Рынок поощряет низкопробные вкусы, а настоящее искусство не интересно ни государству, ни народу
Заинтересованный разговор на эту тему наша газета провела, по обыкновению, в формате круглого стола. Дискуссия, как всегда, прошла в Балтийском информационном агентстве.
Александр Щёлкин:
Друзья мои, не вижу причины быть дипломатичным и корректным, когда речь идет о состоянии отечественной культуры. Ситуация откровенно неблагополучна. Так уж распорядилась история - русская художественная культура, особенно русская литература, дала такой до загадочности феноменальный пример духовного отношения к миру и человеку, который по достоинству оценен во всех частях света. Сегодня положение изменилось до неузнаваемости.
"Массовое искусство" хоронит уже в зародыше возможность человека стать нормальной личностью, то есть умным, критическим, свободным и ответственным существом. С элитарным искусством дело обстоит еще безнадежнее - оно дурачит профанов, самозагипнотизировалось в нарциссизме и давно не имеет никакого отношения к восприятию мира. В своем рыночном способе существования "массовое" и "элитарное" искусство стало предельно агрессивным, а потому малоприглядным зрелищем. Галина Вишневская после посещения последней версии оперы "Евгений Онегин" в Большом театре пришла в ужас. Своей печали она не скрывала: "Впору вводить цензуру!"
Герман Филиппович, вы профессиональный философ. Внесите, пожалуйста, ясность с высоты вашего философского созерцания.
Герман Сунягин:
Знаете, то, что мы именуем болезнью, в общеисторическом смысле является естественным этапом развития. Тем, который окрестили разволшебствлением мира. Окружающая действительность разволшебствляется, становясь прозаичной и черствой. Возвышенное приносится в жертву функциональному. С этим "маятником" нам, независимо от желаний, надлежит считаться. Когда-то философы учили, что мир проходит три последовательные стадии - эпоху богов, эпоху героев и эпоху людей. А у людей, у мирян, свои потребности, отличные от запросов небожителей и исполинов. Так вот, весь мир давно уже обитает в эру людей. А мы, россияне, опять вознамерились поселиться в стране героев, а то и богов. Маневр этот у нас плохо выходит, и мы закатываем друг другу истерики. Но оснований для психоза, по крупному счету, нет. Надо лишь спокойно проанализировать обстановку и взглянуть на мир не через розовые очки.
Однако ситуация в России имеет свой особый оттенок. Увы, трагический. Связано это с тем, что наше национальное сознание всегда было утопичным, нацеленным на светлое завтра в ущерб сегодняшней правде. То христианское царство со столицей в богоспасаемом Константинополе под скипетром русского монарха. То всесветные Соединенные Штаты с центром в Москве - надежде всего прогрессивного человечества. Таков наш рок: когда обстоятельства предоставляют нас самим себе, мы непременно сбиваемся на грезы. А нам бы собой заняться, своей землей, доставшейся от предков.
Александр Щёлкин:
То есть состояние культуры, театра, живописи, музыки, родного языка не должно волновать общество?
Герман Сунягин:
Мы с вами русские люди и не можем не переживать по поводу всего с нами происходящего. Но и затронутый вами, Александр Георгиевич, сюжет опять-таки упирается в отечественный утопизм. У нас нет регулятивного национального проекта - карты, по которой мы уверенно двигались бы вперед. Мы существуем в условиях рискованной экономики, которая основана не на производстве, а на продаже сырья за рубеж. Русская нация быстро вымирает, а регион нашего этнического формирования пустеет и дичает. Власти же замалчивают, замазывают это, не привлекая народ к обсуждению больных вопросов. Отсюда - бездуховность, равнодушие, бескультурье, самое главное - безыдейность!
Александр Щёлкин:
Что ж, вызов брошен. Перчатку лучше поднять вам, Николай Витальевич!
Николай Буров:
Подниму! Вспоминаю реплику из блестящей чеховской пьесы "Иванов". Когда герою стало невмоготу, к нему подошла Сашенька и предложила: "Иванов, давайте сбежим в Америку!" А он ей: "Какая Америка, Шурочка, я до порога-то не дойду..." Поэтому, господа, не надо ставить перед собой необъятных сверхзадач. Давайте будем людьми системными и вычленим основное. Поговорим о книгопечатании, о проблемах русского языка, русского слова. Под крылом моего комитета - главный стержень, вокруг которого как бы нанизывается и книжная, и общая культура. Это библиотеки. Убежден: независимо от бросков и рывков электронных средств вещания, слово напечатанное, сплетенное, сброшюрированное в книгу остается важным рычагом цивилизации. Вопрос вопросов - дальнейшее существование великорусского языка. Такая тема волновала общество и 100, и 150 лет назад. Не всем, к примеру, нравилось, что Федор Достоевский изобретает новые глаголы. Не всем приходилось по сердцу, как пишет Максим Горький. К примеру, Иван Бунин не переносил его на дух. А я, каюсь, ценю и люблю. Но сегодня мы мало-помалу попадаем в телекапкан. В ловушку, где володеет и княжит не мастер-писатель, а третьесортный диктор с хиленьким образованием и диким прононсом.
И плоды налицо. Наше наплевательство на самих себя горько аукается за границей. В Нью-Йорке, при штаб-квартире ООН, средь бела дня закрывают школу русского языка, существовавшую там с 1945 года. Это как? Четвертый язык Совета Безопасности вдруг уходит в никуда, перестает манить поклонников и приверженцев. Нет, без крепко, надежно поставленной библиотечной сети не обойтись. В Петербурге полторы тысячи таких книгохранилищ. И надо, чтобы печатное слово опережало электронные носители, не позволяя им унифицировать личность через мгновенное воздействие на миллионы людей, не давая превратить человека в массовое, стадное существо.
Александр Щёлкин:
Однако цена на книги зачастую взлетает: при себестоимости 15 рублей ее продают с прилавка за 150, а бывает и за 250-300. От подобного астрономического гешефта Иван Сытин, наверное, в гробу перевернулся. Но эта дешевая по содержанию, но выгодная по продажам книга издается миллионным (!) уже тиражом и - самое драматичное - формирует сходную миллионную аудиторию.
Николай Буров:
Двенадцать наиболее издаваемых авторов, начиная, по-моему, с Донцовой, вышли общим тиражом в 25 миллионов экземпляров. Очень много женщин облагородили когорту нынешних классиков! Дамы, очевидно, мстят за XIX век, когда среди пишущей братии почти не встречались представительницы слабого пола. А вот умелые писатели - допустим, Виктор Соснора - публикуются тиражом около тысячи экземпляров. Вероятно, следует возродить государственный заказ. Иначе нам не спасти идеалы русской культуры. Грядет 200-летие Николая Гоголя. Нужен достойный тираж! Близится двухсотлетний юбилей Федора Тютчева. Нужен достойный тираж! И приемлемые цены...
Александр Щёлкин:
Градус дискуссии повышается. Вижу, как внимательно слушает доводы и контрдоводы профессор Ягья. Пожалуйста, Ватаняр Саидович!
Ватаняр Ягья:
Скажу по совести: при всей дороговизне учебных пособий наши студенты, особенно платники, в силах приобрести их полный набор. Беда в ином - в низком качестве такой литературы. Учебники пишутся порою по лекалам "времен Очакова и покоренья Крыма". А многие студенты хорошо образованны и не хотят пользоваться убогими методиками.
Вот мы тут говорим о русской культуре, о натиске неких западных стандартов. Согласен с Николаем Витальевичем: целесообразно "сузиться" до языковой проблематики. Недаром 2007-й назван Годом русского языка. Вместе с тем печально, что гуманистическая составляющая нашей культуры катится под гору. Раньше, да, были отменные толстые журналы, за которыми мы бегали толпами, которые буквально рвали друг у друга из рук. А нынешние повременные издания и листать-то противно: они пустые, слабые, скучные - что "Новый мир", что "Знамя"... Духовность, говорите, у нас поколеблена? Так с чего ей стоять твердо, если читающая публика набирается ума-разума в творениях, действительно, Донцовой - Марининой - Устиновой - Улицкой? Какая там возвышенная идея, какое чистое мироощущение? Помните, в прекрасной повести Ивана Бунина "Деревня" два брата рассуждают о мыслях и чувствах. Но суровое время после революции 1905 года гасит их порывы. Сейчас тоже - эпоха нелегкая. Но о родном слове не забываем. В Мариинском дворце рассматривают законопроект о гарантиях изучения, использования и распространения русского языка в северной столице. Ведь диву даешься: на каждом шагу - школы английские, французские, немецкие, испанские. А где хоть одна с углубленным изучением русского языка? Получается, что культура оказалась "дешевле" науки.
Николай Буров:
Наш великий и могучий, наша бессмертная культура - элемент государственной обороны!
Даниил Гранин:
Будем откровенны. По-русски мы говорим безобразно. Скажем, "поднять тост". Как его можно поднять? "Я извиняюсь", то есть извиняю сам себя. И так далее. Безграмотность пустила глубокие корни. Как побороть ее в течение одного Года русского языка? Отрадно, что президент - в отличие от многих предыдущих лидеров - говорит очень грамотно. Но на чиновников это почему-то не действует. Откуда такое невосприятие? От семьи и школы, от равнодушия к чтению и языку. Все начинается с библиотек, а они в отвратительном состоянии. Музеи понемногу расправляют плечи, библиотеки - нет. Это нищие заведения, которые питаются грязной, потрепанной печатной продукцией.
У библиотекарей мизерная зарплата, и никаких культуртрегерских обязанностей они выполнять не могут. Даже в провинции за четыре тысячи рублей прожить нельзя, и библиотекарь спешит в огород, на приусадебный участок, чтобы как-то продержаться на плаву. Я поднимал эту тему в верхах - бесполезно. В наших стратегических приоритетах культуры нет и не предвидится. Вот публика и не покупает серьезных книг, а берет "Гарри Поттера" или брауновский "Код да Винчи". Раньше читали большую литературу, ценя ее за оппозиционность к власти. Поглощали "Василия Теркина на том свете", задумывались над "Тихим Доном" - самой антисоветской книгой в истории легальной советской литературы. Впитывали стихи Евтушенко, Рождественского, Вознесенского, прозу Виктора Некрасова. Сегодня же смысл чтения изменился: "разрезаем" книгу не для обогащения ума и сердца, а для отдыха, для приятного времяпровождения. Верю: когда в стране появится стабильная оппозиция, тогда возродится духовность и воспрянет интерес к настоящим печатным трудам.
Александр Щёлкин:
Но ведь налицо и кризис литературы как жанра. Один сплошной action - интриги, действия, детективность и прочее. Нет психологической наблюдательности, нет чувства природы.
Даниил Гранин:
Кризиса не вижу, ибо есть литература высочайшего качества, хотя и в крошечных тиражах. Вышел изумительный трехтомник Ирмы Кудриной о жизни Марины Цветаевой. Захватывают страницы Василия Андреева о питерских хулиганах, написанные еще в 1920-х годах. Читать мы не перестали!
Дмитрий Дубровский:
Я тоже считаю, что никакого кризиса нет. У студентов (кроме разве что ребят из СНГ) не заметно сложностей с русским языком. И если мы слышим сленг где-нибудь в подворотне, то не следует думать, будто эти парни умеют изъясняться лишь короткими фразами и механическими оборотами. Народ - поверьте! - в силах говорить на разных русских языках. И это нормально с точки зрения антропологии. А попытки привить простым людям стиль, которым писал Достоевский, равнозначны обучению уличных пешеходов обязательным правилам спортивной ходьбы. Есть, конечно, проблема преподавания русского языка в школе, но это не вопрос культуры, а головная боль образования. Никто не вправе утверждать, что русский язык исчезает. На нем говорят не переставая, и грех пугать общество призраком культурной катастрофы. Меняется облик культуры, облик цивилизации, идет их перекодировка. Они обретают виртуальный электронный характер, но это не несет никакой угрозы. Когда-то педагоги стенали по поводу перехода школьников с перьевой ручки на "шарик": мол, у ребенка пропадет собственный стиль письма. Не пропал!
Есть закон: в мировой истории уровень культуры перекликается с уровнем политической деспотии. Чем выше в обществе ординар социального прессинга, тем тоньше и ярче изящные искусства. Это - отправная точка Возрождения. В России накануне революционной трагедии царствовал чарующий Серебряный век, живший предощущением катастрофы. Все выправится и теперь. Не надо лишь обожествлять литературу, культуру, язык, не надо назначать служителей муз на "должность" законоучителей, священников. Общество должно трезво видеть задачи своего духовного бытия.
Николай Буров:
Язык надо обожествлять, а не панибратски похлопывать его по плечу!
Михаил Иванов:
Речь господина Дубровского - "добротный" раздражитель. Все вроде хорошо, все в порядке, кризиса нет. Логика стройная, цепляться не за что, но по сути - не верно, ибо кризис есть. Чудовищный! Достаточно посмотреть пару-тройку телесериалов - и вам хватит. Кому из современных кинематографистов дано подняться до нравственного пафоса таких фильмов, как "Вечный зов" и "Тени исчезают в полдень"? Никому!
Дмитрий Дубровский:
- А фильм "Остров"?
Михаил Иванов:
Счастливое исключение! Но мы не должны забывать, что три четверти века провели в жутком идеологическом напряжении. А потом струна в одночасье лопнула, и мы оказались в духовном вакууме, испытали опустошение и депрессию. Сегодня, когда обозначился некий - пунктирный - интерес общества к культуре, надо, чтобы мы, ее жрецы, возглавили, если угодно, настоящий марш в будущее. Возглавили, дабы народ не сгинул в небытие, не рухнул в пропасть, не превратился в стадо баранов. Избави Бог!
