Наталия Нарочницкая. Является ли Россия частью Европы?Назад
Наталия Нарочницкая. Является ли Россия частью Европы?
На самом деле дилемма "Россия и Европа" не изжита вовсе не Россией, а именно Западом. Европа построила свой рай на земле, но так и не избавилась от нигилизма к русской истории, неуверенности перед громадностью, потенциальной самодостаточностью России, а главное, перед ее вечно самостоятельным поиском универсального смысла бытия.
Является ли Россия частью Европы? - Конечно. Россия и Европа были более всего едины дважды: изначально до Просвещения и в ХХ веке - в период коммунизма. И это не парадокс.
На чем зиждется общеевропейское единство, ведь мы почему-то не задумываемся о родстве с Востоком? Где впервые дана идея универсальных целей и ценностей личного и всеобщего бытия? - В американской конституции? - Нет, - в христианском Откровении. Что прежде всех конституций объединяло немцев и сербов, французов, англичан и русских в одну цивилизацию? Опыт последнего столетия скорее разъединяет, как и природные условия и уровень быта. Но объединяет - "Отче наш", Нагорная проповедь, - вот общий фундамент нашей культуры и истории. А в нем - отношение к земной жизни как испытанию для жизни вечной, в нем - свобода воли (христианская, а вовсе не либеральная категория), дарованная вместе со способностью различить добро и зло, а, значит, дать нравственную оценку своему свободному выбору. Прямо из христианства родилось и сама идея этического равенства людей, ибо впервые царь и раб были судимы по одним критериям в отличие от языческого "что дозволено Юпитеру, не дозволено быку".
Спор о первенстве в обладании христовой истины разделил Европу и Россию, но отнюдь не сделал их разными цивилизациями. Романо-германская и русская православная культура стали двумя опытами и дали разный ответ на главный вопрос христианской истории - преодоление искушения плоти хлебом и гордыни - властью. Разделил их вольтерьянский хохот. И на пороге ХХ века, когда персонажи Золя уже теснили героев Шиллера, когда Европа, по выражению К. Леонтьева, "сама в себе уничтожила все великое, изящное и святое", Россия не была частью цивилизации, что выросла из декартова рационализма, идейного багажа Французской революции и протестантской этики мотиваций к труду и богатству.
Революционная интеллигенция бросилась догонять. Россия опять по-иному выразила даже отступление от Бога: гетевский Фауст - воплощение скепсиса горделивого западного ума, не терпящего над собой никакого судии, а Иван Карамазов - дерзкий вызов Богу русской гордыни, не желающей терпеть попущение зла не земле. Демоны индивидуализма и бесы социальности - вот кто яростно столкнулся в ХХ веке, при этом равно унаследовав извечные западные фобии в отношении Православия и России, рядившиеся в разные одежды, но единые для папства и безбожника Вольтера, для маркиза А. де Кюстина и К. Маркса, для В.Ленина и для постсоветских западников - "царизм", "русский империализм", "филофейство", "византизм", варварство варягов.
Так дилемма "Россия и Европа" органично вошла в новую "великую схизму" эпохи постмодерна, в которой соперничали идеи опять из одного родового гнезда - на сей раз Просвещения. Коммунизму и либерализму - кузенам, детищам философии прогресса равно свойственны универсализм, отождествление с вселенскими идеалами, да и общность цели при разнице средств налицо: униформное глобальное сверхобщество на безрелигиозных безнациональных стандартах. "Идеологическая борьба" уподобилась религиозной войне католиков и протестантов, ибо применение западного коммунизма на русской православной почве сделало его в глазах Запада куда более опасной идеей, чем любой гипотетический коммунистический эксперимент на самом Западе (А.Тойнби).
Острота холодной войны была подстегнута восстановлением территории Российской империи и плебейской грубостью третьесословной liberte и пролетарской egalite. Техасские президенты и генсеки, воспитанные не на Моцарте, а на вестерне и на "Шурике", очень далеки от князя Меттерниха и князя Горчакова, и вместо "la Russie se recueille" показывали "кузькину мать" и стиль Рэмбо. В остальном - ни американское вторжение на Кубу, ни - советское в Венгрию и Чехословакию не явили ничего нового, но отождествление себя с морально-этическими канонами универсума делало соперника врагом света.
Что же сегодняшние Европа и Россия?
Грустно ощущать себя в Совете Европы единственной, еще знающей баллады Шиллера наизусть, и слушать истматовское доктринерство комических лордов про троцкистские "соединенные штаты Европы" и мира. - Это ли не нигилистическая пародия на Европу Петра, которая возрастала и являла миру великие державы и культуру, когда вера, отечество, честь, долг, любовь - были выше жизни. И каково же историческое чутье Пушкина, который "познал истину", "сделавшую его свободным" (Ин, 8, 32) и который двести лет назад опознал пустоту свободы внешней при утрате свободы внутренней: "Недорого ценю я многие права, от коих не одна кружится голова". Ныне "суверенным" в плену плоти и гордыни индивидам чужды декартовы "страсти души", их удел - "гедонизм и нарциссизм". - Кариес зубов и выбор пасты - вот что сегодня смысл жизни "демоса", слепо уверенного в своей мнимой "кратии", хотя за спиной охлоса судьбами мира вершит всесильная олигархия. Ее же родина там, где ниже налоги...
Поистине, русский интеллигент прошлого, околдованный улыбкой Джоконды и шекспировскими страстями, блеском картезианской логики и жаждой познания Гете и павший перед заклинанием "свободы, равенства и братства", увидел бы в III Тысячелетии лишь кабалистические столбики Internet и всесилие банковского процента - вот подлинный хозяин "liberte", крушитель цивилизаций и могильщик великой европейской культуры.
На фоне впечатляющих перспектив территориального роста Евросоюза "Старая" Европа утрачивает себя как исторический проект. Мир в сознании сегодняшнего европейца - не более, чем гигантское хозяйственное предприятие для удовлетворения плоти индивидов, напоминающих E из антиутопии О. Хаксли. Европейская конституция - скучнейший образчик творчества либерального "Госплана" своим сугубым материализмом подтверждает сарказм философа К.Шмитта о единстве марксового и либерального экономического демонизма: "Картины мира промышленного предпринимателя и пролетария похожи как братья-близнецы - это тот же идеал, что у Ленина - "электрификация" всей земли. Спор между ними ведется только о методе".
В разделе "ценности" вообще не перечислены оные - лишь функциональные условия для них - только этим и являются "священные коровы" либерализма ХХI века - "права человека", "свобода" и "демократия". Вне ценностей они остаются лишь провозглашением кредо не иметь никакого нравственного целеполагания жизни и истории. Так для чего же Европе нужна Свобода? Чтобы "гнать перед собой врагов и грабить их имущество", как определил высшее благо Чингисхан? Или, чтобы спастись "алчущим и жаждущим правды" (Нагорная проповедь)? Но в европейских институциях вольтерьянцы освистывают редких, готовых "быть изгнанными правды ради". Свобода совести ограничена исключительно правом объявлять порок и добродетель, добро и зло равночестными.
Ценностный нигилизм - и есть конец истории. Поэтому для Европы заканчивается эпоха культуры как порождения духа. Остается технократическая цивилизация. Это уже не метафизический "Рим" - незримый центр, где свершается всемирно-историческое, это Рим языческий с его паническим страхом перед физическим несовершенством, старением и смертью. Но такой Рим со всем его материальным превосходством - водопроводом, термами, Колизеем и Форумом уже был сметен Аларихом вестготским. Сегодня технократия бессильна перед мигрантами вовсе не потому, что тех много и они иные, а потому, что у нее нет святынь - одни компьютеры и "права", которые мигранты заполнят своими святынями.
Что же Россия? Мир все еще ждет, что скажет страна Достоевского на вызовы XXI столетия. Между тем, идейные гуру перестройки прорыдали: "Рынок, PEPSI". Незамысловатость их "исторического" проекта объяснима: цель - привычно материалистична, тезис о "переходе от тоталитаризма к демократии" - копия постулата научного коммунизма: "главное содержание нашей эпохи - переход от капитализма к социализму". Но кто же спорит о достоинствах рынка и необходимости демократии? Просто это всего лишь инструмент, а не историческая перспектива.
Хотя в 1917 году православие в России попытались без хохота распять и заковать в цепи, оковы рухнули, и оскудевший, но живой его дух высвободился. Вот и идет все еще в России - единственной во всей Европе - подлинно исторический спор, живем ли для того, чтобы есть, или едим, чтобы жить, и зачем живем... Пока это волнует, не будет конца истории. А будущее России - это будущее Европы. Но, похоже, Европа, как и во времена Пушкина, "в отношении России столь же невежественна, как неблагодарна".
Прим. ред.: сокращенный вариант статьи опубликован в приложении "Business Guide" к газете "Коммерсант" No 245(3329) от 28.12.05
