженность к ценностям знания, к освоению эффективных управленческих компетенций, "человеческого потенциала" роста конкурентоспособности, то есть означает восприятие корпоративного предпринимательства как смысло- и ценностно-значимой деятельности. Существенна также её ориентация не только на целевую рациональность (и эффективность), но и на ценностную и даже аффективную значимость деятельности.
Нередко упоминание об острой, но и тёмной теме корпоративного развития наталкивается на подозрения о далековатости её от реальной практики управления, когда ценности развития противопоставляется счислимая удовлетворенность успехом.
Слов нет, практика корпоративного предпринимательства прагматична в такой степени и захватывает участников её столь разносторонне, что впору говорить о её экзистенциальной прагматике и эффективности (а не только о социальной или финансово-экономической). Но это не значит, что она, эта практика, обречена на изматывающую бессмысленность и невнятность ценностных интонаций!
Это значит лишь, что понимание делаемого и мышление о деле (бизнесе) поддерживается на уровне практического сознания. И, тем не менее, практика корпоративного предпринимательства рациональна не в меньшей степени, чем в других сферах деятельности (к примеру, в науке или инженерии).
Многие склонны считать, что рациональность ее иная: прагматическая, а не ценностная, а потому ценностная риторика тут неуместна и даже вредна. Но ведь и предпринимательская разновидность рациональности основана на экзистенциально-прагматических (иначе говоря, жизненных) ценностях. Таких, к примеру, как доверие к себе, установка на самореализацию, на успех, обеспечивающий независимость, чувство риска и преодолеваемой судьбы, ощущение аффективного драйва и т.д.
Социально-ценностное самоопределение делового сообщества осуществляется во взаимодействии с другими социальными субъектами. В контексте развития это, прежде всего, государство и гражданское общество, причем последнее выступает преимущественно в лице профессиональных и местных сообществ.
Тексты о корпоративном развитии свидетельствуют также о двойственности этого самоопределения.
С одной стороны, весьма изменчивы границы между внешней - по отношению к корпоративному миру - социальной средой, и его внутренними системообразующими отношениями. В ходе борьбы между ними происходит перераспределение ответственности за социальную направленность и издержки развития.
С другой же, и не без влияния этой борьбы, продолжается процесс корпоративного структурирования деятельности компаний и сопутствующее ему осознание цивилизационного и ценностного смысла корпоральности, как таковой. А затем и ответственности за поддержание корпоративного развития внутри бизнес-сообщества и за его пределами (включая государственные и общественные институции).
Тут и обрела свое законное место риторическая словесность: о корпоративной социальной ответственности, торгуемых правах собственности, предвидении нефинансовых рисков, управлении знанием или временем и других, не менее "философических" темах.
В менеджменте на все случаи жизни - своя концептульная феня: так о ценностях, не обинуясь, говорят как о стоимостях, нематериальных ресурсах, а о наследовании ценностей как об их капитализации. Происходит своего рода рефлексивная метафоризация: финансово-экономическая словесность (и образность) начинают играть роль общекультурных метафор. Всякое социальное взаимодействие - это рынок; инициативная, творческая деятельность - предпринимательство; соревновательность - конкуренция и т.д.
"В XXI в. началась смена тактов социальной капитализации. Корпорации - часть организационной практики народа. Ф. Фукуяма в книге "Доверие" добавил... не просто народа, а народа понятого как этнокультурное образование. Доверие, искомое в общении, - определяет социальный масштаб организационной практики. И возможности корпоративного видообразования: за пределы семейных форм, но без поддержки со стороны государства. Прошедший такт социальной капитализации в XVII-XIX вв., сформировал корпорации, действовавшие в XX в. и определившие геоэкономический профиль уходящего в прошлое мира...
Деятельность крупных компаний приводит к скоплению больших масс людей, задает тон трудовым процессам, диктует расселение и состояние потребительских рынков, внося тем самым вклад в творение социальной организации (по меньшей мере, в рамках отдельных сегментов общества). Именно поэтому "социальную ответственность бизнеса" уместно трактовать как одну из институциональных норм, вытекающую из самой сущности крупного корпоративного бизнеса"20.
Выходит, что "крупная корпорация - это не только экономический, но и социальный, а точнее - социально-политический институт, и социальные аспекты ее деятельности столь же неотделимы от нее, сколь и аспекты экономические"21.
Среди крупных компаний М. Флямер и С.Галушкин настойчиво различают компании акционеров и компании стейкхолдеров22.
"В компаниях акционеров притязания влиять на управление компанией со стороны поставщиков, работников, местных сообществ и т.п. не имеют силы. Компании акционеров выражают значимую социокультурную тенденцию - стремление к радикальной мобильности центров принятия решений (по крайней мере, в сфере финансового капитала), к обретению ими независимости от ограничений и ответственности, накладываемых местоположением23.
С другой стороны, на рост значения компаний стейкхолдеров влияют такие социокультурные и экономические тенденциями как:
- изменения в отношениях собственности (личная собственность vs собственности частной);
- организация рыночных институтов и экономика в целом становится про-инновационными; предпринимательская прибыль возникает не столько из предпринимательского проекта, сколько из соединения его с социальными условиями, в которых та или иная компания будет его реализовывать.
Эти изменения заставляют менеджмент работать с инерционной частью стейкхолдерских отношений, наращивать капитал сотрудничества среди стейкхолдерского окружения и сокращать издержки перехода к новому. Поэтому, когда речь идет о компаниях стейкхолдеров, мы обращаем внимание на практику стейкхолдерской коммуникации: между топ-менеджментом компании - и различными группами физических и юридических лиц, включенных в стейкхолдерские отношения с ней. По мнению The Institute of Social and Ethical Accountаbility, "если организация обеспечивает людям, зависящим от нее или от которых она сама зависит, право быть услышанными и при этом берет на себя обязательство реагировать на то, что их беспокоит, то деятельность организации только выигрывает от этого. Это позволяет организациям расширять их познания, укрепляет их легитимность, а также дает им возможность в ходе диалога подтверждать или заново создавать совместные ценности, что способствует росту их репутации и морального облика"24.
Приживется ли концепт стейкхолдерства в отечественной управленческой практике, или ему найдется социологически осмысленный русскоязычный эквивалент - покажет время. Мне же представляется очевидным, что стейкхолдерская коммуникация - это корпоративный вариант ценностного партнерства, и что роль в нем риторической аргументации первостепенна.
Но на каком бы языке не вещал бизнес о своей роли в обществе, латентным фокусом риторических прений в корпоративном мире остается ценность развития.
Чаще всего слово "развитие" употребляется по очевидности, но не по оговоренному согласию. Не значит ли это, что для социальной практики бизнеса развитие стало элементом институциональной риторики, своего рода социально-профессиональной самоценностю? Такое словоупотребление закрепилось в терминах "устойчивое развитие", "управление развитием", и "стратегия развития". Видимо, следуя ему, организаторы Форума "Стратегии регионального развития" писали: "мы исходим из убеждения, что в работе со стратегиями следует руководствоваться опережающим и расширенным пониманием развития, ориентированным не только на экономический рост, повышение конкурентоспособности или модернизацию инфраструктур. Но также и на управленческое освоение новых - социальных и гуманитарных (как теперь выражаются, нематериальных) - ресурсов и стратегий развития"25.
Но стоит только выйти за пределы риторики социальной ответственности, как благопожелание об участии России в мировом развитии наталкиваются на фактическое сопротивление делового сообщества: сначала и прежде всего успех в основной деятельности - освоение новых рынков, конкурентные преимущества (и в конце концов, прибыль), а уж потом...
Это несовпадение целеполаганий по отношению к основной деятельности и социальной политике дорастает до острого противоречия на фоне практики GR, которое можно трактовать как формирование в обществе единого управленческого пространства, в котором происходит процесс конверсии разных видов управленческой деятельности: в производственной, финансовой, политической, гражданской, государственной и других областях.
В последние два-три года государственная власть, формируя новый вариант управляемой демократии, стремится переключить общественное внимание - преимущественно - на формирование институтов гражданского общества (и парламентско-партийной системы государственного управления). На фоне замедления темпов демократизации в мире упование на сверхэффективность "общественных палат", "приемных" и пр. представляются чрезмерно ажиотажным.
При этом незадействованными по-прежнему остаются внутренние креативные резервы стратегий корпоративного управления (и корпоративной культуры), их способность энергично генерировать новые формы социальности, социальной ответственности и доверия.
Другое начало - вместо заключения
Чтобы не возвращаться к доводам в пользу самостоятельности и плодотворности риторики, рассеянным в тексте статьи, я позволю себе закончить её представлением яркого и, на мой стилистический вкус, насквозь риторического фрагмента из выступления известного китаиста В.В.Малявина в "Корпоративном клубе РЕНОВА", озаглавленного "Предприниматель и корпорация"26.
Итак, читаем: "Сегодня я хотел бы поговорить об оправдании предпринимательской деятельности. Мой главный тезис, который я хотел бы высказать, состоит в том, что предпринимательская деятельность представляет собой некий вестник, флагман ещё только зарождающегося, не проявленного, я бы сказал, подводного континента жизни. Или, точнее сказать, новой социальности, ожидающей нас в следующем, если позволительно мыслить такими глобальными категориями, миллениуме...
В этой связи я хотел бы признаться, что почитаю принципы корпоративности, как грядущей, новой формы социальности. "..."
Мы все знаем результаты американского менеджмента в мировом масштабе: это - параноидальная озабоченность собственной безопасностью и выверенностью своего управления...
Стоит в этой связи обратить вше внимание на "риск", постоянно сопровождающий предпринимательскую деятельность. Вопрос безопасности, как и эффективности - это вопрос человеческой сообщительности. Эффективны не орудия, не законы, а люди. Можно сказать - души людей. Не только потому, что предпринимательство вовлекает людей в свою орбиту, но и потому, что оно даёт им удовлетворение, без которого не может быть реальной полноты жизни в нас...
Я ставлю знак равенства между понятиями стратега и предпринимателя. Предприниматель потому неуязвим и превосходит других, что он выходит в мир, открывается ему ..., но живёт как бы в тени жизни, которая окружает его как аура: это тень предмета, который отсутствует в каждой точке пространства, но заполняет его целиком. Такова вообще форма современной власти, которая представляется нам в образе рассеянной силы и правит, не управляя, отсутствуя. Предприниматель также добивается успеха отсутствием.
Речь идёт, как ни странно, о том, что когда вы отсутствуете, вы максимально открыты миру, аффективно осязаете его предметность... вы неуязвимы и безопасны. Это теория безопасности, которая совершенно непонятна сторонникам американского менеджмента, но по-прежнему внятна для сохраняющего связь с традициями дальневосточного менеджмента.
Как говорил Лао Цзы: "Мудрый умеет рассеивать то, что ещё не имеет формы". Это не безумие, а мудрость. Что значит уметь рассеивать то, что ещё не обрело видимую форму? Это значит обращаться к глубине основанного на аффекте проникновения в мир, о которой мы здесь по сути говорим. Там, в этой глубине, всё решается.
Аффект, который я имею в виду, - это чувствительность, но не чувственность. Духовная чувствительность, предваряющая рефлексию (самосознание). Я называю это символической реальностью, предвосхищающим восприятием мира через типизацию опыта. Предприниматель не может быть эффективным, если у него нет этого упреждающего знания.
Я подчёркиваю - речь идёт о чистом аффекте, который не имеет субъективного содержания. Это не та или иная повседневная страсть, это чистое желание, которое есть вестник бесконечного в человеке. Почему оно есть? Потому что в каждое мгновение в нас присутствует внутренний импульс жизни, а их следование друг за другом - самый короткий путь от себя к себе и ... к своему делу.
Сказанным я хотел бы намекнуть, куда вталкивает нас современная жизнь.
1 Дифференциация этих жанров была намечена нами в статье "Российская государственность в гражданско-правовой и корпоративной перспективе" // Полномочия, функции и предметы ведения в стратегической перспективе. - Доклад Центра стратегических исследований Приволжского федерального округа. М.-Нижний Новгород, 2002. С.145-175.
2 Мальцев В. Государственное контрпрограммирование - стратегия выживания: - http://mipur.com/ru/306.html
3 Громыко Ю.В. Антропология политической идентичности. Самоопределение "рашинз" в глобальном мире. Территориальное развитие, транснациональные русские корпорации и идентичность Russins.- М., 2006. C.98.
4 Неклесса А., Цымбурский В. Культура жизни. // Материалы к заседанию Клуба "Красная площадь" 20 сен. 2006 г. "Культура жизни: идеология добрососедства". - М., 2006. С. 28-32.
5 Концепция Государственной религиозной политики Российской Федерации. Проект кафедры религиоведения Российской академии государственной службы при Президенте РФ, ноябрь 2003 г. Авторский коллектив: Васильева, Журавский, Кырлежев: http://www.religioved.narod.ru/religioved/016.htm
6 Слуцкер В. Национальные ценности и национальный вопрос. // Материалы к заседанию Клуба "Красная площадь" 20 сен. 2006 г. "Культура жизни: идеология добрососедства". - М., 2006. 33-34.
7 Самым кратким комментарием к обстоятельствам аксиофикации культуры может служить §. Понятие генеалогии, с которого начинается книжица Ж.Делеза. Ницше и философия. - М., 2003. С. 33-37.
8 О значении цивилизационных императивов права для современной правовой политики см.: Алексеев С.С. Восхождение к праву. Поиски и решения. - М., 2001. - С. 137-237.
9 О проблематике культурно-ценностной политик и разнообразии современных аксиопрактик: Генисаретский О.И. К проблеме культурно-ценностной политики /Навигатор: методологические расширения и продолжения. - М., 2002. С.417-441. Под аксиопрактикой понимается выявление ценностей и работа с ними.
10 Статья директора Института стратегических исследований при Гарвардском университете С. Хантингтона "The Clash of Civilizations?" (1993 г.) является одним из наиболее цитируемых в современной политологии текстов. В ней выстраиваются подходы к теории мировой политики после "холодной войны". - Прим. "РЭО".
11 Переслегин С. О спектроскопии цивилизаций, или Россия на геополитической карте мира // Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. - М., 2003. C. 579-603.
12 Данилевский Николай Яковлевич (1822- 1885) - философ, идеолог панславизма, публицист, естествоиспытатель. Создатель теории культурно-исторических типов - первого варианта теории локальных цивилизаций. Одним из наиболее крупных трудов Данилевского является книга "Россия и Европа", где излагается учение о взаимоотношениях славянского и германо-романского миров.
Шпенглер Освальд (1880 - 1936) - немецкий философ, историк, автор знаменитого труда "Причинность и судьба. Закат Европы". Шпенглер развил учение о культуре как множестве "замкнутых" организмов, выражающих коллективную "душу" народа и проходящих определенный жизненный цикл, длящийся около тысячелетия.
Тойнби, Арнольд Джозеф (1889-1975) - британский историк, сторонник цивилизационного подхода, творец концепции "вызова-и-ответа".Его 12-томный труд "Постижение истории" посвящен фундаментальному анализу возникновения, развития и отмирания цивилизаций всемирной истории. - Прим. "РЭО".
13 Показательный пример: "Час прессы" на радио "Свобода": http://www.svobodanews.ru/Transcript/2006/08/15/20060815120035470.html.
15 Мартин Хайдеггер (1889 - 1976) - один из крупнейших философов, давший новое направление немецкой и общемировой философии XX в. Он ставил задачу вернуть европейскую философию к проблеме бытия и подверг критике абстрактно-теоретические представления о "разуме", характерные для классической традиции европейского Просвещения. - Прим. "РЭО".
16 М. Хайдеггер. Ницше. Т.1. СПб., 2006. (Гл.3. Воля к власти как познание).
17 Якунин В.И. Диалог на заданную тему // Российская газета. 26.09.2006: http://rus.dialogueofcivilizations.org/news/id/12
18 Впервые опубликована в сб.: "Aesthetics as a religious factor in Eastern and Western Christianity". Leuven-Paris-Dudley, MA, Peeters, 2005, ed. by Wil van den Bercken and Jonathan Sutton.
19 С.Б.Чернышев. Корпоративное предпринимательство: от смысла к предмету. М., 2001; Александр Неклесса. Люди воздуха, или кто строит мир? - М.: Институт экономических стратегий, 2005; Владимир Малявин. Китай управляемый. Старый добрый менеджмент. - М.: Европа, 2005; К философии корпоративного развития. - М.: Европа, 2006.
20 Флямер М., Галушкин С. О социальной капитализации в секторе крупных коммерческих компаний (Тезисы доклада, любезно предоставленные мне авторами)).
21 Перегудов С.. Корпорация как социальный институт // Независимая газета. 22.03.2004.
22 Может быть потому, что возможные переводы управленческого термина "стейкхолдеры", как "заинтересованные стороны", или "группы интересов" мало что добавляет к его пониманию, авторы предпочитают пользоваться этой языковой калькой.
23 Бауман З. Власть без места, место без власти: http://www.nir.ru/Socio/scipubl/sj/34-bauman.htm.
24 Стандарт взаимодействия с заинтересованными сторонами АА 1000 SES. Предварительная версия.
25 Форум "Стратегии регионального развития" Казань-2003. Социальные и гуманитарные стратегии. Научно.- информ. сб. Вып. 4. М., 2003.
26 К философии корпоративного развития. Сб. (сост. Алексеев О., Генисаретский О.) М., 2006. С. 101-137.
