От редакции: Мы публикуем текст автора нашего комьюнити в ЖЖ, посвященный монетизации льгот. Не являясь принципиальными противниками монетизации, мы полагаем, что дискуссии о ней полезны и даже необходимы. Особенно, если учесть, что предлагаемый читателю текст является живым свидетельством того, как работает монетизация льгот в российской глубинке.
Я, как и всякий городской житель, плохо знаю деревенскую жизнь. Мои идиллические представления о мирных пейзанах-колхозниках, пьющих молоко на крылечке, этой зимой были подвергнуты нешуточному испытанию. По журналистским делам суждено мне было добираться до одного областного центра. Предстояло написать заметку о том, что дала деревне монетизация льгот. В поезде познакомился с симпатичной девушкой по имени Оля. Разговорились. Девушка сошла на дальней станции - в деревне Тушитино. Я договорился, что переночую у нее в деревне, а потом доберусь до города на электричках.
Оля жила с бабушкой - высокой, статной женщиной. Былая ее красота осталась на фотографиях, развешанных тут и там, и в плавном движении рук, разливающих чай. Глупо было говорить с дамами о монетизации льгот, но задание "было дадено", как любил говорить один мой спившийся друг.
Бабушка сказала: "Да что, деньги нам нужны. Они всем нужны. У меня вот огород. Я себе саженцев и Оленьке тетрадок. Она стихи у меня пишет... А вот кому как, с другой-то стороны. У моей соседки, вон внук эти 400 рублей отобрал, да и паленки на все купил. Пропили с Витькой, племянником, все. За два дня".
Паленкой оказалась отвратительная разбавленная водка, в которую толкут димедрол и анальгин. Пол-литра этой горячей смеси стоит в деревне 45 рублей. На четыреста ребята отоварили почти пять литров. Им как своим проверенным людям и разбавляют меньше, и продают дешевле. Тем паче - оптом. Закуски им даже не потребовалось. А если бы и потребовалась, то взять ее негде - магазин в деревне работает до пяти вечера три раза в неделю.
Гуляя, молодые люди спалили две покосившиеся бани. Об этом, перебивая бабушку, рассказал Олин ухажер, милиционер Митя. Он пил чай и матерился. Самозабвенно костерил местные, региональные и федеральные власти. На фоне остальных тушитинцев он выглядит почти трезвенником и по праву этим гордится. А еще он гордится тем, что единственным из всей деревни ездит в райцентр: ему по должности положено. Митя рассказывал о городе, как сестра Керри Драйзера о Нью-Йорке. Толкнул Олю в бок и, похохатывая, пообещал увезти ее туда: "А то третий год в этот... педвуз поступить хочет!".
Пока мы разговаривали о монетизации, в окно стучали шесть раз. За паленкой приходили. Олина бабушка когда-то продавала горячительные напитки местного разлива, но после того, как внучка познакомилась с Митей, бизнес пришлось прикрыть. Митя отгонял стучавших трехэтажным матом.
Оля, бабушка и милиционер все говорили и говорили о Тушитино. Постепенно они вошли в раж. Вместо привычных горьких вздохов в их манере говорить возникло какое-то сладострастие. Сладострастно рассказали о дурачке Феде, которого бьют вечерами местные подростки и о его всегда пьяном деде, которого Оля пыталась отвезти в районную больницу, лечить "от водки". Старик в ответ уперся: на кого ж я внука оставлю? И запил пуще прежнего. И деду, и внуку прибавили по новому закону денег. Одному по старости, другому по инвалидности. "Без паленки не останутся", - подвел итог Митя и потер руки.
Митя довез меня до электрички. Он хмуро молчал всю дорогу, жалея, наверное, что не все успел мне рассказать, не во все подробности тушитинского бытия посвятить. Я тоже молчал. Собственно, в областном центре делать мне было нечего. О монетизации льгот я узнал даже больше, чем мог себе представить.
