ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ
По большому счету, в XIX веке была одна индустриальная страна - Великобритания. Прочие страны, мечтая обрести лидирующее положение на мировом рынке, пытались достичь британской славы и могущества, внедряя опыт передовика индустриального производства на своей территории.
Каким же образом Британия достигла столь выдающихся результатов? Прежде всего, тем, что именно она первой отказалась от сельской общины и, проведя индустриализацию и урбанизацию раньше других, сумела оставить далеко позади товаропроизводителей стран, опиравшихся на ремесленное и мануфактурное производство. Фабричные товары выигрывали в конкурентной борьбе за счет разделения труда и его механизации, стандартизации и введения новшеств, финансовой и кадровой мобильности. Примитивные изделия, считавшиеся промтоварами до XIX века, вытеснялись по всему миру продукцией индустриального производства.
Секрет британского успеха восходит к XVI веку, когда главной отраслью английской промышленности стало суконное производство. Под овечьи пастбища отводились сначала общинные, а затем и крестьянские земли. Этот процесс назывался огораживаниями, когда, по словам моралистов, <овцы съели людей>. Это было время разбитых судеб и загубленных жизней: вчерашних крестьян вешали за бродяжничество и мелкие кражи. Быт, семейные и религиозные ценности были разрушены. Огораживания по трагичности последствий <переплюнули>, пожалуй, даже коллективизацию, произошедшую в XX веке в России, ведь в результате исчезали целые деревни, и даже крупные поселения, изменяя до неузнаваемости облик <старой, доброй Англии>.
Однако, после этой болезненной операции появилась свободная и мобильная рабочая сила. Образовавшийся трудовой резерв можно было отделить от традиционного производства и традиционной общественной организации. После испытаний периодом <кровавого законодательства> Тюдоров, нищеты и бродяжничества граждане, оторванные от прежних социальных корней, составили основу нового класса - пролетариата, самые продвинутые члены которого даже выбивались в <буржуи>. Кстати, именно пролетариат, наравне с другой прослойкой - предпринимателями - стал доминировать при капитализме. Именно мобильный капитал и мобильный труд, а вовсе не пресловутые овцы, вознесли Британию над миром!
Чем же отличались новорожденные капиталистические предприятия от старых феодальных поместий и ремесленных цехов, специализировавшихся в тех же отраслях? Сравним, для примера, горнозаводские владения Урала и горнометаллургические предприятия Украины, времен Александра II Освободителя. На первый взгляд, преимущество Урала - давние традиции производства. Но это - единственное наше преимущество! На заводах, этих огромных поместьях, напрочь отсутствовала социальная мобильность. Каждый пролетарий и каждый менеджер знали свое место в системе. Да, некоторые из них сделали головокружительную карьеру, вспомним тех же Валеговых, крепостных управляющих графов Строгановых. Тем не менее, ни свободы, ни возможности заниматься самостоятельным предпринимательством эти люди не имели. Круг феодалов - заводчиков был очень узок, и новому человеку удавалось проникнуть в него ценой больших усилий: обычно это происходило, когда какой-нибудь завод разорялся, и его покупали у наследников. Понятно, что о привлечении инвестиций и речи не было.
По уровню технического оснащения и количеству нововведений вышеназванные предприятия заметно отставали от капиталистических. Происходило это потому, что владельцы заводов были полностью оторваны от производства и коммерции, а также потому, что работники поместий, из поколения в поколение трудившиеся на одних и тех же рабочих местах, сопротивлялись любой попытке модернизации, кто бы ни пробовал ее осуществить - заграничный мастер или местный Кулибин. К тому же, любые удачные изобретения и усовершенствования засекречивались, как в цехах феодальных ремесленников.
Вообще, при феодализме, с его жесткой иерархической структурой отношений, формировалась особая вязкая среда, мало способствовавшая самореализации и развитию личности. Тем более, что у хозяев латифундий имелись довольно тягостные социальные обязанности - приходилось содержать, помимо самого работника, его семью, заботиться о жилье для нее, о том, чтобы она успела выполнить необходимые сельхозработы, которые кормили людей куда больше, чем фабричный заработок.
Капиталистические корпорации пошли другим путем, значительно опережая натуральные хозяйства поместий. Они собирали рабочую силу, оказавшуюся за пределами деревни и ее социума, эксплуатируя людей за копейки, и безжалостно выгоняли, когда те не могли трудиться с прежней отдачей. Перед капиталистами не стояли ни проблема земледелия а, следовательно, зависимости от земли, ни проблема завтрашнего дня. Если заводчик - феодал тщательно следил, чтобы у работников рождалось достаточное количество сыновей, которым, в свою очередь, предстояло работать на его собственных детей, то заводчик-капиталист попросту перемалывал все новых и новых беженцев из деревень. Поэтому, совсем неудивительно, что в первой половине XIX века даже в успешной, на первый взгляд, Англии происходило понижение уровня зарплаты и, соответственно, ухудшалось качество жизни работников. Именно этот процесс и подтолкнул Мальтуса к мысли о том, что человечество ждет голодная смерть.
Несмотря на омерзительность раннего капитализма, многие страны с откровенной завистью наблюдали за Англией, пытались ей подражать и зачерпнуть хотя бы немного сладкой каши из котла индустриализации. России было тяжелее всех; во-первых, потому что существовало крепостное право, а во-вторых, потому что у нас был избыток земли, сравнимый только с избытком земли в Соединенных Штатах. Сибирь могла с распростертыми объятиями принять всех, кому удавалось сбросить ярмо крепостной зависимости. Да, в России жили и купцы, и ремесленники - потенциальные волонтеры капитализма. Но никто из них не спешил переквалифицироваться в пролетариев, которые за гроши согласились бы гробить свою жизнь и здоровье. А капитализму нужны были, прежде всего, пролетарии! Так что долгожданная отмена крепостного права не стала тем стартом, с которого Россия ринулась в капитализм, хотя бы потому, что община осталась в целости и сохранности. Большого оттока людей из деревень в города не происходило. К началу XX века мы имели лишь два города с миллионным населением - Москву и Санкт-Петербург. В Одессе проживало 400 тысяч человек, в Киеве и того меньше - около 300 тысяч. Ни реформы Александра II, ни деятельность Петра Столыпина не смогли оторвать крестьян от сельской общины, которая формировалась веками, поэтому-то Россия так долго оставалась аграрной.
А что значило быть аграрной страной в XIX и даже XX веке? Быть аграрной страной означало, прежде всего, быть страной эксплуатируемой. Великобритания и подобные ей активно индустриализирующиеся страны навязывали невыгодный обмен, невыгодный рынок тем, кто не мог или не хотел втягиваться в индустриальный прогресс. В то же время сельхозпродукции было в избытке. Пароходы и поезда позволяли ее перемещать за сравнительно небольшие деньги, что приводило, в конечном итоге, к снижению цены продукции. Отсюда исторический парадокс: Россия экспортировала продовольствие - и голодала!
Первая мировая война, революция и гражданская война вынудили миллионы мужчин покинуть родные деревни и отправиться в город на заработки. Женщины потянулись вслед за мужьями. Люди вынуждены были селиться в городах, несмотря на сопутствующие этому трудности: карточная система, бараки, изменение привычного уклада жизни и т.п. Таким образом, война и революционные катаклизмы стали реальными предпосылками урбанизации в России.
И все же массовые индустриализация и урбанизация начались в нашей стране, лишь в начале 30-х, после коллективизации, трагизм проведения которой до боли походил на английские огораживания. Мы уже говорили о том, как в Великобритании отдавали львиную долю пахотной земли под овечьи пастбища, которые обслуживали несколько пастухов - остальные были просто не нужны! А ведь в России происходило примерно то же самое - создавались и механизировались колхозы, в результате чего освобождалось множество рабочих рук, тут же востребованных на грандиозных стройках страны Советов. Но, надо отдать должное российской урбанизации, она была организована куда лучше, чем в Англии или Латинской Америке, хотя сломанных судеб и у нас хватало - Молох индустриального общества ломал и основательно пережевывал свои жертвы, прежде чем их проглотить. Промышленный рывок, который мы сделали в Великую Отечественную Войну и последующей гонке вооружений, стал еще одной причиной успешности советской индустриализации. В итоге нам удалось создать беспрецедентный по масштабу милитаризованный сектор экономики, где были заняты миллионы трудящихся. В целом, победа индустриализма и урбанизма в России достигалась теми же омерзительными антигуманными способами, как когда-то в Англии или как сейчас в Африке.
Безусловно, помимо сходства, индустриальная советская Россия существенно отличалась от индустриального Запада - прежде всего идеологически. Я имею в виду социализм, который мы привыкли использовать для самоидентификации, то есть для противопоставления себя всем остальным. Наверное, спор о преимуществах планового хозяйства или свободного рынка, должен был выявить разницу между социалистической и капиталистической формами индустриализма. Но, выявил он одно - общего у нас было гораздо больше, чем различного. Для примера вспомним распространенное и в России, и на Западе утверждение, что сельское хозяйство должно быть укрупненным и механизированным. И мы, и они не подвергали сомнению идею разделения труда, согласно которой, в сельском хозяйстве должны быть организаторы - менеджеры и просто работники-исполнители. Таким образом, создавался узкий круг управленцев, которые проходили специальное обучение. Те же, над кем, собственно, осуществлялось руководство, обязаны были, в свою очередь, блюсти дисциплину и уметь становиться частью общего конвейера...
Разница была в том, что, хотя социалисты и капиталисты были равно убеждены, что мелкотоварное производство должно вытесняться крупным, методы воплощения в жизнь этой политики были разными: на Западе царили конкуренция и поэтапное разорение неугодной <мелочи>, а у нас доминировали меры воспитательно-принудительного характера. И у нас, и у них были уверены - основному населению следует жить в городах и заниматься до седьмого пота промышленным производством, что оно в поте лица и делало. Даже дома в Союзе и на Западе строились по сходным проектам! Так что широко декларируемая разница между социализмом и капитализмом существовала во многом только на бумаге, что отмечали многие выдающиеся умы. Об этом писали и Эрих Фромм, и многие другие, в том числе весьма уважающие Карла Маркса, авторы. Не зря академик Сахаров, человек глубокий и незашоренный идеологическими догмами, справедливо подметил, что все индустриальные общества похожи. Даже термин специальный использовал - конвергенция.
Действительно, так ли уж не похожи план и рынок? Известно, что даже в самой свободной рыночной экономике имеются отрасли, где конкуренции по определению быть не может. Например, добыча сырьевых ресурсов, которая попросту невозможна без получения разрешений от государства. По-настоящему свободный рынок сохранился на Западе на периферии, так как в центре господствовали корпорации. В <новой> России рынок тоже возник в тени крупных государственных производств - в форме потребкооперации или подпольных цехов и артелей. Однако степень централизации экономики в России была гораздо выше, чем на Западе, и мы дорого за это заплатили в период гибели индустриализма. Ибо индустриализм уже умер, выполнив перед смертью свою историческую роль - вырвал миллионы людей из <идиотизма> деревенской спячки. Именно так грубо, но точно отзывался о сельской жизни Маркс, горожанин до мозга костей.
Что же привело к столь скорому, по историческим меркам, летальному исходу сей прогрессивный экономический строй (в нашей стране индустриализм не протянул и 130 лет, а в других странах того меньше)? Конечно, мы привыкли от души критиковать индустриализм за грязные реки, вырубленные леса и отравленный воздух. Но дело не только в этом! Индустриализм оказался противен самой человеческой природе, самой сути человеческого существа - хотя бы потому, что люди - не пчелы и не муравьи. Потому, что нас трудно однозначно рассортировать, как это происходит у пчел, на маток, работников и трутней. В каждом из нас есть задатки потенциальных талантов и возможностей, а любая узкая специализация неизбежно ограничивает личность, загоняя в прокрустово ложе изначальной заданности наши способности, вызывая чувства ненужности и одиночества. Не удивительно, что одной из главных болезней XX века стало отчуждение, о феномене которого написано немало работ.
Человек, работающий на земле, пусть даже на чужой, ощущал себя в какой-то мере ее хозяином, планировал свой труд, имел некоторую свободу маневра. Сравним теперь этот вполне творческий труд крестьянина с трудом рабочего, обреченного изо дня в день накручивать одну и ту же гайку на один и тот же болт возле бесконечного конвейера. Рабочий становится просто частью конвейера, его одушевленной деталью, всего лишь винтиком, и не более того! Кстати, осознание этого факта привело к удивительным последствиям. Когда передовые круги Европы боролись за всеобщее избирательное право, одно из многих позитивных завоеваний индустриализма, превалировала точка зрения, что селянину, как человеку зрелому и вполне способному самостоятельно решать свои проблемы, избирательное право предоставить можно, а вот пролетарию, который способен только тупо прикручивать гайки, доверить судьбу Родины никак нельзя. К счастью, подобная социально-<расистская> позиция не стала государственным принципом, и мы не превратились в муравьев, обманув светлые надежды Фордов, Тейлоров и прочих певцов индустриализма.
В конечном итоге, индустриализм оказался неэкономным видом экономического производства. Он <разбрасывался> человеческими и природными ресурсами, и понятие комплексности было ему неведомо. Процесс извлечения какого-нибудь одного, необходимого для производства компонента оставлял после себя груду отходов. Способности лишь одного человека из десяти оказывались по-настоящему востребованными.
Согласно статистике, только 20% работников корпораций имели (и имеют) возможность проявлять какую-либо самостоятельность. Поэтому этим двадцати процентам так и не удалось сделать корпоративную систему гибкой. Корпорация живет строго по законам Паркинсона - накапливает энтропию, разбалтывается, постепенно теряет эффективность и поддерживается на плаву ценой постоянных и титанических усилий.
Хотя индустриализм, безусловно, был шагом вперед по сравнению с традиционным обществом, шаг этот был не слишком широким - человечество тогда не умело шагать широко. <Винтик> в составе корпорации мог, конечно, в исключительных случаях ее возглавить - но перестать быть <винтиком> был уже не в состоянии! Казалось бы, корпорация, не имея жесткой привязки к земле, как в традиционном обществе, могла выбирать отраслевую специализацию. Тем не менее, во многом она чрезвычайно походила на общину. Подобно общине, корпорацию возглавлял узкий, как талия топмодели, круг лиц. Подобно общине, корпорация в определенной мере зависела от территории, на которой находилась, и в случае необходимости с трудом меняла специализацию. Таким образом, явные преимущества корпорации - экстерриториальность и полиотраслетивность - были <разовыми>, и имели значение только в момент создания корпоративной структуры.
Когда пролетариат сумел организоваться в профсоюзы и политические партии, ему удалось получить причитающуюся долю дохода и добиться обеспечения определенного уровня жизни. Так к середине XX века исчезло еще одно преимущество корпорации, которое заключалось в <одноразовом> использовании рабочего. Более того, жизнь последнего со временем стала даже лучше, чем жизнь крестьянина!
И вот тогда, когда, казалось бы, все наладилось, у индустриализма появилась альтернатива. И он как-то сразу в одночасье закончился...
2002 год
http://www.bakov.ru/i_am/3.htm
Док. 360745
Перв. публик.: 27.08.02
Последн. ред.: 27.08.07
Число обращений: 462
Баков Антон Алексеевич
|
