В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
Александр Шохин : Отпраздновав 100-летие Октябрьской революции, начнем диверсифицировать экономику... Назад
Александр Шохин : Отпраздновав 100-летие Октябрьской революции, начнем диверсифицировать экономику...
Александр Николаевич, как Вы оцениваете текущее состояние российской экономики? Как Вам видятся перспективы экономического роста?

Нынешнее состояние российской экономики, пожалуй, лучшее за все послереформенные годы, по крайней мере, с 1991 года. По всем параметрам: и по экономической динамике, и даже по структуре экономики сейчас ситуация лучше, чем в начале 1990-х гг., лучше, чем даже в лучший предкризисный 1997 год, и естественно, лучше, чем в период кризиса.
Хотя многие проблемы российской экономики так и не решены. И пресловутая сырьевая ориентация российской экономики, с которой боролись все эти 13 лет, сохранилась. Но это то, как справедливо отметил Президент Путин на московской встрече Давосского форума, что досталось в наследство от СССР, и эта болезнь, в некотором смысле, как родовая травма российской экономики, которая пока что еще не залечена. Тот факт, что промышленность оценивается на уровне 8% в год, и рост ВВП от 6 до 7%, показывает, что заработали не только внешние факторы экономического роста, такие, как внешняя благоприятная конъюнктура, но и структурные реформы, уже задействованные, стали выступать факторами роста, хотя измерить это довольно трудно. В истории развития российской экономики были периоды с высокими ценами на нефть, и они не давали эффекта. А сейчас сочетание высоких цен с более благоприятной структурой экономики, с институциональными изменениями, такими, как налоговые реформы, снятие определенных барьеров на бизнес, дает высокий экономический рост. Этому же способствует и достаточно высокая норма накопления. Темпы инвестиций в экономику опережают темпы роста ВВП. Хотя были такие периоды, когда инвестиции падали, например, в прошлом году, когда из-за отмены инвестиционной льготы сразу многие запланированные решения по инвестициям были перенесены на будущее. И бизнес, как говорится, притирался к новой налоговой ситуации, которая в целом оказалась по налогу на прибыль более тяжелой, чем было до уменьшения ставки налога. Был замечен парадокс, что номинальная ставка налога была уменьшена для крупных инвесторов, для основных же инвесторов эффективная ставка увеличилась с 17,5 до 24%. Для неинвестировавших ранее компаний она, действительно, снизилась с 35 до 24%. Этот временный парадокс, который действовал в прошлом году по инвестициям, сейчас уже, видимо, не работает. Воспоминания об инвестиционных льготах уже выветрились из памяти крупных инвесторов, они сейчас инвестируют, исходя из других критериев и соображений. В целом, опережающий рост инвестиций дает определенную базу и для ускоренной диверсификации российской экономики в пользу переработки, и для сохранения достаточно устойчивых темпов роста. Конечно, настоящим испытанием для российской промышленности и экономики в целом было бы падение цен на нефть ниже $20 за баррель. Тогда бы четко проявилось, насколько глубоки структурные, институциональные изменения, могут ли они удержать российскую экономику на траектории устойчивого экономического роста. Специально устраивать такие эксперименты мы не будем, но нам их могут устроить наши партнеры, в том числе, если американцы восстановят, без нашего участия, нефтяную промышленность Ирака. Тогда через пару лет объем арабской нефти будет достаточно большим для того, чтобы повлиять на мировые цены. Так что у нас два года есть для осуществления маневра на существующей базе. Тем более, что присвоение инвестиционного рейтинга России порождает дополнительный приток иностранных инвестиций в страну. И хотя здесь есть ряд макроэкономических тревог, связанных со способностью монетарных властей стерилизовать избыточную денежную массу в условиях массированного притока валюты и от экспорта, и от притока инвестиций из-за повышения рейтинга России, но, тем не менее, вполне возможно за два года трансформировать финансовые краткосрочные инвестиции в длинные деньги, в стратегические инвестиции. Но для этого нужно эффективно управлять и финансовыми рынками, и предлагать новые инструменты. Связывание денег, не просто административные методы стерилизации, типа фондов обязательных резервов, но связанные формы, которые помогут осуществлять в том числе и промышленную политику.

А можно ли признать удовлетворительной, с точки зрения бизнеса, проводимую российским правительством политику?

Для бизнеса не любая промышленная политика благоприятна. Если промышленная политика будет выражаться в изъятиях через налоговые, таможенные и другие инструменты ресурсов из промышленности и направление средств на некие приоритеты, которые будут избраны чиновниками, то такая промышленная политика бизнес не устраивает. В том числе и потому, что такого рода патронируемые государством проекты через концентрацию изъятых из бизнеса ресурсов, как правило, неэффективны. Если рынок не смог их выбрать, то у чиновника еще меньше возможностей. Если это некие инфраструктурные проекты, то их тоже можно осуществлять с большим участием бизнеса, но даже такая страна как Китай строит новые автобаны с привлечением частных инвестиций и передачей этих дорог на период полной окупаемости в аренду инвесторам, просто в этот период они являются платными. А дальше государство само решает, что делать, продолжать использовать этот механизм платных дорог или брать в государственную собственность и переводить на бесплатный режим. Но сама технология реализации даже инфраструктурных проектов такова, что частный бизнес участвует в разных схемах, будь то софинансирование, лизинговая или арендная схемы и прочие. Поэтому главным критерием эффективности промышленной политики, осуществляемой государством, является, на мой взгляд, заинтересованность бизнеса в широком смысле, не избранных из бизнеса, а всего бизнеса в реализации этих схем. Когда есть доступ на открытый, прозрачный конкурс на основе патронируемого государством проекта, притом, что бизнес дает и минимальный критерий эффективности этого проекта. Если даже субсидируется процентная ставка, тем не менее, все равно она остается, пусть не 20% годовых по кредитам, пусть 10%, но все равно ясно, что проект должен быть эффективным. И бизнес идет в этот проект, понимая, что чисто рыночной окупаемости нет, и государство доводит некоторые проекты до рыночных условий своими относительно небольшими вливаниями. Мне кажется, что сейчас мы толчемся, уже на протяжении последних 10 лет, на одном уровне понимания промышленной политики. Нам надо найти приоритеты, авиация ли это, или конкретные высокие технологии, космос, производство энергооборудования и так далее. Задача заключается в том, чтобы чиновникам нащупать, где имеются приоритеты, где у нас национальный интерес. Здесь идут бесконечные споры. Сельское хозяйство - национальный интерес? Вроде, национальный интерес. Авиация и космос - национальный? Национальный. Оборонка, и так далее. В итоге эти приоритеты становятся бесконечными, и относительно ограниченных ресурсов государства, в рамках нынешних бюджетных, макроэкономических ограничений, не хватает, чтобы пройтись по всем. Поэтому, на мой взгляд, задача должна была бы заключаться в том, чтобы выработать технологию формирования приоритетов. А технология формирования приоритетов должна больше придавать значения механизмам. То есть государство должно создать такие механизмы, которые, являясь по крайней мере рыночно-ориентированными, если не полностью рыночными, создают конкурентную ситуацию даже в сфере реализации государственных приоритетов.
К примеру, если вводится механизм страхования и гарантирования экспортных поставок для поддержки экспортно-перерабатывающих отраслей, то должны быть понятны и заранее известны правила доступа к этим ресурсам, к государственной поддержке экспорта. И борьба за них - это тоже своего рода конкурентный рынок. Здесь и должно проявиться, какая отрасль, какое производство, какие компании сумеют на понятных условиях доступа к этим государственным ресурсам поддержки экспорта получить ту или иную поддержку.
Я в свое время был сопредседателем российско-китайской комиссии по экономическому и военно-техническому сотрудничеству. И тогдашний премьер Китая Ле Пен, председатель Госсовета, который был одновременно председателем тендерной комиссии по строительству каскада гидроэлектростанций на реке Янцзы "Три ущелья", сказал так: "Я как бывший выпускник МЭИ, конечно, рад был бы видеть российские компании. Знаю, что они могут сделать хорошее оборудование, с которым китайцам легче будет работать, чем с европейским, американским. Но вы должны выйти на конкурентоспособный уровень с поставщиками другой продукции. Конкурентоспособный уровень - это рассрочка платежа и использование схем государственной поддержки экспорта, что есть во всей Европе, COFACE во Франции, HERMES в Германии, ECGD в Англии, SACE в Италии. Что-нибудь похожее будет, тогда вы победите". Естественно, мы не сумели выйти тогда на эту схему. И наше энергомашиностроение не получило заказ на $15 млрд.Получило бы, - отрасль за счет такого рода схемы могла бы вполне быть конкурентоспособной, не потому, что мы дискутируем вопрос, приоритет это или нет, а потому что она встроилась бы в конкурентную борьбу, в том числе с западными соперниками. В принципе, эти механизмы не вполне рыночные, поскольку они используют государственные ресурсы. Но они рыночные по доступу к этим ресурсам, когда, действительно, никто не запрещает любой российской компании участвовать в тендере, например, на поставку тех или иных машин и оборудования на строящийся за рубежом объект. Кто делает эффективнее, выгоднее, тот и получает выигрыш. Нужно думать о создании рыночных механизмов формирования приоритетов. Для этого нужны и институты развития, такие как Банк развития, экспортное агентство, экспортное кредитование. Слава богу, мы только-только к ним подошли. Но в то же время "Российский банк развития", "Сельхозбанк", "Росэксимбанк", не могу сказать, что они функционируют в рыночной среде в полном объеме. Поэтому мне кажется, что пока что для многих лучшая промышленная политика - это ее отсутствие. И поскольку есть опасение, что государство, вместо того, чтобы формировать рыночные технологии, займется формированием приоритетов и распределением ресурсов на те или иные объекты, многие представители бизнеса считают, что лучше уж никакой политики, и отсутствие промышленной политики и есть лучшая промышленная политика. Думаю, что это не совсем так. И как минимум, на формирование технологий, определение приоритетов через рыночно ориентированные механизмы типа институтов развития - это один из подходов, который был бы более эффективным.

А каков сейчас, на Ваш взгляд, уровень конкурентоспособности страны?

На самом деле, отвечая на этот вопрос, надо иметь в виду две вещи. Наши желания и наши возможности. Наше желание - быть конкурентоспособными по высокотехнологичным видам оборудования, по компьютерным технологиям, софтверу, где у нас, действительно, образовательный, научный потенциал выгодно отличается от многих стран, которые преуспели. Например, то же офшорное программирование для Индии является огромной статьей дохода. Ясно, что, если правильно организовать чисто экономическими, финансовыми и иными методами офшорное программирование, мы можем быть конкурентоспособными с Индией, с Израилем, со многими другими странами, выйти на первое место. Это, наверное, надо делать, и возможности такие есть. Но в то же время, говоря о высокотехнологичных видах продукции, где мы можем быть конкурентоспособными, нужно понимать, что в условиях глобализации конкурентоспособность определяется возможностью национальной промышленности к экспансии.
Экспансия может осуществляться двумя способами. Отечественная промышленность может занять собственный рынок и успешно конкурировать с иностранцами, не допуская их через низкие цены, более высокое качество. Если это соотношение цена-качество у национальной продукции лучше, рынок фактически закрывается, не из-за барьеров, а по факту - продукция становится более привлекательной. Здесь, конечно, мы пока что не можем похвастаться высоким уровнем конкурентоспособности. Поэтому различного рода ограничения в переходные периоды, методы тарифного-нетарифного ограничения этой конкуренции являются косвенным отражением недостаточного уровня конкурентоспособности отечественной экономики и промышленности. И переговоры по ВТО это подтверждают. Срыв переговоров по ВТО, имею в виду с одним из крупнейших членов ВТО - ЕС, показывает, что ключевые вопросы конкурентоспособности сохраняются в нашем сельском хозяйстве, в нашей промышленности. Они не выдержат открытой конкуренции при условии отмены дотаций, если иметь в виду село, или приближение внутренних цен на энергоресурсы к мировым и т.д.
Пока что конкурентоспособность зиждется, как я считаю не без оснований, на естественном конкурентном преимуществе России, таком, как низкие цены на энергоресурсы в связи с большими запасами нефти, газа, гидроэнергетических ресурсов. И поэтому повышение цен до уровня мировых - вроде бы нарушение здравого смысла. Если у вас ресурс дешевый, почему вы должны использовать мировые цены.

Это та идея, которую проповедовал профессор Ясин.

И Ясин, и правительство давно ее проповедуют. Я в первый раз эту идею проводил в жизнь в 1993-1994 гг., когда возглавлял переговорную делегацию по заключению соглашений о партнерстве и сотрудничестве с ЕС. Мы тогда жестко доказывали, что низкие энерготарифы - это конкурентные естественные преимущества России, а вовсе не дотирование российской промышленности из бюджета. Тогда мы сумели убедить европейцев, что для того, чтобы цены выравнивались, нужен длительный переходный период. Ясно, что эта вся идеология переходного периода - попытка поднять конкурентоспособность российской экономики до возможностей, сопоставимых с тем, что есть в высокоразвитых странах. Поэтому считать, что российская экономика конкурентоспособна по этому направлению, пока еще не приходится. И переходный период - лет 8-10, по телекоммуникациям 10 лет. В некотором смысле это временное измерение нашей неконкурентоспособности. Лет через 10, глядишь, если все будет хорошо, мы сумеем по основным отраслям промышленности выйти, и по финансовым рынкам, и по другим областям на сопоставимый уровень и по эффективности, и по соотношению цена-качество для российских потребителей с другими ведущими членами ВТО.
Но есть и другая сторона - наши возможности. Они связаны с нашей повышенной конкурентоспособностью, которая вытекает из возможности экспорта энергетических и других сырьевых ресурсов. В этой связи, если мы этот фактор своей конкурентоспособности будем в основном использовать, то мы превращаемся в сырьевой придаток. И такого рода стратегия может иметь место, как некая временная мера, если мы действительно правильно диверсифицируем производство, нам надо подушку безопасности в виде сырьевого сектора использовать. Но здесь одна проблема. Если мы за счет сырьевого сектора диверсифицируем экономику, и ресурсы перекачиваем в обрабатывающий сектор, то мы резко снижаем конкурентоспособность нашего сырьевого сектора, в том числе это связано с возможностью инвестиций в расширение добычи. Если мы туда бросаем ресурсы, не оставляя сверхдоходы магнатам, нефтяным и газовым баронам, и пытаемся стимулировать какими-то рычагами инвестиции в этот сектор, то опасность есть, что сырьевая направленность российской экономики, и одновременно чувствительность ее к мировой конъюнктуре, ценам на нефть, будет сохраняться и в будущем.
Единственным способом борьбы с этой зависимостью российской экономики от экспортных цен будет диверсификация рынков: труба в Китай, труба или подводный кабель в Японию, или труба в Корею, потом куда-нибудь еще подальше, в Сингапур, одновременно танкеры в Хьюстон из Мурманска, труба в Мурманск дополнительно, и так далее. За счет диверсификации экспорта можно обеспечить устойчивость сырьевого сектора, уменьшить зависимость от конъюнктуры. Я имею в виду, что привязка нефти к европейскому рынку не дает возможности повышать доходность нефтяного экспорта. А привязка газового экспорта, к примеру, как в случае с "Голубым потоком" к одному потребителю тоже опасна - единственный потребитель и начинает себя вести неадекватно. Можно повысить эффективность российской экономики в рамках парадигмы ее сырьевой ориентации. Но здесь-то собака и зарыта. Какой тип промышленности, какой тип экономики мы будем выстраивать на ближайшие 10-20 лет, имея в виду, что здесь, кроме соображений, связанных с красивыми схемами, есть и другие соображения? Hi-tech - это лучше. Четвертый сектор, может, еще лучше, чем третий и так далее. Но тем не менее, реальность - это первичный сектор. И, ориентируясь на реальность, мы можем ВВП удерживать на высоком уровне, уровень жизни повышать, трудящиеся довольны, регионы живут лучше, не только добываем, но еще и перераспределяем пресловутую природную ренту, по всем размазываем толстым слоем масла, - вроде бы жизнь налаживается. И глядишь, продержимся, дальше начнем стабилизационные фонды создавать, фонды будущих поколений по типу Норвегии, Саудовской Аравии, Кувейта. И на втором этапе, отпраздновав 100-летие Октябрьской революции, начнем диверсифицировать экономику. Это возможный вариант, конечно. Но очень важно здесь понять, побудительные стимулы к развитию экономики сохранятся или нет. Понятно, что будет желание не только нас видеть сырьевым придатком, но возникнет желание захватить переработку России как экологически невыгодную в рамках Киотского протокола. Кстати, один из простых способов - квоты продавать на выброс СО2. Мы можем пройти этот путь в режиме догоняющего развития. Первичный сектор поставили на ноги. Потом нефтехимию, нефтепереработку, минеральные удобрения, алюминиевая промышленность, металлургическая, передел увеличиваем, вместо чушек экспортируем готовую продукцию. Мы можем за 10-15 лет попытаться пройти весь этот цикл. Но вопрос в том, что в рамках догоняющего развития догнать нельзя. Потому что это схема собаки, бегущей за велосипедистом, когда собака в каждый данный момент бежит в том направлении, в котором находится велосипед, но не может сориентироваться на конечную точку путешествия. В этой связи нам лучше вести себя не как собака, а как homo sapiens, и понять, куда развивается мировая экономика, и в поисках оптимального места в процессе глобализации, разделения труда, все-таки пытаться срезать углы и развивать не столько высокотехнологические сектора, но и идти на развитие четвертого сектора - на развитие интеллектуального ресурса России. Здесь схемы офшорного программирования позволяют не только удерживать потенциал в разумных границах, но и его наращивать. И интеллектуальный потенциал, который благодаря такого рода схеме будет сохраняться, может затем обеспечивать прорывы в производстве.

За 10-15 лет нам надо выйти на уровень развитых стран. Европа и США на этот уровень выходили лет сто, а на самом деле и больше. Можем ли мы этот путь пройти в такие сжатые сроки?

Надо иметь в виду, что Россия до 1913 года была такой же европейской страной с точки зрения развития промышленности, правда, она использовала в основном иностранные инвестиции, тем не менее, уровень развития промышленности был сопоставим с крупнейшими европейскими державами. Поэтому нельзя сказать, что мы с нуля начинаем.

За годы советской власти от этого мало что осталось.

Конечно, многое было разрушено. Но в то же время у нас есть другие примеры, когда Корея развивалась из чисто аграрной страны, разрушенной войной, где собак ели не только потому, что это традиция корейского народа, а потому, что просто нечего было есть, кроме этого. И даже в 1960-е гг. Корея - страна, где люди голодали. А то, что мы видим сейчас в Северной Корее, условно говоря, это то, что было 40 лет назад в той же Южной Корее. За 20 лет фактически страна поднялась, благодаря разумной экономической политике, пусть даже не выдержавшей испытания временем, в частности, азиатским кризисом 1997-98 гг., но, тем не менее, применительно к конкретному историческому этапу, она была разумной схемой, может быть, через те же чеболи, концентрацию ресурсов и так далее. Пройти этот путь сейчас, по пути Кореи, невозможно, потому что эта схема хороша была в рамках традиционно индустриального этапа развития. Не только потому, что в 1997 году многие чеболи рухнули, но потому, что мы не можем сейчас ориентировать страну на фиксирующее отставание. Современное стимулирование производства, структурно, технологически устроено несколько иначе, чем в той же Корее конца 1960-х гг. Но, тем не менее, пример многих "азиатских тигров", не только Кореи, показывает, что можно очень быстро догонять развитые страны, не идя в авангарде, а подбирая у них "второй эшелон" и по продуктовому ряду, и по технологиям. В итоге, постоянно подбирая практически то, что близко к самым прорывным технологиям, они сами вошли в эту зону, когда конкуренция заставляет заниматься исследованиями, разработками, фундаментальными в том числе.
Или та же Финляндия, телекоммуникационная продукция, типа Nokia, которая на уровне. Финны никогда не славились в этой области, но сумели сконцентрироваться на производстве высокотехнологичной продукции. Пока что Россия даже на уровне производства автомобилей, той же бытовой электронники очень сильно отстает. Мы без фундамента, у нас большой отрыв, авангард наш, фундаментальная наука, наши нобелевские лауреаты, это очень хорошо - демонстрация наших высоких возможностей, большое количество талантливых хакеров тоже показатель, но, тем не менее, то, что нет промышленности, тиражирующей массовые высокие технологии, не дает уходить в отрыв. Наша беда в том, что у нас нет фундамента в форме промышленности, тиражирующей массовый hi-tech. Причем здесь надо вовремя подбирать новинки и иметь возможность запускать их в производство. К сожалению, пока мы этого не умеем, а пока не научимся это делать, у нас больше будет надежда на то, что время от времени, раз в два года русский, нынешний или бывший, получит Нобеля за достижение 5-10-летней давности, тем самым подтверждая наш статус как одной из самых умных наций. Поэтому та же промышленная политика должна, на мой взгляд, ориентироваться не на отрасли как таковые, а на создание фундамента, тиражирование высокотехнологичной продукции. Как только появилась где-то новинка, она должна появиться в производстве.
На чем, собственно, те же корейцы поднялись. Начали они с тиражирования автомобилей, сборочный завод OPEL начинал штамповать "опели" под маркой "Daewoo", потом они стали уходить в отрыв. Японский автомобиль сейчас в Европе ценится потому, что он в базовой комплектации в одной цене с немецкими автомобилями, но начинен электроникой как бизнес-автомобиль с полным набором опций. Японцы используют возможность в массовую модель впихнуть все, что известно, причем ценовой фактор, безусловно, работает. Россия пока еще может конкурировать по цене рабочей силы с высокоиндустриальными странами, которые смещают свое производство за пределы. Кризис в Германии, например, это кризис налоговой политики и высокой зарплаты. Высокие налоги и высокая зарплата привели к тому, что весь бизнес ушел в Юго-Восточную Азию и в Латинскую Америку, в лучшем случае, в Португалию. Поэтому и исчезает налоговая база. Если налоги можно снизить, то все упирается в высокую зарплату, высокие социальные обязательства государства. Вот кризис старых индустриальных держав. Россия еще может сейчас "проскочить". Обязательства государства не столь велики, чтобы не дать возможности гражданам России через зарплату получить достойный уровень жизни, а не через социальные обязательства бюджета. Это значит, что производство российское не будет смещаться в другие страны, если власть не будет выпихивать бизнес за пределы страны.

Как Вы оцениваете суть предложений "группы Алешина" и других групп, которые занимаются выработкой концепции промышленной политики?

Все группы, включая группу вице-премьера Алешина, пытаются определить перечень приоритетных отраслей, производств, которые надо в той или иной форме поддерживать. Вопрос заключается в том, длинный это список или короткий. Совмещение всех предложений дает примерно в варианте шорт-листа одни и те же отрасли и производства. Но я еще раз подчеркну, гораздо важнее было бы определить технологию. Например, стоит задача диверсификации весеннего варианта программы Грефа, где он предполагал диверсификацию ресурсов в обрабатывающий сектор. Как ее осуществить? Как заставить сырьевиков инвестировать в обрабатывающую отрасль? То ли забрать у них эти деньги через налоги, допустим, и финансировать из госбюджета те или иные проекты в обрабатывающих секторах, то ли создать такой налоговый механизм, который сделает выгодным инвестиции сверхдоходов сырьевого сектора в обрабатывающий. Думаю, скорее, второй подход был бы разумен. То есть, должен быть межотраслевой перелив капитала. И нужно создать стимул для того, чтобы капитал в обрабатывающую отрасль шел из сырьевого сектора. Этот процесс, в принципе, происходит. И во многом экономический рост последнего времени связан с тем, что импульс экономического роста, который был порожден в сырьевом секторе, перешел через смежные отрасли во многие подотрасли обрабатывающей промышленности через заказ оборудования и прочего. Думаю, что решение таких вопросов как, например, о земле (если, с 1 января следующего года, он не будет обременительным для бизнеса - выкуп земли), будет способствовать тому, что земля будет активно использоваться в качестве ресурса залогов, в том числе ипотеки. Тот же капитал из нефтянки может уйти в жилищное строительство. Это хоть не обрабатывающая отрасль, тем не менее, растет спрос со стороны домохозяйств на бытовую технику, стройматериалы, дополнительный импульс таким образом может быть запущен. То есть, нужно думать о том, чтобы создать для обладателей высоких доходов в сырьевом секторе хороший стимул для перекладывания инвестиций в другие сектора экономики.
Наверное, было бы лучше, если бы наши нефтяники действовали не по схеме "продал нефтяной бизнес иностранцу и ушел в развитие розничной торговли или жилищного строительства", а чтобы они сохраняли свой бизнес и перекладывали доходы. Над этим надо больше задумываться, хотя речь и не идет о формировании эксклюзивных схем поддержки тех или иных отраслей, индивидуальных льгот и прочего, это чревато воровством. Но думая о снижении налогов, надо думать, как снизить налоги таким образом, чтобы они в большей степени снижали налоговую нагрузку в обрабатывающих отраслях. Просто надо смотреть имущество, НДС и так далее. Скажем, НДС для обрабатывающих отраслей имеет большее значение, чем для сырьевых. Можно было бы снизить в два раза НДС, тогда бы обработка была бы более интересна, потому что в сырьевой сектор НДС возвращается, им от этого ни горячо, ни холодно, с учетом высокой доли экспорта. У них нагрузка НДС в общем налоговом бремени относительно низка, у обрабатывающих отраслей высока - у них экспорт относительно низкий. Думая, какие налоги снижать, чтобы они в большей степени сказывались на снижении нагрузки в обрабатывающих отраслях, мы можем простимулировать переток капитала. Это не эксклюзивная схема, это не льгота текстильщикам и пищевикам, это универсальный механизм. Но его можно так проводить, что в первую очередь будут выигрывать те, кто должен выигрывать с точки зрения теоретиков и практиков промышленной политики. Над этим больше надо задумываться.
За такого рода приоритетной промышленной политикой, когда отрасли перечисляются, следует естественное желание собрать дополнительные доходы, сформировать некий фонд, - одни предлагают фонд борьбы с бедностью, другие фонд промышленной политики. Но это будут специальные механизмы поддержки той или иной отрасли или решение той или иной проблемы. Я считаю, что 12-13 лет либерального развития позволяют нам посмотреть, как работают такие универсальные либеральные механизмы, как снижение ЕСН. Легко посчитать, для каких отраслей он является наибольшей проблемой. Все налоги, все нагрузки надо смотреть так. Может быть, нефтяному и сырьевому сектору нагрузку снижать не надо. Я слышал от многих олигархов, что не надо им ничего снижать, главное чтобы не мешали. Тогда надо снижать в первую очередь те налоги, которые сказываются на положении несырьевых отраслей экономики. Вот подход, который, будучи универсальным, дает стимулы обрабатывающей промышленности. А уж в рамках обрабатывающей промышленности кто там выигрывает: авиаторы или производители энергетического оборудования, это вопрос не то что второстепенный, но решаться он должен в том числе и на основе умеренных форм государственной поддержки через институты развития, поддержку экспорта и так далее.

То есть, за промышленную политику, в том виде, как она сейчас понимается и реализуется, действительно, следуя рекомендациям г-на Теплухина, расстреливать надо?

Я не экстремист - расстреливать никого не надо. Но у меня сложилось такое впечатление, что все разговоры о промышленной политике имеют пропагандистскую нагрузку. Чтобы не обвиняли правительство в отсутствие промышленной политики, надо иметь а) комиссию, б) сам документ с названием "Промышленная политика". И правительство этим занимается: имеют некий документ, имеют разговоры о точечной поддержке, о приоритетах каких-то, но реально промышленная политика выражается в ее отсутствии. Сейчас, слава Богу, этого стало меньше - поддержки заведомо обреченных на провал проектов типа высокоскоростной магистрали под гарантии бюджета и так далее. Даже такой проект, в принципе, может быть частным, в равной степени, как вообще обустройство агломерации Москва-Бологое-Петербург тоже может быть с привлечением частных инвестиций. Если, конечно, правильно вопрос о земле будет решен, и с поддержкой государства.


23 октября 2003
http://www.shohin.ru/index.htm

Док. 325195
Перв. публик.: 23.10.03
Последн. ред.: 24.06.07
Число обращений: 377

  • Шохин Александр Николаевич

    • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``