Бесснежным декабрем двадцать лет назад в семь часов утра к первой платформе Ярославского вокзала подошел поезд No 37 из города Горького. Он привез нам новую эпоху нашей жизни, но мы об этом не знали. Мы вообще мало знали. Не хотели, может, да и боялись. Прижились как-то по кухням.
Сахарова встречал его товарищ - художник Борис Бергер на "Жигулях"-копейке с багажником на крыше - и небольшое стадо заграничных журналистов с телекамерами. А из наших работников печати (или впоследствии единомышленников) никого. Были еще малоприметные люди с телекамерами, которые снимали не Сахарова, а тех, кто его окружал.
Никто не знал, в каком вагоне ехали академик с женой. Предположив, что Андрей Дмитриевич путешествовал в СВ-вагоне, я побежал к середине поезда, и все устремились за мной. Первой из поезда вышла Елена Георгиевна, укутанная в платок. Защелкали вспышки, закрутились камеры.
- Что вы на меня тратите пленку, вот выйдет Сахаров, его и снимайте!
Андрей Дмитриевич появился при полном параде. Под теплой расстегнутой курткой - серый костюм, светлая рубашка с галстуком и овчинная ушанка, слегка сдвинутая набок.
Вопросы ему задавали бессистемно. Каждый старался прокричать что-нибудь для эксклюзивности своего интервью. Часто спрашивали одновременно и одно и то же. Я держал оборону в первом ряду, одной рукой снимая, другой отталкивая конкурентов. Включенный магнитофон ремнем был привязан к груди, поэтому почти весь текст этого странного интервью первых шагов попал на пленку. С помехами и криками: "Пропустите пассажиров!.. Что вы столпились?.. Дайте людям выйти!..".
Я печатаю этот документ впервые. Обратите внимание, что заботит этого человека, пробывшего почти восемь лет в ссылке, в первые минуты возвращения. Впрочем, зачем подсказки?
- Андрей Дмитриевич, кто вас защищал в Горьком?
- Собратья ученые, защищали государственные деятели, общественные деятели. Защищали просто друзья, защищали мои дети, защищал... Наконец, защищала моя жена. Да, именно эта защита сделала возможным наше освобождение.
- Как вы себя чувствуете? Какие планы у вас?
- Я - ничего, жена в плохом состоянии приехала, ноги ее болят. Ну, болезнь у нее, ноги - наверное, последствие еще контузии военной.
- Как вы относитесь к политике Горбачева?
- В вопросах политики я пока еще не разобрался, как говорится. Но я очень заинтересован всем тем, что происходит в стране. И хочу составить свое мнение.
- Вы будете в Москве или предполагаете дальше поехать?
- Я не предполагаю, что мне будет это разрешено, и я не претендую на это поэтому.
- Андрей Дмитриевич, чем вы собираетесь заниматься?
- Я занимаюсь космологическими проблемами и теорией элементарных частиц. Я буду также заниматься - вновь вернусь, все-таки я надеюсь - проблемой управляемой термоядерной реакции.
- Андрей Дмитриевич, какие чувства об Афганистане сейчас?
- Я считаю, что это самое больное место в нашей международной политике. И я надеюсь, что будут более решительные меры приняты в этой области, чем сейчас. Я считаю, что пока еще... что нужно более решительно. Я на это надеюсь. Более решительно и более кардинально.
- Как вы узнали, что можете вернуться?
- Пятнадцатого числа установили телефон - неожиданно, ночью. Мы даже немножко испугались. А шестнадцатого в три часа позвонил Михаил Сергеевич Горбачев. Сказал, что принято решение о моем освобождении, что я смогу вернуться в Москву и сможет вернуться в Москву Боннэ#8364;р, как он сказал (неправильно назвал фамилию моей жены). И я ему сказал, что мои... что я ему благодарен за это решение, что мои чувства очень смутные, потому что это совпало с огромной трагедией - со смертью Анатолия Марченко, замечательного человека, героя борьбы за права человека. И я ему напомнил о своем письме от девятнадцатого февраля об освобождении узников совести, людей, пострадавших за убеждения и не применявших насилие. И сейчас, после смерти Марченко, мои мысли об этом еще более напряженные, более трагические. Потому что кто следующий? Кто погибнет следующий? Это недопустимо для нашей страны - то, что у нас есть узники совести, люди, страдающие за убеждения.
Я постараюсь максимум усилий, того, что зависит от меня, сделать, для того чтобы это прекратилось.
- Что вы испытываете?
- Я очень рад, что я в Москве. Я считаю, что... Я, конечно, отвык от шума, отвык от людей, для меня такая масса людей - это непривычно, и создается какое-то ощущение стресса. Но я понимаю, что мое освобождение - это очень важное событие. Извините.
- Что сказал президент академии?
- Разговор с Гурием Марчуком, это была развернутая зтема того разговора, который состоялся с Михаилом Сергеевичем.
- Что вы будете делать сегодня?
- Я поеду домой. Отдохну и поеду... в институт.
- Андрей Дмитриевич, постойте с нами для съемки. Весь мир ждет ваши слова.
Голос Бергера: Он не может больше, понимаете, господа, или нет? Дайте ему пройти! Чуть-чуть пошире встаньте все!!!
- Я уже сказал все, что я могу сказать.
- Андрей Дмитриевич, скажите, пожалуйста, какие у вас чувства сейчас?
- Чувство радости, чувство волнения, чувство того, что все в мире еще очень трагично. Трагична судьба находящихся в лагерях. Я не могу ни минуты освободиться от ужаса мученической смерти, от смерти в бою с несправедливостью своего друга Анатолия Марченко.
- Вы можете нам сказать, что вам говорил Михаил Сергеевич, как он вам позвонил?
- Он позвонил совершенно неожиданно. Он сказал, что "принято решение о том, что вы можете вернуться в Москву и может вернуться в Москву Боннэр". Я сказал: "Это моя жена".
- А где ваша жена сегодня?
- Она приехала вместе со мной...
- А ее что-то не видно здесь.
- Она уже, я надеюсь, дошла до машины, потому что стоять она не может, она больной человек.
- Что будет самое первое?
- Самое первое - я поеду в институт.
http://novgaz.2u.ru:3000/data/2006/97/25.html
21.12.2006
Док. 302297
Перв. публик.: 21.12.06
Последн. ред.: 11.05.07
Число обращений: 325
Рост Юрий Михайлович
|
